Art Of War©
История афганских войн

[Регистрация] [Видеоматериалы] [Рубрики] [Жанры] [Авторы] [Новости] [Книги] [Форум]

Скрипник Сергей Васильевич

Смерть в рассрочку


© Copyright   Скрипник Сергей Васильевич  (scripa1313@mail.ru)
Добавлено: 2012/11/11
Роман Афганистан -1979-1992
Обсуждение произведений

Москве, в парке Горького, на открытой веранде спрятанного под ивами кафе двое мужчин пили пиво, закусывая солеными сухариками. Их возраст не сразу поддавался определению. И тому и другому можно было дать тридцать пять-сорок лет, а, приглядевшись, и сорок пять, но без особой уверенности. Оба были в тонких летних рубашках с закатанными рукавами и расстегнутыми воротниками, поношенных отечественных джинсах с заграничными наклейками и великолепных кожаных туфлях, свидетельствовавших о приобщении к европейским нравам, где обувь зачастую больше говорит о социальном положении человека, чем костюм от Диора или бриллиантовые запонки в золотой оправе. Не спеша отхлебывая из кружек и хрустя сухариками, они почти лениво переговаривались, вежливо улыбались друг другу, и вполне могли сойти за поверхностно знакомых отпускников, временно освободившихся от семей и дачных участков.
В кряжистом плотном мужике с крепкой короткой шеей и широким русским лицом, излучавшим добродушие, вряд ли можно было признать быстрого в решениях и жесткого в действиях генерал-лейтенанта КГБ Виктора Степановича Сиворонова, благополучно повышавшегося в должностях и званиях при всех председателях комитета, включая прозорливого, безжалостного Андропова. Это он, Сиворонов, так круто заварил кашу с вымышленными агентами-двойниками в Бельгии и Германии, что тамошние контрразведчики, вспоминая о нем, до сих пор вздрагивают по ночам. Это он так блестяще организовал компромат на министра обороны недружественной СССР ближневосточной страны, что ее правительство вынуждено было уйти в отставку. Это он с двумя помощниками вывез из Аргентины решившего уйти на покой резидента, который дисциплинированно доложил начальству о своем решении и заверил, что его прежняя деятельность, разумеется, останется в тайне. Немыслимо, чтобы разведчик, проработавший десятилетия в системе советской госбезопасности, поверил, что его везут в Москву лишь для подробного отчета. Но так было. Он полетел, оставив в Аргентине жену и двух сыновей. Осени его сомнение, и он в три секунды перестрелял бы эту бандгруппу из Центра, однако не осенило. Потом, на лагерных нарах он с зубовным скрежетом вспоминал, как они весь путь до Москвы жрали и пили за его счет, весело называли капиталистом, каковым он на самом деле и был последние десять лет, и издевались над его глупой доверчивостью.
Второй мужчина был тоньше в кости, стройнее и выше. Его немного вытянутое интеллигентное лицо с высоким лбом и небольшими залысинами в коротких седеющих волосах мягко освещали бледно-голубые глаза, смотревшие на мир с пытливым простодушием. Внешне он напоминал повзрослевшего, но не утратившего иллюзий инока или ушедшего в народ учителя-подвижника дооктябрьской эпохи. Генерал-майора Главного разведывательного управления Генерального штаба Министерства обороны Анатолия Павловича Ермолина и впрямь можно было считать учителем. В своем управлении он курировал подготовку разведчиков не только стратегического назначения, но и разведчиков-диверсантов, рядом с которыми по интеллекту и боевым качествам американские рейнджеры и советские десантники из ВДВ были не более, чем любознательными скаутами. Их насчитывалось всего несколько бригад в громаде армии, но они были призваны решать по заданию командования проблемы мира и войны в разных странах на всех континентах. Так планировалось, и людей готовили соответственно к стоящим перед ними глобальным задачам.
Знакомство мужчин было поверхностным, но и тот и другой хорошо знали, что представляет собой собеседник, и разговор шел на почти доверительных интонациях. Каждый из них понимал, что никто никого на кривой не объедет. Рассчитывать на беседу с открытой душой в силу специфики их работы было просто нелепо. Достичь какой-либо договоренности можно было лишь хоть приблизительной откровенностью. О такой беседе они и условились в самом начале.
- Значит, лично ты, Виктор Степанович, и твое начальство высоко цените меня как профессионала, - отхлебывая из бокала, сказал Ермолин. - Благодарю. А вот чем могу быть вам полезен, пока не понял.
- Зачем это? - слегка поморщился Сиворонов. - Мы же договорились о предельной, в рамках разумного, откровенности, а ты пытаешься меня подловить. Разве я упоминал о своем начальстве? Я сказал о людях, уполномочивших меня переговорить с тобой. А что до пользы, то она будет обоюдной и для тебя может выразиться в регулярно получаемой солидной сумме в любой валюте. Что скажешь, например, о месячном заработке, равном твоему годовому жалованью?
- Скажу, что ты умеешь брать быка за рога. Но откуда такая уверенность, что я именно тот бык?
- Ну, что ты, Анатолий Павлович, - коротко хохотнул Сиворонов. - Быков у нас и своих хватает. Какой же ты бык? Ты тигр. А уверенности, что ты тот самый тигр, у меня нет. Но есть надежда и... трезвый расчет. Темнить с тобой не собираюсь, да это, наверное, было бы и бесполезно. Короче, нам нужен ты со своими людьми. В частности, нужен контроль над деятельностью групп спецназа ГРУ в Афганистане.
- Чего же легче! - не скрывая притворства, удивился Ермолин. - Ваша контора в любое время может связаться с начальником штаба оперативной группы Министерства обороны в Афганистане генералом армии Варенниковым. Насколько мне известно, он прислушивается к разумным доводам.
- Что ты дурака валяешь, - укорил Сиворонов, - нашел время для шуток.
- Ну хорошо, - сказал Ермолин. - Догадываюсь, что, прежде всего, тебя должны интересовать группы, базирующиеся не в центре, а вблизи границ, проходящих неподалеку от нашей территории. Например, в Панджшере, где чуть ли не смыкаются границы СССР, Афганистана, Китая, Индии и Пакистана. Или в горах Сафедкох, западнее Герата. Так?
- Предположим, - настороженно согласился Сиворонов. - А почему ты назвал именно эти районы?
- Теперь уже ты не валяй дурака, Виктор Степанович. Панджшер - это наркотики из всех соседних государств плюс афганский лазурит, которого здесь великое множество, и его примитивная добыча обходится дешево. Район контролируется Ахмад Шахом Масудом, что тоже весьма немаловажно, так как он подозрительно неуловим. Совсем как Неуловимый Джо. Но тот-то, как следует из анекдота, неуловим потому, что никому и на хрен не нужен, а этот очень нужен. Район Герата - это тоже наркотики и всякая другая дрянь из Ирана. Наша граница неподалеку.
Сиворонов не испугался, а лишь подивился, как быстро просчитал ситуацию Ермолин. А ведь он ничего не мог знать - это было гарантировано. Генерал-лейтенант с удовлетворением подумал, что был прав, отговорив своего шефа, одного из заместителей председателя Комитета, сыграть рискованную шутку с этим генерал-майором из ГРУ. Они уточняли детали сегодняшней встречи. Зампред, ознакомившись с досье на Ермолина и материалами компромата, развеселившись, сказал:
- Деваться ему некуда. Но мне пришла в голову вот какая мысль... Если он вдруг - ну мало ли - зафордыбачится, и захочет посчитаться с нами, дадим ему карт-бланш, а? Это любопытно. Очень любопытно, до какого уровня в нашей структуре он сможет докопаться. И нам на пользу - поможет определить наши так называемые "узкие места".
Зампред мог позволить себе такие шутки. Он был просто закован в броню надежности с любой вероятной стороны нападения - политической, юридической, социальной. Сам же Сиворонов брони такой мощи пока еще не имел. Но у него было чрезвычайно развито чувство самосохранения, которое никогда его не подводило. И сейчас оно подсказывало, что дать Ермолину такого рода карт-бланш было бы неоправданно рискованным делом. Что же касается относительной откровенности, то он готов сыграть с ним в эту игру, поскольку был совершенно уверен, что она ему абсолютно ничем не грозит.
