© Copyright   Студеникин Петр Алексеевич  (greshnoff@mail.ru)

Добавлено: 2019/08/29

Очерк Афганистан -1979-1992

Годы событий: 1984-1985
Обсуждение произведений

И СНИТСЯ ИМ САЛАНГ…

24 июля 1984 года.


С гвардии лейтенантом Леонидом Хабаровым, командиром взвода разведчиков-десантников, познакомился я двенадцать лет назад: вместе прыгнули с парашютом на горы, а потом отмеряли сотни километров по пустыне.

Он стал комбатом, окончил высшие офицерские курсы «Выстрел». Уехал в далекие края. Через полгода пришла весть: капитан Л. Хабаров при выполнении интернационального долга в Афганистане тяжело ранен, награжден орденом Красного Знамени. Два года в госпиталях – десять сложных операций…

В тот день в палате ЦИТО (Центральный ордена Трудового Красного Знамени институт травматологии и ортопедии имени Приорова) было многолюдно: три дня назад профессор В.Н. Гурьев сделал Леониду Хабарову шестую или седьмую – очень сложную – операцию и стало ясно: руку удалось отстоять. Врачи «на радостях» допустили к нему друзей, боевых побратимов.

…Шли они вместе с батальоном к перевалу Саланг, чтобы взять под охрану 100-километровый участок дороги, который уже тогда называли «дорогой жизни». По этой дороге доставлялось на автомашинах для жителей многих районов Афганистана все необходимое для их нормальной жизни – от дров, питания до передвижных электростанций. Вот почему контрреволюция, ее американские и иные покровители одну из главных ставок сделали на то, чтобы парализовать движение, отрезать населенные пункты от баз снабжения. Враги афганского народа взрывали мосты, в глухих ущельях устраивали завалы, в пещерах устанавливали крупнокалиберные пулеметы…
Все-таки непривычно, когда о «боях-пожарищах» вспоминают не ветераны Великой Отечественной – седые, пожилые люди, а совсем молодые ребята.

Анатолий Никитонов… Двух отличных токарей, братьев-близнецов Никитоновых - Анатолия и Владимира, провожали в армию на Тушинском машиностроительном заводе. Вернулся в родной цех один Анатолий. Владимир погиб на Саланге, отражая нападение бандитов.

Юрий Зобнин, бывший старшина, комсомольский секретарь. Это он спас комбата Хабарова: отстреливаясь от наседавших душманов, вынес его, тяжело раненного, с поля боя.
Стас Золотов, пулеметчик…

Как рассказать об их первом бое? Если каждый из них в глубине души верил, что этого боя не будет?
Они вышли в назначенный район, установили палатки, утеплив их снежными брусьями, выставили посты и на юг, и на север. Штаб батальона расположился на Саланге.

На следующий день комбату Хабарову позвонили с дорожно-эксплуатационного участка (дорогу обслуживали советские рабочие и специалисты), сообщили: к перевалу выдвигается крупная банда. Охрана – танковый взвод афганской народной армии – просит помощи.

Комбат направил туда пулеметчиков. Они прибыли вовремя. Все было тихо. Привезли завтрак. Ребята потянулись к кухне, и тут… с гор ударили крупнокалиберные пулеметы и гранатометы. Душманы пошли в атаку…
Атаку отбили. Первая боевая потеря – погиб Володя Никитонов, ранены рядовые Мамедов и Сегудов.
Душманы пытались вывести из строя дорогу на широком фронте. Уже многие посты отбивали их наскоки. В некоторых кишлаках начинался голод. Надо было срочно восстановить движение по дороге.

Хабаров позднее мне рассказывал: «В Спассангхе – маленький такой кишлачок, слева обрыв, справа - как ласточкины гнезда, прилепились домишки - смотрю: передняя машина горит, капитан А. Федулин отстреливается из автомата. Впереди – завал, позади – завал. Их пришлось растаскивать под огнем. Прикрывали боевыми машинами грузовики с продовольствием, выводили их из-под обстрела…»

И сейчас еще стоит у Хабарова перед глазами мальчишка из Хинджана, куда продовольствие все-таки было доставлено.

Мы должны были встретиться с Леонидом Хабаровым на Саланге, но не пришлось. И сперва рассказ про мальчишку из Хинджана я услышал от бывших подчиненных Хабарова – Ербола Айбетова и Марата Тыштыбаева.
Глубокий снег, а мальчишка – босиком, ноги изъедены цыпками. Их бы отпарить в горячей воде, густо смазать сметаной… Тонкая рубашонка – вот и вся одежда. В глазах – недоверие, но и надежда, мольба о помощи. Отца, мать и старших братьев душманы зарезали.