- И выводы?.. - спросил он весело.
- Видимо, самые банальные. Большего пока сказать не могу из-за отсутствия достаточной информации.
- Правильно, Анатолий Павлович, выводы самые банальные, - кивнул Сиворонов.
- Но, пожалуй, самые важные для полноценного существования человека с не засоренными всякой высокопарной чепухой мозгами: деньги и власть. И если мы договоримся, к этим несомненно привлекательным выводам ты будешь иметь самое непосредственное отношение. О деньгах я уже говорил. А теперь еще и власть, Видишь, как стремительно поднимаются твои акции.
- Значит, берете в долю, - улыбнулся Ермолин. - А что все-таки у вас на первом месте?
- Не знаю, кого ты имеешь в виду, используя множественное число, а лично я полагаю, что на первом месте должны быть деньги. Это та же власть, только надежнее, потому что не зависит ни от жульнических выборов, ни от дурацких референдумов серой массы любимого народа. Разве только популярности будет не хватать для честолюбия. Но это можно пережить или добрать попозже.
- На сей счет есть и другая формула. Звучит она примерно так: от денег к власти - одна дорога, от власти к деньгам - тысячи. Закажи-ка еще пива, Виктор Степанович. Сегодня я у тебя гость. Приглашал ты.
Официантка поставила перед каждым полные, с шапками пены, кружки. Когда она отошла, Сиворонов поменял их местами, кружку Ермолина взял себе, свою подвинул ему.
- Говорят, чужое всегда слаще, - сказал он, уловил в глазах Ермолина недоумение и, посмеиваясь, пояснил, - первые бокалы я принес сам, раз пришел первым. А тут черт его знает, что она могла туда бухнуть для вкуса. Это место для встречи назвал ты.
- О чем и сообщил тебе заранее, - с улыбкой добавил Ермолин. - Поэтому смотрю сейчас на эту вот бронзовую девицу с веслом и гадаю, когда она шарахнет меня этим веслом по голове.
Сиворонов расхохотался и показал глазами на стоявшую в некотором отдалении вторую, гипсовую, скульптуру дискобола:
- Мне тоже показалось, что у этого мужика слишком напряженная поза. Если попадет этой штуковиной, пробьет навылет.
Посмеявшись, они принялись за пиво. Ермолин первый нарушил молчание:
- Если не ошибаюсь, ты, Виктор Степанович, был в Афганистане в восемьдесят втором и восемьдесят пятом?
- Да уж ты ошибешься, - хмыкнул Сиворонов. - Наверное, не только месяцы, но и дни знаешь.
- Да, все сходится, - сказал Ермолин. - Как это мне раньше не пришло в голову... Именно в то время дважды провалились планы командования по уничтожению Ахмад Шаха Масуда. Наша группа спецназа дважды блестяще подготовила операцию, и оба раза в последний момент по рации был дан отбой личным кодом командира, который был известен очень немногим. Твоя работа?
- Грешен, - развел руками Сиворонов. - Под моим чутким руководством. А то, что тебе раньше ничего такого не пришло в голову, это естественно. Иначе чего бы я стоил.
- Снабжение Масуда нашим вооружением, боеприпасами, обмундированием, видимо, тоже ваших рук дело, - скорее утверждая, чем спрашивая, продолжал Ермолин.
- Если думаешь, что буду отрицать, ошибаешься. Не буду.
- Я знал, что у вас много своих людей в министерстве обороны, но не думал, что до такой степени... Впрочем, чему удивляться, У них там вообще еще тот зоопарк, каждой твари по паре. В Генштабе народ все-таки поприличней. Не так?
- Тоже порядочный свинюшник, - отозвался Сиворонов. - Ну, может, немного почище. Разве что ваше управление несколько выделяется, да и то...
- А я, значит, одна из этих свиней? Только немного почище?
- Ну, зачем так, Анатолий Павлович, - пожурил Сиворонов. - Я же сказал, что ты тигр. И давай оставим в покое зверинец.
- Какой уж там тигр, - возразил Ермолин, - если ты демонстративно не боишься рассказывать мне о ваших уголовных делах. Видимо, тем самым внушаешь мысль об абсолютной надежности своих тылов, только не в глубину, как на фронте, а в высоту, как при криминально-политическом разбое.
- Что это тебя на мораль потянуло, - улыбнулся Сиворонов. - Даже как-то неприлично при деловом разговоре.
- Действительно неуместно, - согласился Ермолин.
- А тылы у нас и в самом деле надежные, - продолжал Сиворонов. - И не боюсь я не потому, что такой уж шибко храбрый, а потому, что некого бояться, извини, включая тебя. Все равно ничего не сможешь сделать с этим народом, даже если у тебя и появится вдруг такое сумасшедшее желание. Тебя же первого нам и заложат. Но я уверен, что сумасшедшего желания у тебя не появится. Ты для этого слишком хороший аналитик.
Некоторое время они молчали, попивая пиво.
- О чем мыслишь? - поинтересовался Сиворонов.
- Да вот думаю... за что помирать-то будешь, Виктор Степанович?
- Брось ты эту болтовню, - неожиданно обозлился Сиворонов и с его лица опала вся внешняя благостность, будто он рывком сдернул противогаз. - Я помирать еще долго не собираюсь. И почему, скажи на милость, умирать надо за что-то? За что умирают от старости столетние аксакалы или как их там, саксаулы? - ухмыльнулся он. - Одинаково сдыхают и гений Ленин и злодей, каким его ты наверняка себе представляешь, Сталин, Эйнштейн и последний зачуханый эскимос. Ну, не совсем одинаково, но все равно сдыхают. Ты - интеллигент не то в третьем, не то в пятом поколении, знаешь четыре иностранных языка, экономику и искусство, и я - вологодский мужик почти что от сохи, а от обоих останется удобрение для земли. Только еще неизвестно, кого из нас скорее начнут, чавкая, - они же невоспитанные - жрать черви. Плевать я хотел на все ваши абстрактные, аморфные идеи, общечеловеческие или национальные духовные, социальные и другие ценности. О них болтают и пишут тысячелетиями, а люди все так же норовят вырвать кусок изо рта у соседа, как и в пещерные времена. И так будет всегда. Пока не додумаются эту самую совесть закладывать в человека биологически, на уровне генов.
- Последняя мысль просто великолепна, - сказал Ермолин. - Но неужто тебе не приходилось встречать...
- Приходилось, - перебил Сиворонов. - До первой серьезной обработки. А потом взахлеб продают и идеи и совесть, и свои и чужие. Меня интересуют не идеи, а конкретные цели, которые совпадают с моими. И не отдельные вожди, за которых миллионы дураков отдавали жизнь. Но, кстати сказать, получается так, что мои личные цели и интересы почти всегда совпадают с целями и интересами государства.
- Это понятно, - с какой-то почти утешительной интонацией в голосе согласился Ермолин. - Ведь у вас всегда считали: что хорошо для КГБ, то хорошо для страны. Однако нелишне уточнить: ваши интересы совпадают не с интересами государства, а с интересами правящей, как теперь говорят, команды. А это в корне разные понятия. И о вождях ты напрасно так, Виктор Степанович. Надо же и совесть иметь, хоть ты и сомневаешься в реальности этой гипотезы. Вашей конторе при всех правителях жилось вольготно. На вас неизменно опиралась каждая новая власть, вы сами стали этой властью - жестокой, разнузданной, развращенной, подлой и неподотчетной. Прошу прощения, не тебя лично имел в виду. И если ваши интересы совпадают, то за такую власть можно бы и жизни не пожалеть. А то, что ты не боишься, неудивительно. Значит, слишком глубоко в тело государства въелись метастазы рака. И удалять их никто не собирается. Доктора, сами смертельно больные, спешат поделить гонорар у постели умирающего. Для вас ничего не меняет и правление этого пришибленного властью реформатора и патологического болтуна Горбачева. Только легче станет в мутной воде рыбку ловить. Хотя я, наверное, ошибся с определениями. Пришибленный властью болтун вряд ли смог бы так целенаправленно разваливать и гробить страну. Уже сейчас довольно явственно обозначаются жадные морды будущих хозяев демократического государства. Им вы тоже будете нужны. Похоже, что ты уже на них и работаешь, а? Но мы, армия, делаем все, чтоб служить не паханам, а народу. Извини за высокий стиль. Для нынешнего времени я, очевидно, дурно воспитан.