Что делать-то с тобой? Усыновить батальоном? Не можем….

Свитер - великоватый, конечно - отогрел мальчонку. Дали ему буханку хлеба и банку тушенки. Колонне надо было уходить, а комбат все медлил. Наконец, нахлобучил на голову пацана свой танковый шлем…

…Наша колонна тогда тоже везла продовольствие для жителей пограничного труднодоступного района ДРА. В пути, когда колонну выбегали встречать дети, мне казалось, что я находил среди них «мальчишек из Хинджана», высматривающих среди нас своих Хабаровых...

К тому времени Хабаров сдал перевал Саланг под охрану другому подразделению. И получил задание: вместе с батальоном афганской народной армии выйти в соседний район и взять под защиту здешние кишлаки. Банды в этом районе действовали особенно активно.
Почти на всем пути подразделение Хабарова и батальон афганской армии подстерегали вражеские засады. Медленно, но упорно воины продвигались в горы. Машины пришлось оставить и пробираться вперед по узким тропам.

Подразделения втянулись в узкое, глухое ущелье. Шли осторожно: впереди афганская разведка и приданная им группа наших солдат. Засада была укрыта в «лисьих норах» - в двух метрах пройдешь и ничего не увидишь. Пулеметы ударили по разведке внезапно – с расстояния почти пистолетного выстрела. И тут же сверху на разведчиков посыпались бандиты – видимо, хотели захватить живыми.
Капитан Хабаров – он ближе всех оказался к разведке – с группой солдат бросился на выручку. Атаку отбили. Но сами попали под настильный пулеметный огонь.

Разрывная пуля раздробила Хабарову плечевую кость, вторая ударила в ту же руку ниже локтя. Леонид еще был в сознании – вытащил раненного афганского солдата, а сознание потерял уже в вертолете…
О первом чуде, которое совершили кабульские хирурги, ему рассказали уже в окружном госпитале. Они пришили висевшую на лохмотьях кожи руку. Разрывная пуля вырвала четыре сантиметра кости правого плеча и двуглавую мышцу (бицепс), разрушила нервно-сосудистый пучок.

Ташкентские врачи вывели его из тяжелого общего состояния. Борьбу с остро развивающимся остеомиелитом продолжили хирурги военного госпиталя имени Бурденко, а ортопедическое лечение проводилось в ЦИТО.
…Вечерние сумерки вползли в палату. Время уходить посетителям, а Хабаров все не отпускал нас:
«Юра, Толя, поддержите Ивана – что-то он захандрил…»

Мне: «Повидай моего комиссара, передай, что я против, чтобы он переводился на заочное…».
Даже когда мы, его друзья, после неудачной операции потеряли всякую надежду, что руку ему удастся сохранить, он подбадривал нас: «Все будет хорошо, не волнуйтесь…».

Вступительные экзамены в академию Хабаров сдал между двумя тяжелыми операциями. А когда узнал про приказ о его зачислении, неожиданно открыл, что ночи не так уж длинны и боли вроде бы стали слабее. Занимался много, упорно. («Я не мог себе позволить учиться на тройки, могли сказать: жалеют инвалида»). И цель Леонид поставил перед собой совсем уж невозможную: не только сохранить руку, но и заставить ее работать.
Двенадцать месяцев рука в «капкане» (аппарат для сращивания костей), перебиты нервы – ни один мускул не работал. Кости срослись, нервы хирурги сшили, но предупредили: «Все теперь зависит от вас. Работайте…».

И он работал: массаж, гимнастика… Каждый день по нескольку часов. Чтобы рука «ожила», чтобы научиться поднимать ее на 5-10 сантиметров, потребовалось около года. Через полтора – зашевелились пальцы. А чтобы взять карандаш, вернее, вложить его в руку и вывести на бумаге обыкновенную палочку, потребовалось еще несколько месяцев изнурительного труда.

Между операциями была еще служба в новой, такой непростой должности - командир полка, учеба в академии.
Мне довелось однажды побывать в этом полку. В тот день майор Л. Хабаров улетал в Москву, в госпиталь. После строевого смотра, на котором его гвардейцы снова отличились и получили благодарность от командования, мы с ним отправились домой. И тут нас догнал младший сержант: «Товарищ гвардии майор, личный состав просит вас вернуться…».

Такого мне еще не приходилось видеть: по команде младшего сержанта полк четко, красиво, как на параде, сомкнул коробки подразделений вокруг своего командира и над притихшим плацем прозвенел чистый голос: «Товарищ командир, примите от нас солдатское спасибо. За командирскую строгость, за отцовскую доброту…».

…Недавно Л. Хабарова – теперь уже подполковника – провожали мы с дочкой к новому месту службы. Он взял ручку, вложил ее в правую руку, написал на листке из блокнота: «Иришке-малышке. Я снова в строю, чтобы ты росла счастливой. 27.06.1984 г. Л. Хабаров».
Это самый дорогой для нас с дочкой автограф.


10 октября 1985 года.

Вот такое письмо пришло недавно в редакцию:
«В тот день, когда «Правда» опубликовала корреспонденцию «И снится им Саланг» (это было 24 июля 1984 года), наш самолет доставил в гарнизонный военный госпиталь раненых солдат из Афганистана. К этому времени при Куйбышевском авиапредприятии начал работать военно-патриотический отряд, который взял шефство над госпиталем. Мы пришли в палаты к раненым и на тумбочке у каждого увидели этот номер газеты. С каким волнением говорили солдаты о мужестве Леонида Хабарова!

Что нами сделано за этот год? Самое главное, удалось помочь поставить на ноги тех, кто получил тяжелое увечье. Пример Леонида Хабарова словно вернул ребятам дыхание.
Мы знаем, Леонид Васильевич снова служит в армии. Но где он? Что с ним? Расскажите, пожалуйста. Это так хотят знать наши «подопечные». И это так им нужно!

Долорес МАСЛАКОВА, бортпроводница».


Напомню кратко: в корреспонденции от 24 июля 1984 года рассказывалось о бывшем комбате гвардии майоре Леониде Васильевиче Хабарове, который 13 апреля 1980 года в Афганистане был тяжело ранен. В кабульском госпитале хирургам удалось совершить первое чудо – пришить висевшую на лохмотьях кожи руку. Борьбу с остро развивающимся остеомиелитом продолжили хирурги Главного военного клинического госпиталя имени академика Н. Бурденко, а в ЦИТО проделали «ювелирную работу» - срастили кости и сшили нервы, но предупредили офицера: «Все теперь зависит от вас. Работайте…».

И он работал – массаж, гимнастика… Каждый день по десять – двенадцать часов. Хабаров перенес одиннадцать серьезных операций. Некоторые «сердобольные» люди говорили: «Не терзай себя! Получай пенсию и живи спокойно». Он только улыбался в ответ: «У меня дед дослужился до полковника, а я майор… Нет, дед бы не одобрил моего малодушия…».

Да, спокойной жизни он не искал. Научился левой рукой владеть, как правой, даже стреляет сейчас из автомата и пулемета не хуже прежнего. Между операциями успешно сдал экзамены в Военную академию имени М.В. Фрунзе, окончил ее. И так – четыре года постоянной борьбы, требующей полного напряжения физических и моральных сил. И все для того, чтобы вернуться в воинский строй!

Каким же радостным и счастливым для него самого и его друзей был тот день, когда пришел приказ о его назначении в свою родную часть – он возвращался в Афганистан. Он не старался скрыть своей радости. И говорил, будто все еще продолжает неоконченный с кем-то разговор, все пытается еще кого-то переубедить: «Боевой опыт это все же опыт… Понимаешь, очень хочу передать его ребятам».


Когда подполковник Леонид Хабаров (к этому времени он получил очередное воинское звание) готовился к отъезду в Афганистан, и была опубликована корреспонденция «И снится им Саланг», редакцию в тот день буквально осаждали телефонными звонками. Давно уволившиеся в запас солдаты, бывшие его подчиненные, просили сообщить адрес: «Это же наш командир! Столько лет прошло, но он же нам как отец родной – разве забудешь!».
Звонили однокашники по училищу: гордимся боевым другом!

Женщины спрашивали: как ему в быту приходится, не тяжело ли?

Звонили фронтовики: достойную смену мы вырастили…

Из Военно-политической академии имени В.И. Ленина позвонил заслуженный генерал, доктор экономических наук, профессор Александр Александрович Гуров. Сам он – фронтовик, сражался под Москвой и Сталинградом, на Балатоне и в Австрии. Был ранен, многое пережил на войне.