- Вот и выговорился, - сказал Сиворонов и покачал головой. - Очень ты нас не любишь, верно?
- Любовь к вашей конторе может существовать только в виде социально-психологического извращения. А я не мазохист.
Ермолин не то, чтобы допускал, а знал, что в комитете госбезопасности есть порядочный народ и, может быть, этого народа не так уж мало - прежде всего, в разведке и контрразведке. Но эти люди умели профессионально конспирировать свое истинное отношение к этому всепожирающему монстру, чтобы без лишних помех честно работать на страну. Однако при всем уважении к ним они не могли изменить мнение Ермолина и большинства его коллег по Главному разведывательному управлению о КГБ в целом, как об отстойнике человеческих отбросов.
- Можешь поверить... - заговорил Сиворонов.
- Не могу, - перебил Ермолин. - Насколько мне известно, тебе, Виктор Степанович, многие верили. Некоторые еще до сих пор сидят... Наверное, отчасти и поэтому в последние годы из вашей конторы почти наперегонки бегут перебежчики.
- А ваши не бегут?
- Бывало. Но это ЧП, а не система, как у вас.
- Что ты мне лапшу на уши вешаешь? Что ты из себя целку строишь? - вновь озлобился Сиворонов. - "Социально - психологическое извращение"! Думаешь, не знаем, как ты подчищал свою агентуру в Италии и Франции?
Будучи резидентом в Италии, Ермолин приказал ликвидировать трех завербованных агентов, о готовящемся предательстве которых ему донесли надежные осведомители из вполне компетентных организаций, и этим уберег от провала многих. Во Франции пришлось избавиться от двух двойников. Это были наши люди, попавшиеся один на наркотиках, другой - на страстной приверженности к казино. Обычная работа, в которой, к его искреннему сожалению, случаются и такого рода издержки. Хорошо, что вовремя удалось предупредить других ребят, которых французы уже взяли под наблюдение для дальнейшей разработки. Нет, тут, как в первом, так и во втором случае, совесть его была чиста.
- Ну что ж, - сказал Ермолин. - По-моему, наши позиции ясны. Дальнейший разговор вряд ли окупит очередное пиво. Как свойственно русским интеллигентам, потолковали о несовершенстве человеческой природы, о политике, осталось только о бабах.
- В общем, действительно ясно, - спокойно согласился Сиворонов. - Остались только мелкие частности. Но сперва вопрос: будешь пытаться использовать против меня полученную информацию?
- В меру возможностей.
- Так... Еще вопрос. Твой сын в ближайшее время должен стать первым секретарем посольства?
- Надеюсь, и был бы рад.
- Умен, умен, - крутнул головой Сиворонов. - Моментально улавливаешь. LБыл бы раді. Так вот, с радостью придется подождать.
Он ухмыльнулся с откровенной издевкой:
- Надеюсь, ты не считаешь меня простофилей, который выложил тебе кое-какие секреты просто так, за здорово живешь?
- Пожалуй, нет, - отозвался Ермолин. - Но ты слишком долго держал в рукаве свои козыри, пришлось поторопить.
- Действительно затянули, - согласился Сиворонов. - А вот теперь, кстати, о бабах...
Он достал из заднего кармана брюк пухлый конверт, вынул из него несколько десятков небольших фотографий и привычным движением картежника аккуратным веером раскинул их перед Ермолиным. На всех снимках были запечатлены голый Максим и обнаженная красивая женщина. Фотографии - контрастные, четкие - показывали любовников в тех самых различных позах и сплетениях, когда в порыве страсти они ни в чем не отказывают друг другу. И ни один снимок не повторял другого. Такая работа требовала большого терпения и высокого профессионального мастерства, что непроизвольно отметил Ермолин. Чтобы выполнить ее, надо было определить место, выверить время нечастых, скорее всего, встреч, установить телеаппаратуру, отобрать из массы банальных изображений наиболее эффектные и эпатажные, вызывающие лицемерное отвращение и тайное желание испытать это самому. Времени понадобилось немало. Лучшего свидетельства тому, что сегодняшняя встреча с Сивороновым - не экспромт, как тот пытался представить это всем своим поведением, а тщательно разработанная операция, Ермолину не требовалось.
Ему хватило десяти секунд, чтобы бегло просмотреть снимки и понять, какую опасность для сына таит в себе этот фотошантаж. Он собрал снимки в колоду, подвинул к не спускавшему с него глаз Сиворонову и пожал плечами:
- Если им это доставляет удовольствие... А тебе-то это зачем?
- Затем, что за удовольствие приходится платить.
- Формулу "За все надо платить" я всегда считал доисторической глупостью, контрабандой пробравшуюся в историю. Что же касается этих двоих, то они, полагаю, расплачиваются взаимным наслаждением.
- Ты тут много говорил о морали, совести и так далее...
- О морали в твоем, постельном, понимании я не говорил, - возразил Ермолин. - Я говорил о подлости, предательстве и других гнусностях подобного рода. Но какое отношение совесть может иметь к сексу? Судя по фотографиям, они не насиловали друг друга.
- Ладно, согласен. Но дело в том, что эта блядь...
- Ты уверен, что блядь? Это установлено?
- Хорошо. В лингвистике ты меня, конечно, забьешь. Но повторяю, дело в том, что эта... дама - жена высокопоставленного чиновника министерства иностранных дел, как говорится, страны пребывания твоего Максима. Наше правительство это дело могло бы как-нибудь уладить, чтобы избежать веселого гогота на международном уровне. Но тамошние журналисты - такой сволочной народ, на ходу подметки рвут. Это ты лучше меня знаешь. Вдруг фотографии каким-нибудь образом окажутся у них? Хотя можешь считать это не вопросом, а утверждением. И кончится тем, что твой любимый, единственный сын за иностранную манду - будто своих отечественных мало - будет долго-долго припухать в родных колымских палестинах.
- Вряд ли, - даже несколько скучновато возразил Ермолин.
- Это ты брось, - отмахнулся Сиворонов. - Блеф не пройдет. Знаю, что у тебя есть свои возможности, и у нас - здесь, и у них - там. Но могу тебя заверить, что если уж мы беремся за дело, то доводим его до конца.
- Еще что-нибудь? - спросил Ермолин.
- А как же! - бодро воскликнул Сиворонов. - Знали, с кем имеем дело!
Он снова полез в тот же карман, достал тонкий конверт, вынул оттуда два документа на русском и английском языках, четыре фотографии, на которых был изображен Максим в компании элегантных мужчин, и положил перед собеседником.
Ермолин внимательно прочитал бумаги, взглянул на фотографии, ожидающе поднял глаза.
- Вот так, генерал, так вот, - не без самодовольства произнес Сиворонов. - Мы тоже не лаптем щи хлебаем. Что же у нас есть? У нас есть неоспоримый факт, что твой сын - не только растленный тип, видимо, шантажом принудивший порядочную женщину к половым извращениям, но к тому же еще и причастен к наркобизнесу. Талантливый молодой дипломат наладил смычку их наркоты с нашей, отечественной. Те двое, - кивнул он на фотографии, - в порыве искреннего раскаяния готовы под присягой подтвердить этот прискорбный факт в своем суде присяжных. Эти двое - наши. Они, как ты сам понимаешь, дадут любые показания. И суд, конечно, учтет их чистосердечные признания.
Значит, речь идет об их тесной связи с международной наркомафией, окончательно решил Ермолин. И его люди в Афганистане нужны им, скорее всего, для расчистки и охраны путей транспортировки товара. Видимо, готовится весьма серьезная операция, рассчитанная на длительное время. Иначе они не стали бы подставлять своих, особенно зарубежных подельников. Да и сегодняшняя вербовка явилась результатом немалых усилий и, по-видимому, больших затрат.
- Серьезная липа, - сказал он.
- Никак нет, - отозвался Сиворонов. - Липа только в отношении причастности твоего сына. А документы и снимки - самые что ни на есть подлинные.
- Твоя работа?