- Это – мужество высокой пробы, - сказал генерал. – Многих на фронте знал я ребят, которые хладнокровно поднимались в атаку на пулеметы. Но есть мужество иного рода. Когда человеку изо дня в день на протяжении длительного времени приходится подавлять в себе страх перед физической болью. Когда в тяжелой, изнурительной борьбе человек добивается поставленной перед собой цели. Мне приходилось встречаться с Леонидом Васильевичем Хабаровым. Как фронтовик восхищаюсь им…

Потом стали приходить письма. Пионеры из Хабаровска, Москвы, Харькова и Иваново сообщали, что их отряды борются за право носить имя Леонида Хабарова и просили убедительно: «Сделайте так, чтобы Леонид Васильевич обязательно к нам приехал…».

В отдельную папку собраны письма тех, кто знал Леонида Хабарова лично – учился или служил с ним, или просто когда-то встречался на житейских перекрестках. И хотя я давно знаю Хабарова – с лейтенантских еще времен, но эти письма открывали в нем что-то новое.
Никогда, например, Хабаров не рассказывал о своей срочной службе в воздушно-десантных войсках, а на вопрос: «Почему все-таки пошел в воздушно-десантное училище?» - не отвечал или переводил разговор на другое.

Вот что пишет об этом его бывший однополчанин, ефрейтор запаса, как он подписался, Николай Трущенков:
«Десантником Леонид был хорошим – волевым, смелым. До призыва в армию работал, кажется, экскаваторщиком, и эта работа, насколько знаю, ему нравилась. После увольнения он собирался вернуться на прежнее место работы.

А потом произошел несчастный случай. Прыгали мы с парашютом на сложную площадку – камни, кустарник… И вот перед самой землей, когда Хабаров сгруппировался по всем правилам, налетел порыв ветра, его ударило головой и спиной о камни. В госпитале мы узнали, что это повредило Хабарову позвоночник. Врачи вынесли ему суровый приговор: небо закрыто навсегда. Его даже хотели комиссовать из армии.
Вот тут он и удивил всех. Ему долго и трудно пришлось «разрабатывать» позвоночник. И все же он своего добился: вернулся в подразделение, снова прыгал с парашютом, а закончив срочную службу, поступил в воздушно-десантное командное училище, стал офицером…».

Пришло письмо из Москвы, от бывшего командира отделения младшего сержанта В. Хакимзянова. Оно о времени, когда Хабаров уже был командиром разведроты - и рота эта считалась лучшей в воздушно-десантных войсках:
«Не скрою, служить под командованием Хабарова, - пишет Хакимзянов, - было нелегко. Командир был очень строг. Но справедлив: он не допекал бессмысленной муштрой, готовил из нас настоящих солдат, чтобы мы умели делать все. Его девиз «Солдата надо не жалеть, солдата надо беречь» мы особенно прочувствовали на полигоне. Наверно, еще сейчас на полигонной земле осталась соль от нашего пота. А как он заботился о солдате! Требовал, чтобы солдату отдавали все до грамма, что ему положено, и в придачу – частицу собственного сердца…».

О чуткости, душевной щедрости Л. Хабарова пишет и жена офицера-афганца Людмила Шубина:
«Леонида Васильевича из госпиталя отпустили в его семью на два дня, рука и грудь у него были в гипсе. Мой муж тоже был ранен в Афганистане, а мне в это время одной надо было переезжать на новое место. У меня на руках – трое детей. Командир «забыл» помочь нам с переездом. Так Леонид Васильевич нашел людей, отвез вещи на станцию и не успокоился, пока не посадил меня с детьми в поезд…».

Прапорщик А. Загрядько рассказывает, как Л. Хабаров помог ему с жильем…
А вот что написали бывшие «трудные ребята» из трудовой исправительной колонии:
«Читали и перечитывали статью в газете о подполковнике Хабарове. Попросили воспитателя, чтобы он в киосках скупил для нас всю «Правду». Теперь-то мы понимаем, где и когда человек должен проявлять силу, смелость. Вы не поверите, но прочитав о Хабарове, мы все решили стать десантниками. Не у всех, конечно, получится, и все же… А пока решили устроить что-то вроде «десантной» комнаты. Очень просим вас, помогите установить связь с Леонидом Васильевичем. Очень хотим переписываться с ним, а может, он смог бы приехать к нам. Денег на дорогу мы заработаем. Игорь Агеев, по поручению отряда».

Писем много, и в каждом – доброе слово о подполковнике Хабарове, и каждое письмо заканчивается одной просьбой – рассказать о том, как у него сложилось все после госпиталя.


Так уж получилось, что в Афганистан пришлось провожать не мне его, а ему меня – какая-то заминка произошла с оформлением документов, и он очень переживал, что задерживается с отъездом на несколько дней. Помню, все повторял: «Пойдешь через Саланг, привет от меня – все-таки я первым комендантом Саланга был…».
Потом я вернулся из афганской командировки в Москву, а он уже был в Афганистане.

Недолго ему довелось послужить там. Слухи о нем доходили до меня разные: кто-то где-то видел – кажется, снова ранен; потом вдруг заговорили о его гибели. К счастью, слухи не подтвердились.
Наконец от самого Хабарова пришло мне письмо:

«Прилетел в Союз на одни сутки и – обратно. Жаль, не смог дозвониться. Почему-то мне здесь часто вспоминаются строки Константина Симонова – помнишь, вместе читали: «Чужого горя не бывает. Кто это подтвердить боится, наверно, или убивает, или готовится в убийцы…»

Жизнь у нас здесь, в Афгане, такая, что скучать не приходится. Душманы не по заявкам устраивают концерты. Между прочим, солируют – это сразу чувствуешь – зарубежные мастера. Со «зрителями» беда: дети, женщины, старики… Никого, подлецы, не жалеют».

А вот из второго, последнего по времени письма из Афганистана:
«Знаешь, как в том анекдоте: есть две новости, господин президент, хорошая и не очень. С какой прикажете начать? Смешно самому – просквозило и теперь чаще лежу, не могу ворочать шеей. А работы много, даже как-то совестно…».

И неожиданно, через два-три дня после этого письма, Леонид Хабаров позвонил мне из Ташкента, из госпиталя: «Все нормально у меня, вот только опять в гипс укутали… Перебьемся, не впервой!».
Что же случилось? Общие знакомые мне потом рассказали, что в этот раз подполковник Хабаров вел колонну машин с продовольствием. Везли муку, сахар. Масло, рис, медикаменты для жителей приграничных кишлаков, пострадавших от бандитских набегов. Дорога была нелегкой: глубокие ущелья, высокие горы, поросшие лесами, - идеальные места для душманских засад. Они благополучно миновали, как считалось, одно из наиболее опасных мест – темное, глубокое ущелье. Ночь их застала в пути. Леонид Васильевич вылез из люка бронетранспортера, поудобнее устроился на броне, хотел подключиться на связь, но хорошо, что не успел это сделать: раздался взрыв, и он полетел с машины под обрыв (иначе его бы опутало телефонным шнуром, привязало к броне).

Хабарова зашвырнуло под сгоревший когда-то и сваленный с дороги танк. Это и спасло ему жизнь, потому что бронетранспортер тоже сорвался в пропасть и неминуемо раздавил бы его. «В рубашке родился», - смеется теперь Хабаров. Конечно, ему здорово повезло, но и изрядно помяло – перебита ключица, сломаны три ребра, повреждена правая рука – та самая.

И все же судьба и в этот раз оказалась к нему благосклонной…


Неделю назад пришло известие: из госпиталя подполковник Хабаров выписался. Ему предлагают должность старшего преподавателя Ташкентского высшего общевойскового командного училища имени В.И. Ленина.
Звоню в училище. Возможно, подполковник попадет на кафедру, которую возглавляет его бывший командир полковник А.П. Плохих. Они служили вместе в Афганистане еще в 1980-м году, одним указом награждены орденами: А. Плохих – Орденом Ленина, Л. Хабаров – Орденом Красного Знамени.

- Рад очень, что к курсантам придет такой наставник, как Леонид Васильевич, - сказал мне полковник Плохих. – Боюсь только, что ненадолго. Хабаров – хороший строевой офицер. У него был лучший взвод в дивизии, рота – лучшей в воздушно-десантных войсках, он был лучшим у меня комбатом и на полку хорошо себя показал… Я ведь сам в душе войсковик и хорошо понимаю его желание служить в войсках, хотя подготовка офицерских кадров – профессия, конечно, одна из самых лучших и почетных…

…А я представляю, как подполковник Л. Хабаров войдет в курсантскую аудиторию и, начиная первое занятие, скажет: «Товарищи будущие офицеры! Солдата не надо жалеть, солдата надо беречь!».