Генерал-лейтенант Сиворонов никогда не упускал случая посмеяться над поверженным противником. Но сейчас тот самый инстинкт самосохранения, который не раз помогал ему в сложнейших ситуациях выходить сухим из воды, сработал так отчетливо, что он почувствовал неподдающуюся объяснению тревогу и подивился.
- Нет, не моя, - солгал он. - Мое лишь посильное участие в рамках приказа. Так что скажешь, Анатолий Павлович?
- Кто-то уже до меня хорошо сказал, а мне придется лишь повторить: свобода от убеждений дает гигантские преимущества в борьбе за жизнь.
- Так... Еще что скажешь?
- Еще скажу, что имело место хорошее пиво. Спасибо за приглашение.
Ермолин достал деньги, отсчитал несколько кредиток и положил на тарелочку с оставшимися сухариками.
- Поня-я-тно, - протянул Сиворонов. - Как я понимаю, угощение не принимается... Что ж, тогда к делу. До меня дошло, что через недельку или чуть позже тебя командируют в Афганистан, в оперативную группу Генштаба. Стало быть, времени для размышления у тебя хватит, так как командировка рассчитана на месяц. Больше ждать не будем. А к той поре у нас подоспеет для тебя конкретное дело.
"Вот тебе и карт-бланш на месяц, - мысленно усмехнулся Сиворонов. - Шеф тоже хорош! Слишком самонадеян. Дать такому Ермолину карт-бланш на неопределенное время... Черт знает, какой финт может выкинуть этот загнанный в угол ас отечественной разведки. А если, к тому же, договорится с начальником Главного разведывательного управления - они, кажется, в отличных отношениях - и тот привлечет к делу других?.. Зампред пусть действует, как знает, а мне не худо бы подстраховаться. Хоть генерал-лейтенанта КГБ и берегут почти как члена Политбюро, но на всякий случай придется добавить охраны на квартиру и особенно - дачу".
Из предстоящей командировки Ермолина в управлении не делали тайны. Однако знали о ней лишь несколько человек из ближайшего окружения начальника ГРУ. Праздная болтовня о делах здесь исключалась и между своими, а с чужими была просто немыслима.
"Следовательно...", - подумал Ермолин и поднялся.
Он не подал Сиворонову руки, только коротко взглянул на него и кивнул, откланиваясь. Тот понял, что с этого момента обрел врага, на снисхождение которого рассчитывать не приходится. Но его это не очень взволновало. "Куда ты на хрен денешься", - самодовольно подумал он, глядя вслед спокойно удаляющемуся Ермолину. Оставив свои компании, из-за угловых столов поднялись парень и девушка. Соблюдая дистанцию, они направились за генерал-майором. "Вот гадство, как же я их не заметил", - недовольно поморщился Сиворонов. Но мысль его тут же переключилась на те перспективы, которые открывались перед ним и его коллегами с привлечением к делу Ермолина. С его ребятами можно будет проворачивать такие операции, что самые крупные боссы наркобизнеса удавятся от зависти.
Генштаб планировал накануне неизбежной войны двумя бригадами специального назначения Главного разведывательного управления парализовать наступательные возможности армий европейского континента. Пока одни группы молниеносно захватывали командные пункты управления ядерным оружием, узлы связи, крупные штабы, другие должны были пленить наиболее полномочные Кабинеты министров и ряд президентов. На это время к работе групп подключалась агентурная разведка, охватившая своими бесчисленными щупальцами все страны Европы. И ничто не могло остановить спецназ ГРУ, даже если бы произошла утечка информации, и вся служба безопасности страны была поднята на ноги. Люди растворялись среди населения, как тени в ночи, чтобы собраться в нужный час и минуту в нужном месте. Они до последней возможности всякими средствами избегали боя, но уж коли бой был неизбежен, всей мощью обрушивались на противника, как божья кара.
Не зная деталей, Сиворонов располагал достоверной информацией о том, что подразделения спецназа ГРУ во все времена года проводят регулярные учения, в максимальной степени приближенные к вероятным боевым действиям, как на территории СССР, так и стран - потенциальных противников. Он с удовлетворением воспринимал данные о том, что на территории европейских государств учебные операции, о которых там, конечно, ничего не знали, проходили куда легче, чем дома. "Видать, крепко наша контора забила в народные мозги инстинкт бдительности", - не без самодовольства подумал он, бросил на столик деньги и вышел из-под навеса кафе. Через некоторое время со скрытых кустами лавочек поднялись трое мужчин, и пошли за ним по бокам и сзади.

-2-

В первые годы афганской войны командование использовало подразделения специального назначения преимущественно как разведывательные. Они выслеживали караванные пути противника, устанавливали на них электронную разведывательно-сигнальную аппаратуру, искали перевалочные базы, склады оружия, расположение наиболее крупных воинских формирований вооруженной оппозиции, наводили на них войска и боевую авиацию. Группы спецназа охотились также за руководителями и членами влиятельных исламских комитетов, захватывали лидеров, добывали пленных, выкрадывали командиров боевых отрядов моджахедов. Им же поручалась перепроверка данных других видов разведки и, прежде всего, разведки афганских войск и соответствующих правительственных структур, информация которых была большей частью ложной, а в остальном - сомнительной. Однако и в эти годы, сперва понемногу, потом все чаще спецназовцев стали привлекать к диверсионным и боевым действиям как самый подготовленный для войны контингент. Высшее командование понимало, что бросать под глупый душманский огонь отборные, заботливо выученные и взлелеянные кадры, элиту армии - все равно, что сгребать навоз золотыми вилами. Но ведь никто не предполагал, что действительно миротворческая, казалось бы, миссия советских войск трансформируется в длительную крупномасштабную войну, что пламя противодействия охватит всю страну, превратив вооруженное сопротивление оппозиции в войну почти отечественную. Советская сороковая армия, численность которой со временем несколько превысила сто тысяч человек, в такой обстановке на самом деле являлась весьма ограниченным воинским контингентом.
Избранная моджахедами стратегия партизанской борьбы, тактика диверсий и войны на коммуникациях вынудили советское командование распылять силы на охрану важнейших военных и экономических объектов, режимных зон. Охранялись газопромыслы Джаркудук и Шибирган, электростанции в Суруби, Наглу, Пули-Хумри, Кабуле, завод удобрений в Мазари-Шарифе, тоннель на перевале Саланг, учебные заведения в Кабуле, городки гражданских советских специалистов, аэродромы в Кабуле, Герате, Шинданде, Джелалабаде, Кандагаре, Баграме, Кундузе, Мазари-Шарифе. Но, прежде всего, охранялись дороги, вдоль которых устанавливались стационарные войсковые блоки с гарнизонами, связанные со штабами и авиацией. Полки и батальоны раздергивались для сопровождения бесчисленных автоколонн, беспрерывным потоком идущих из Союза и обратно, чтобы обеспечить войска всем необходимым для жизни и боя.
Для проведения крупных войсковых операций, которые, как быстро выяснилось, были, собственно, не нужны и себя не оправдывали, но, тем не менее, повторялись с необъяснимым упорством, сил не хватало.
Когда всем стало ясно, что предстоит длительная, упорная борьба, министерство обороны заменило призванных военнослужащих запаса, с которыми надеялось решить проблему Афганистана, кадровыми офицерами, сержантами, солдатами срочной службы. Войска были насыщены боевой техникой. После этого положение дел улучшилось, но в корне не изменилось. Министерство с его мощным, ожиревшим бюрократическим аппаратом не смогло проявить ни оперативности, ни гибкости в пересмотре своих устоявшихся концепций на ведение этой непредвиденной и необычной войны. Армия, нацеленная на Европу и Америку и соответственно обученная, вынуждена была действовать в горной азиатской стране, где все до мелочей отработанные методики и наставления, рационы питания, даже обувь, оказались совершенно непригодными. Пришлось импровизировать на ходу. Но нельзя сымпровизировать широту мышления, которой не хватало командованию, чтобы противопоставить тактике противника свою, если не превосходящую, то хотя бы равную по эффективности тактику. Одним из направлений противодействия партизанским методам моджахедов явилось создание штурмовых рот и батальонов преимущественно из воздушно-десантных войск, отрядов специального назначения из офицеров МВД, использование в полной мере уже существующих групп специального назначения Комитета государственной безопасности и Главного разведывательного управления Генштаба. Конечно, это не могло изменить лица войны, но душманы очень скоро на себе ощутили, что такое настоящая партизанская война, когда ее ведут профессионалы.
Более трех лет моджахеды начинали свои боевые действия весной и продолжали до холодов. А на зиму уходили за границу - в Пакистан и менее демонстративно, во избежание возможных дипломатических неудобств, - в Иран. Там они пополняли людьми поредевшие отряды, учились под руководством иностранных инструкторов, осваивали стекавшееся из доброго десятка стран оружие и откармливались. Но с зимы 1983 года, согласно строжайшему приказу лидера оппозиции, душманы больше не уходили к соседям на зимние квартиры. Война стала круглогодичной. Теперь снабжение партизан шло только по караванным путям и лишь в очень редких случаях - по воздуху. Группы специального назначения должны были перекрыть доступ в Афганистан оружия из Америки, Китая, Пакистана, Египта, без которого оппозиции воевать было бы нечем. Учитывая более чем тысячекилометровую протяженность границ, задача была невыполнимой. И все же, перейдя на максимальный режим боевой работы, подразделения спецназа лишили душманов иллюзий о регулярном снабжении. Значительно лучше других показали свое умение мыслить и действовать наиболее подготовленные во всех отношениях подразделения спецназа ГРУ, ставшие теперь главным образом диверсионными и лишь отчасти разведывательными.
К этому времени моджахеды уже знали об этих особо опасных и страшных, невидимых и неуловимых группах советских диверсантов-разведчиков, никого не оставляющих в живых и не оставляющих следов. Кое-что дала им и переданная из НАТО информация о так называемых красных дьяволах Главного разведывательного управления Генштаба Советской армии. Насколько верной оказалась эта эмоциональная характеристика, вооруженная оппозиция убедилась после того, как эти "дьяволы" блестяще провели операцию по уничтожению в Пешаваре складов с обмундированием, оружием, боеприпасами, а также систем связи и управления.
Группа спецназа ГРУ через границу проникла на территорию Пакистана и растворилась среди множества инструкторов из Франции, Великобритании, США, Нидерландов и других крупных и мелких стран, но это мало приблизило его к цели. В это время пакистанское население, возмущенное разрушением советской артиллерией священной мечети в Герате, клялось на Коране начать войну против неверных и воевать до тех пор, пока зеленое знамя пророка не будет поднято над руинами Кремля. Волной религиозного фанатизма парней вынесло к Пешавару. Позади остались триста пятьдесят километров на каждом шагу чреватого опасностями пути. Отряд сконцентрировался в десяти километрах от города - никто не исчез, не затерялся, не опоздал. Провели сверку данных, запросили по рации руководство и получили приказ приступить к выполнению задания. Группами по пять человек отряд ночью проник на объект, оставив часть людей для блокирования дороги, подразделения охраны и узла связи. Заминировав склады, люди выскользнули обратно так же незаметно, как и просочились внутрь охраняемой территории. Они не успели еще выйти из города, как склады взлетели на воздух и над Пешаваром забушевал невиданной силы пожар.
Теперь для группы началось, пожалуй, самое опасное - отход. Заранее рассредоточившись по тройкам, группа уходила, в полной мере используя методику и правила, разработанные в Главном разведывательном управлении. Шли по горам, прижимаясь к вершинам, где вероятность наткнуться на засаду, как правило, минимальна. На поиск и уничтожение диверсантов было брошено полторы тысячи пакистанских солдат из спецподразделений, вертолеты, обширная агентурная сеть прощупывала каждый кишлак, кочевье, караван. Через семьдесят два часа группа, пройдя сто семьдесят пять километров, в полном составе собралась на своей базе в районе афганского города Лянгар.

-3-

Такого странного задания группе капитана Кондратюка никогда еще не давали. На этот раз пятнадцати его парням предстояло пересечь границу, пройти почти двадцать километров по территории Пакистана, найти сбитый зенитным огнем советский самолет и снять с него какую-то табличку. Зачем это было нужно, если пакистанцы наверняка уже нашли самолет, никто не спрашивал. Впрочем, допускали, и не без основания, мысль, что там могли просто не понять всей важности этой самой таблички. На все про все отпускалось две недели сроку. Ребятам задание показалось хоть и ерундовым, но утомительным. Ситуация решительно изменилась, когда из Кабула вернулся командир, срочно вылетевший туда по вызову представителя ГРУ.
- Слушай, Игорь Васильевич, - сказал встретивший Кондратюка полковник Клименко, - прошу отнестись к делу со всей серьезностью.
- Да что она, из платины, покрытой бриллиантами, эта табличка? - удивился капитан. - Или на ней зашифрована какая-то сверхсекретная информация?
- Стоимостью ее в денежном выражении не интересовался. Знаю лишь, что она очень нужна, - ответил полковник. - Но я о другом. Информация-то о месте падения самолета получена из афганских источников. Не готовят ли ловушку? Пакистанцы могут резонно предположить, что на их территорию мы обычный спецназ не пошлем, если клюнем на их удочку, и если она действительно закинута для нас. Как думаешь? Кондратюк пожал плечами:
- Думаю, что бог не выдаст, свинья не съест.
- Бог-то бог, но и сам не будь плох. Ведь если это подвох, то чем-то они для себя обосновывают наш интерес к этому никому не нужному теперь самолету. Хотя, может быть, какие-то документы... Или вовремя выскочивший пилот где-нибудь мается в горах. Ну да, не будем гадать. А теперь, - продолжал Клименко, - я, видимо, тебя огорчу... Есть для твоих парней еще одно попутное задание. Точно пока не известно и уточнять некогда, но примерно дней через десять вот здесь, - показал он на карте, - из Пакистана через границу пройдет большой караван с оружием, взрывчаткой и, вероятно, с деньгами.
Предположительно в нем будет около пятидесяти лошадей и мулов. Может и больше. Охрана - соответствующая. Надо его найти, и навести на него авиацию. Но только на нашей, то есть на афганской территории. Сложность тут в выборе места. Нельзя, чтобы караван при налете успел смыться обратно за границу. С другой стороны, если он успеет пересечь эту долину, - полковник постучал пальцем по карте, - и войдет в горы, авиации достать его будет очень трудно. К тому же, там он сможет, как обычно, рассредоточиться по два-три животных с погонщиками. Тогда вообще дело безнадежное.
- Самим нам с такой бандой не справиться, - сказал Кондратюк. - Хотя...
- Не советую, - перебил его Клименко. - При таком раскладе сил глупо. Посчитай. Берем пятьдесят животных. На каждого по одному-два погонщика и все, конечно, вооружены. Человек тридцать, если не больше, охраны. Получается свыше сотни бойцов. А у тебя шестнадцать. Добавить наших ребят не могу, все заняты. Чужих, даже из лучших, сам не возьмешь.
- Эта-то информация надежная? - спросил капитан.
- Эта надежная, от нашего человека, - полковник вдруг улыбнулся. - Вернешься, готовь магарыч. Как раз поспеет приказ о присвоении тебе майорского звания. Чем плохо?
- Да нет, ничем, - тоже улыбнулся капитан и спохватился. - Я хотел сказать, служу Советскому Союзу.
Снаряжались из расчета на двухнедельный автономный поиск и надежды на вертолет. Каждый должен был нести на себе до сорока килограммов груза. В рюкзаке: патроны, гранаты, мины, минимум консервов, вода - по двести граммов в сутки, изредка бывал шоколад, что считалось большой удачей, но сейчас с шоколадом не повезло. Мины были большой разрушительной силы, фабричного производства. Воду брали в обрез, взамен максимально загружались боеприпасами. В горах, на высоте трех и более тысяч метров такое можно было себе позволить - все-таки не пустыня, где летом постоянно обезвоживающемуся организму требуется не меньше семи литров воды в сутки, и пить ее следует малыми дозами. Впрочем, дозировка соблюдалась и здесь. На вооружении группы кроме АКМ - автомата Калашникова модернизированного - обычно не было другого стрелкового оружия. Но на сей раз, учитывая попутное задание, командир приказал взять два пулемета и гранатомет, увеличив и без того максимальную для гор нагрузку. Хорошо тренированный мотострелок, да, пожалуй, и десантник предпочел бы неделю строгой гауптвахты суткам похода в местных горах с такой тяжестью за плечами. Кроме того, капитан распорядился захватить несколько комплектов верхней одежды кочевников.