Поэтический комментарий

Виктор ВЕРСТАКОВ

НАФТУЛА

П.Студеникину

В кишлаке тишина, пустота,
только печи еще не остыли,
только сохнет на ветках куста
белый холст, непоблекший от пыли,
пахнет козьим парным молоком,
тертой ягодою шелковицы…
Над безлюдным пустым кишлаком
воронье беспокойно кружится.

Что случилось? Что жизнь прервало
в отдаленном селении этом?
Даже самое хитрое зло
не могло не оставить приметы.

«Разведвзводу проверить дувал,
над которым кружатся вороны.
Остальным - трехминутный привал
на местах круговой обороны».

Не садится на землю майор,
не снимает с груди автомата,
смотрит пристально в сторону гор,
пропитавшихся кровью заката.

Три минуты прошли. Разведвзвод
возвращается медленно, хмуро.
С переводчиком рядом бредет
вдвое меньшая ростом фигура.

Что-то белое на голове -
значит, девочка. Смотрит под ноги,
где сухие колючки в траве
и колючие камни дороги.

Лейтенант начинает доклад,
забывая слова от волненья:
«Банда к матери, встань, говорят…
В общем, три ножевые раненья…

Мать успела ей дать узелок -
шелковичные ягоды вроде.
Подошли, а она - на порог
и теперь ни на шаг не отходит.

Может, встретим кого на пути,
ведь с ума же сойдет в одиночку…»
«Лейтенант, нам самим бы дойти,
пережить бы самим эту ночку.

Переводчик, ребенка - домой.
Дайте ей сухпаек и сгущенку.
…Что она говорит? Вы немой?
Почему не ведете ребенка?!»

Переводчик - ефрейтор-таджик -
говорил, успокаивал, гладил,
но ребенок лишь крепче приник
к незнакомому доброму дяде.

«Как зовут-то ее?» - «Нафтула», -
отвечает с надеждой ефрейтор.
«Ладно, парни, была ни была.
Головой отвечаете в рейде.
Все! Ускоренным шагом - вперед!»

Тени вновь расчертили равнину,
лишь одна, где разведка идет,
покороче других вполовину.

Высыхает слеза на щеке,
улыбаются черные глазки,
и конфета в ее кулачке -
обещание будущей сказки.

Материнский несет узелок,
словно взрослая, на головенке.
…Среди трудных солдатских дорог
горше нет, чем дорога с ребенком.

Не виновны ни в чем перед ней,
на крутые взбираемся скаты,
где скрываются между камней
те, кто прокляты и виноваты.

Потерпи, Нафтула, потерпи,
мы тебя понесем - после боя,
ты случайно вперед не ступи,
мы тебя прикрываем собою.

Ты не плачь, Нафтула, ты не плачь,
поскорее за камень укройся,
узелочек свой беленький спрячь,
пули выше летят, ты не бойся.
Все равно победит доброта -
в сказке, в жизни, повсюду, навечно.
Эта истина очень проста,
потому что она человечна.

ВОДИТЕЛИ

На перевале гололед
и холода за тридцать.
над перевалом небосвод
сверкает и дымится.

Звезда скользнула на ледник,
еще звезда скользнула.
А нам полжизни напрямик
отсюда до Кабула.

Вдыхая огненный мороз,
раскашлялись моторы.
Неосторожный бензовоз,
скользнув, летит под гору.

По путевому по листу
читаем жизнь, как книгу,
в дороге от поста к посту,
от мига и до мига.

Откуда пламя полыхнет
чужих гранатометов?
Когда ударит пулемет
по стеклам и капоту?

Буксуем на высотном льду
с разводами бензина,
загадываем на звезду
вписаться в серпантины.

Но выше всяческих примет,
когда на встречном «КрАЗе»
высвечивает ближний свет
слова славянской вязи.

«Ростов», «Рязань», «Владивосток», -
докладывает миру
противосолнечный щиток
над местом пассажира.

«Ташкент», «Баку», «Алма-Ата»,
«Джамбул», «Рустави», «Тарту» -
шоферов отчие места,
судеб солдатских карта.

И если встретишь земляка -
как будто побыл дома,
с ним, незнакомым, на века
отныне вы знакомы.

Звучат короткие гудки,
однотональны, вроде,
но: «Здравствуй, друг, мы земляки», -
их сердце переводит.