- Если наш полковник прав относительно засады, надо бы, пока мы свежие, идти с максимальной скоростью, - сказал первый заместитель командира старший лейтенант Михаил Марьясин. - Кто знает, сколько мы там проваландаемся. Да и для второго задания запас времени не помешает.
Если Кондратюка подчиненные уважали и почитали, безоговорочно веря ему как командиру, то Марьясина, детину под два метра и за сто килограммов весом, с широким русским лицом и поблескивавшими умом черными глазами, неунывающего и щедрого на дружбу, парни любили.
- Правильно, - кивнул командир. - Но не в ущерб осторожности. В этом отношении - никаких скидок.
- Конечно, - согласился Михаил. - Если влипнем, с нас с тобой обязательно с живых кожу сдирать будут, как они это умеют - двумя надрезами. Зверье, ей-богу.
- Верно, живыми нам лучше не попадаться, да мертвыми не хотелось бы, - усмехнулся капитан.
Шли, как всегда, только ночью. Две группы походного охранения, одновременно выполняющие функцию разведки, двигались не более, чем в семистах метрах впереди основной группы. Между охранением, которое кралось выше и ниже основной оси движения, разрыв был до двухсот метров. Связь с командиром держали по рации. Здесь всегда неукоснительно соблюдалось первейшее условие войны в горах - быть выше противника. Избирая маршрут, капитан исходил из соображения, что моджахеды почти никогда не забираются на такую высоту, разве что при вынужденном отходе, или когда их специально загоняли туда пулями и блокировали, вынуждая к сдаче.
Шли без разговоров, скользили в ночи как тени. Тишину нарушали лишь шорох кроссовок по камням да тяжелое дыхание людей.
Они по опыту знали, что за пять-шесть ночных часов по горам можно пройти пять-шесть километров. Сейчас группа двигалась быстрее. Когда над вершинами смутно забрезжил рассвет, капитан шагнул в сторону, подождал радиста и шепотом приказал:
- Передай: найти место стоянки и ждать.
Радист с облегчением снял рюкзак, набитый одеждой, оберегающей рацию от ударов. Метрах в десяти от него, снизу и сверху по склону, заняли позиции еще трое. Остальные пошли дальше. Когда основная группа соединилась с охранением, солнце уже краешком выглянуло снизу и с каждой минутой все контрастнее высвечивало бесконечную цепь горных вершин на фоне густеющего синевой неба.
- До запасной базы метров пятьсот, - доложил Кондратюку шедший с верхним охранением второй заместитель командира, молодой красивый лейтенант с васильковой голубизны глазами и торсом атлета.
Марьясину не надо было напоминать о его обязанностях. Он тут же направил в три стороны от лагеря охранение, назначил часового на стоянке, который должен был наблюдать за подходами снизу, и занялся выбором места для туалета, который свои должны были видеть отовсюду. Эго тоже пришло с опытом. Сначала войсковики по привычке мирного времени выносили туалеты подальше от расположения. Но после того как моджахеды стали одного за другим выкрадывать оттуда людей, отказались от этого удобства и стали строить уборные непосредственно в расположении частей. Конечно, это никому не нравилось, однако вынуждала необходимость. Вот и здесь к капитану подошел прапорщик Сергей Гамов.
- Командир, кажется, старшой слишком заботится о наших удобствах, - с усмешкой сказал он. - Подвинул клозет, как судно в госпитале, чуть не под самую задницу.
- Сережа, - укоризненно вздохнул капитан. - В понятие войны наравне с кровью и смертью входят и такие понятия, как говно и вонь. И, согласись, лучше уж эта вонь, чем трупный запах от молодого, симпатичного прапорщика.
- Да, тут уж не поспоришь, - негромко рассмеялся Сергей.
Потом подошел самый старший в группе и самый близкий здесь для Кондратюка человек - тридцатидвухлетний старший прапорщик Петр Дмитриевич Малышев, прошедший с капитаном все годы этой войны, от дворца Амина до Панджшера. Он был сверхсрочником и не хотел делать офицерскую карьеру: во-первых, поздно, во-вторых, это ему было ни к чему, поскольку зарплату получал не меньшую, чем командир батальона, и большую, чем его капитан.
- Слушай, Васильевич, - сказал он, - не слишком мы большой темп взяли? Нам-то с тобой ничего, а ребята ведь и сдохнуть могут.
- Тут случай, как в анекдоте, - отвечал капитан. - Надо, Дмитриевич, надо.
- Смотри, чтоб потом разговоров не было, - хмыкнул Малышев.
У Кондратюка вошло в привычку непременно проверять, как выполняются его приказы. Заместители не обижались, потому как на его месте каждый делал бы так же. Он обошел расположение, проверил маскировку, оценил место, выбранное для туалета и для часового, и приказал завтракать, разрешив потом выпить по два глотка воды.
- Судя по карте, километров девять отмахали, - жуя консервы с галетами, сообщил Марьясин.
- Скорее, отползли, - уточнил Черных. - Днем бы другое дело, а ночью не очень-то намахаешь.
- Ишь, разбежался, - хмыкнул Михаил. - День предназначен для штатских и этих, относительно обученных из ВДВ. А мы - люди ночи. Кстати, как охранение?
- В порядке.
- А ты знаешь, Юрий Ангонович, как римляне располагали часовых на ночь?
- Сказать, что не знаю, как-то не по-суворовски. Сказать, знаю, ты не поверишь. Как быть?
- Слушать старших, если хочешь вырасти большим и умненьким, - назидательно подняв палец, проговорил Михаил и обернулся к заинтересованно прислушивавшимся парням. - Это и к вам относится, юноши. В первых строках докладываю, что в римских отрядах стражи поддерживалась жесточайшая дисциплина. Если командир при обходе обнаруживал спящего часового, его сперва ужасно избивали, а потом сжигали, почему-то вместе с одеждой. Наверное, для того, чтобы ее будущий владелец не заразился недисциплинированностью. А с часовыми было так. Когда солдаты укладывались спать, часовые стояли не перед ними на расстоянии, как это делается сейчас, а внутри. Если кто-то хотел проникнуть на охраняемый объект, то прежде чем снять часовых, он вынужден был пройти по телам спящих.
- Нашего Дмитриевича на них не было, - отозвался кудрявый черноволосый прапорщик Валерий Савченко. - Он бы за тридцать метров всадил в часового нож так, что тот бы и не пикнул.
- Тогда уж лучше снять из бесшумки, - хмыкнул кто-то. Остальные рассмеялись.
Отношения в группе были весьма демократичные. Парни, независимо от званий, обращались друг к другу на "ты" и чаще всего по имени. Исключение делалось не для многих. Капитана называли командиром и Васильевичем, Марьясина - Мишей или старшим с ударением на последнем слоге, Малышева - Дмитриевичем и только юного лейтенанта Черных все, кроме капитана и старшего лейтенанта, величали Юрием Антоновичем, вероятно, потому, что он затрачивал немало усилий, чтобы казаться солиднее и старше. Однако ничего похожего на фамильярность и панибратство в отношениях между командирами и подчиненными не было. Никто не переходил эту незримую, но четко ощущаемую границу. Субординация не внешнее ее проявление, которым так дорожат люди, не имеющие за душой ничего, кроме чина, а ее внутренняя сущность, та, что бросает подчиненного под пули, нацеленные в командира, - соблюдалась в полной мере. О настоящих офицерах мотострелки и десантники шутили: "Командир остановился - все сели, командир сел - все легли." Люди группы Кондратюка точно знали, что здесь, где довлела фанатичная религиозная сила, подкрепленная боевыми отрядами моджахедов, то есть, по существу, в тылу врага, от командира зависит их жизнь. И понимание этого еще больше крепило ту сознательную дисциплину, которой на протяжение всей истории человечества добивались все армии мира. Но это подразделение спецназа ГРУ было лишь крохотной частичкой разлагавшейся и уже начавшей смердеть большой армии гигантской страны.
Когда солнце сползло за вершины, и горы стали стремительно погружаться в сумрак, теряя привычные очертания, группа была уже готова к выходу. Капитан проверил, не осталось ли следов их пребывания на стоянке. За этим следили все, но проверить он полагал необходимым. Все, что могло каким-то образом навести на группу, включая пепел от сигарет, тщательно уничтожалось. Крупный мусор собирали, упаковывали и бросали в глубокую расщелину, а сверху заваливали камнями, чтобы его не вытащило наверх зверье или птицы. Если подходящей расщелины не было, мусор уносили с собой, чтобы захоронить в другом месте. Но иногда, когда нужно было дезинформировать противника, его специально оставляли. Сейчас этого не требовалось.
- Дай приказ охранению выдвигаться и идти прежним темпом, - сказал Марьясину Кондратюк.
Четверо суток, днем маскируясь и изнывая от жары, ночью совершая изнурительные марш-броски, шла по горам группа. На пятую ночь пришлось значительно отклониться от маршрута, по широкой дуге огибая обнаруженное днем расположение пакистанских войск - не менее мотострелковой дивизии с частями усиления, определил капитан. Шестой ночью сделали еще крюк, чтобы обойти гарнизон танкового полка со всем его хозяйством и жилым городком. Только на утро седьмого дня пути, судя по карте, вышли к цели, которую еще предстояло отыскать среди бесчисленных складок гор и нагромождения скал. А нашлась она внизу, прямо под базой группы, у подножья горы в узкой бесплодной долине, по которой ветер гнал полосы песка и клубы пыли. Видимо пилот все же чудом сумел найти это единственное на многие километры вокруг пригодное для посадки место и, как мог, посадил самолет. Он лежал на боку с оторванным крылом и опавшим кучкой металла хвостовым оперением. Отсюда, сверху, самолет казался маленьким и жалким, словно варварски сломанная и небрежно брошенная игрушка.
Как ни изучали шестнадцать пар глаз каждую впадину близлежащих гор, на всем обозримом пространстве не видно было ни человека, ни малейшего движения, кроме пыли, что гнал по долине ветер. Только вечером, когда солнце уже ползло за гребни гор, обладавший орлиным зрением Костя Игнатов рассмотрел поднимавшийся ниже их стоянки из-за нагромождения скал колеблющийся столб воздуха - так поднимается жар от бездымного костра.
Говорят, будто в горах по-пластунски не ползают. Может быть, если в этом нет нужды. А у них в этом была большая нужда, скорее необходимость. В эту ночь всей группе, за исключением командира и радиста, пришлось много ползать и еще больше ждать, затаясь с ножами наготове, не смея шевельнуться затекшими телами и до звона в ушах прислушиваться к шорохам темноты.
- Что ж, позицию они выбрали с умом, - обобщая донесения, заговорил капитан, - подходы к самолету просматриваются отлично. Только вот не подумали, что привыкшие к равнинам шурави могут забраться выше, чем они. А если без лирики, то ситуация такова. В пятистах метрах ниже нас и в трехстах метрах выше самолета в засаде расположен примерно взвод автоматчиков с двумя пулеметами и ротным минометом. Одеты в форму пакистанских войск. Ниже, метрах в пятнадцати от самолета, находится три поста. Расстояние между ними до сорока метров. Меняются через один час. До вечера у нас еще целый день. Каждый должен продумать свой вариант операции.
Варианты в основе совпали, да и выбор в этой ситуации был невелик. Вечером командир уточнил план действий.
Трое без звука ножами снимают посты внизу, забирают с самолета табличку и возвращаются. В это время основная группа блокирует засаду и в случае тревоги полностью уничтожает ее. Затем - отход вглубь пакистанской территории. Если же операция пройдет нормально, как, по убеждению командира, оно и должно быть, группа возвращается на эту же самую базу.
- Придет им в голову искать нас здесь, как полагаете? - спросил капитан.
- Кто их знает, командир, - усмехнулся Черных. - Азиаты. Вдруг не поймут нашей европейской хитрости.
- Хуже, если поймут, - насмешливо отозвался Марьясин.
- Обнаружив трупы, засада, вероятней всего, бросится в погоню за нами, - продолжал капитан. - Тогда мы занимаем ее место и замираем до вечера. Вертолет примем внизу возле самолета и улетаем. Воды осталось по три-четыре глотка на брата. Ваше мнение, мужики?
- Лучше бы, конечно, сразу двинуть к границе, - сказал Савченко. - Но ни одной посадочной площадки для вертолета позади нам не встречалось.
- Говорите только по делу, - одернул капитан.
- Думаю, все получится, как надо, - уверено заявил Марьясин. - Дело-то в общем ерундовое.
- А если что не так, прорвемся, - сказал Малышев. - Двинем на Пешавар, и пускай они попробуют нас остановить.
- Нас мало, но мы на самом деле в тельняшках, - ухмыльнулся Владимир Омелин.
- Если бы они знали о кровавых склонностях нашего Дмитриевича, то сами предоставили бы нам вертолет, - насмешливо заговорил Кондратюк. - А что касается тельняшек, то при таком бездумном подходе к делу от нас только одни тельняшки и останутся. Теперь к делу. Вниз идут те, кто лучше других владеет ножом. Значит: Дмитриевич, Савченко, Тимохин.
Все шло по плану. Посты были сняты сразу после смены караула, чтобы иметь запас времени до очередной смены. Часа через три вернулся Малышев с парнями. Сняв блокаду, группа бесшумно отошла от пакистанской засады и вернулась на свою временную базу. Командир повертел в руках принесенную ребятами табличку из непонятного блестящего металла, но не мог понять ее истинную ценность и сунул в рюкзак. А еще через час внизу раздались крики, потом загалдели громкие голоса, послышалась визгливая ругань, команды. И тишину гор разорвал шквал огня. Пулеметы и автоматы беспрерывно били по секторам в сторону вероятного отхода группы. Огненными кустами в ночи вздымались на камнях минные взрывы. Не меньше получаса стлался над ближайшими склонами гор поток свинца, темноту рвали взрывы. Потом огонь стих и уже снизу, от самолета, снова донеслись возбужденные голоса, ругань, злобные выкрики.
На рассвете к месту происшествия подкатила колонна из пятнадцати грузовиков, джипа и двух бронетранспортеров.
- Не очень они торопились, - прошептал командиру Малышев.
- Значит, не только у нас полно разгильдяев, - отозвался услышавший его Марьясин. - Да и какое удовольствие из теплой постельки - под пули?
Внизу сновали маленькие фигурки солдат. Из джипа вылез какой-то чин. К нему тут же подскочил офицер, видимо, командовавший засадой, и начал рапортовать. Вдруг чин несколько раз наотмашь ударил его по лицу, отвернулся и отдал какое-то распоряжение. Понуро стоявшие в стороне участники засады кинулись к грузовикам. В кузов забросили три трупа. И колонна двинулась дальше по долине.
- Хотят перерезать нам путь, - сказа Малышев.
- Похоже, - кивнул капитан. - Как только скроется колонна, все разом несколькими бросками - вниз, на место бывшей засады.
Едва они успели замаскироваться, как над ними с востока на запад, распределившись по фронту обзора, медленно проплыли три вертолета. Больше их никто не тревожил, всюду вокруг было безлюдно и тихо. Часа за два до захода солнца капитан подозвал радиста и передал радиограмму.
- Батареи и установки ПВО указал? - спросил Марьясин. Капитан кивнул и тихо обратился ко всем:
- Наш вертолет трижды подряд мигнет красными огнями. По команде сразу все вниз. И без задержки - в машину. Пока уничтожьте следы. Мусор заберем с собой.
Вертолет прилетел минут через сорок. Едва он коснулся колесами земли, как тут же отошла в сторону дверца и в проем, не теряя ни секунды, устремились парни Кондратюка. Через тридцать секунд вертолет оторвался от земли и взял курс на север.
- Лучше обойти этот район. Береженого бог бережет, - объяснил пилот свой маневр стоявшему рядом Кондратюку и кивнул назад, - там все, что положено. Ешьте, пейте, запасайтесь. Потом скажешь, куда вас доставить. Приказано выполнять твои указании. Кстати, если тебе это надо, по эту сторону границы видел войска в горах, двумя цепями идут. Не тебя ищут?
Не получив ответа, он понятливо замолчал.
Все парни сразу набросились на воду. Отдышавшись, снова прикладывались к флягам пересохшими губами и не могли оторваться. Капитан пил с такой же жадностью, посматривал на парней и уже в который раз с удовлетворением отмечал, какую же они прошли великолепную выучку. В последние дни все страдали от жажды, но ни один не то, чтобы заговорить, даже не намекнул об этом. LНаша школаі - гордясь парнями, подумал Кондратюк.
- Хорошо все-таки быть верблюдом, - блаженно отдуваясь, выговорил белокурый Андрей Тимохин, один из немногих в группе с таким цветом волос. - Залился на две недели и шуруй, посвистывая.
- Если верблюд, то - поплевывая, - уточнил кто-то.
Напившись, парни без приказаний, которые были в таких случаях совершенно излишни, наполнили все фляги, запихали в рюкзаки имевшиеся в вертолете продукты и лишь потом принялись за еду.
- Командир, через две минуты граница, - крикнул пилот. - Командуй. Подойдя к нему, Кондратюк достал карту, и показал отмеченную на ней точку.
- Оставишь нас здесь, на западной стороне этой долины вплотную к горам. Хорошо бы, конечно, долететь и сесть незаметно, - вздохнул он. - Но уж как получится.
- Именно что, как получится, - хмыкнул пилот. - Если из-за каждого душмана менять курс... Много их тут бродит. Говорят, это их страна. Кажется, живут тут. Может, и правда, - расхохотался он.
- Юморист, - хмуро отозвался капитан. - Вижу, что ты отличный пилотяга, но и дурак не из последних.
- Ну-ну, командир, - удивленно посмотрел на него пилот. Может, он и был болтуном, но мастером оказался превосходным. Посадил машину метр в метр в указанную точку, которую выбрал капитан, стремившийся сразу, не показываясь на открытом пространстве, исчезнуть в горах. Он не сомневался, что душманы видели вертолет и определили место его кратковременной посадки.
Напоследок жизнерадостный летун успел пошутить, обращаясь к командиру:
- Даже если нету любви, ты меня позови, и я приду. Только подготовь площадку.
- Позову, только не опоздай, - улыбнулся капитан.

-4-

Группа кочевала, не задерживаясь на одном месте более одних суток. Это изматывало людей, но никто даже в мыслях не роптал. Все из опыта знали: как ни маскируйся, хоть растворись в этих осточертевших камнях, - даже если в пределах видимости нет ничего живого, на третьи сутки моджахеды, вероятно, узнают о временной базе группы, а на четвертые будут знать наверняка. Наблюдение за шурави велось, не прекращаясь ни на минуту, сотнями пар глаз крестьян, пастухов, кочевников всех народностей, племен и кланов. Информация передавалась любой вооруженной группе душманов, отряду, банде независимо от их религиозной и политической окраски. Какие бы, нередко кровавые, столкновения ни происходили между ними, все они были врагами оккупантов и ставшей ненавистной правящей клики, пустившей на их святую землю иноземцев. А то, что их многочисленные, постоянно пребывавшие в жесточайших раздорах лидеры продавали страну и народ ради будущей власти любому, кто хотел и мог заплатить, это народ не интересовало.
Едва обосновавшись на одной временной базе, группа тут же искала запасную. На каждом новом месте устраиваться начинали с поиска и оборудования площадки, пригодной для посадки вертолета. Переход с одного места на другое длился не меньше трех часов. В горах за это время можно одолеть совсем небольшое расстояние. Но они вынуждены были кружить именно здесь, в этом районе, чтобы не выйти из зоны вероятного маршрута каравана.
Названные полковником Клименко сроки уже миновали, а каравана все не было. Пройти мимо них незамеченным он не мог, они и мысли такой не допускали. Пора было выходить на связь с командованием. Кондратюку ответили, что караван вышел с опозданием, и подтвердили приказ. Несмотря на жесточайшую экономию, в группе кончалась вода, нужны были и продукты. Капитан вызвал вертолет и попросил доставить еще один гранатомет на случай, если придется помочь авиаторам добить караван, а также электронную контрольно-измерительную аппаратуру.
Вертолет приземлился на с трудом выбранной, едва соответствующей принятым нормам площадке точно в назначенное время. На этот раз никто не бросился пить, тем не менее, прежде всего, наполнили водой фляги. И лишь после того, как сняли весь остальной груз, ребята жадно накинулись на оставшийся в вертолете запас воды.
На задании в горах они прежде всего искали тропы. Не для того, чтобы, пользуясь ими, облегчить себе путь, - такое никому и в голову не могло прийти - а чтобы знать, откуда может угрожать противник. В этой зоне лишь одна тропа подходила под понятие караванной. Она извивалась вдоль узкого ущелья, которое кое-где с разбега можно было перепрыгнуть. Но разбегаться было негде.
- Другого пути для них просто нет, - сказал капитан.
- Ситуация хреновенькая, - вздохнул Марьясин. - Если доберутся сюда, здесь их не возьмешь. Самолеты работать не смогут - слишком высоко придется подняться, прицельно бомбить не смогут.
- А вертолетам в этой узости вообще гроб, - заявил Черных.
- Значит, аппаратуру поставим подальше, на подступах к ущелью, где каравану укрыться будет негде, - решил капитан.
Аппаратуру тщательно замаскировали. Реагируя на температуру живого тела, она посылала электромагнитный сигнал, который давал знать о прохождении человека или животного, одного или многих. Кроме того, датчики реагировали на металл, включая оружейные стволы, и в этом отношении принципом действия напоминала миноискатель с его высоким содержанием кобальта.
И опять потянулись дни наблюдения до рези в глазах и изматывавшего душу ожидания. Но однажды эти однообразные рутинные будни неожиданно были нарушены. Отличающийся зоркостью прапорщик Костя Игнатов увидел вдали караван, двигавшийся с юга на север. Когда он несколько приблизился, стало очевидно, что это не та цель, которую они ожидали. Само направление движения имело в данном случае не столь уж большое значение. Важнее было другое: караван, не скрываясь, шел посреди долины и состоял из девяти груженых мулов в сопровождении спокойно шагавших рядом девяти кочевников в халатах с ружьями за плечами.
- Если кочевники, то почему без семейств? - усомнился Марьясин.
- Удрали от жен, - хмыкнул вечно жизнерадостный Гамов.
- Разведка большого племени, - сказал Малышев. - И без оружия они никогда не ездят. Да это и не винтовки, не карабины, а какие-то допотопные ружья.
Совершенно неожиданно из-за ближайшей гряды гор выскользнул вертолет, облетел по кругу караван и, очертив его по кругу пулеметными очередями, приказал тем самым остановиться. Видимо, погонщикам это было не впервой. Они согнали животных в кучу и остановились, на всякий случай взяв ружья наизготовку, но не стреляя. Так же внезапно появился второй вертолет и завис над караваном. Тогда первая машина опустилась метрах в трехстах, и из ее чрева, как горошины из стручка, посыпалась группа обеспечения, на бегу охватывая полукольцом замерших в ожидании людей и животных. Заняв позицию, автоматчики залегли, готовые в любое мгновение открыть огонь. Вертолет взмыл вверх и стал барражировать над караваном, очерчивая его со всех сторон пулеметными очередями. Наконец караванщики поняли, что от них требуется, и опустили ружья. Тогда вторая машина опустилась метрах в тридцати от каравана со стороны залегшей группы обеспечения, чтобы в случае боевого столкновения не перестрелять друг друга. Из нее быстро-быстро выскочили десять автоматчиков группы досмотра. Они тут же обезоружили и отогнали в сторону караванщиков и с помощью одного из них уложили на землю животных.
- Грамотно работают, - сказал кто-то из парней.
- Посмотрим, как закончат, - усмехнулся Малышев.
Проверив груз щупами и миноискателями, досматривающие отложили их в сторону, и принялись вспарывать ножами тюки, вытряхивая на землю одежду, одеяла, ковры, кухонную утварь. Вот в сторону был отложен один ковер, другой, третий, четвертый, туда же легла какая-то радиоаппаратура, еще что-то сверкнувшее линзами на солнце, еще ковер.
Загрузив добычу в вертолет, десантники подошли к погонщикам, и движением автоматов усадили их на землю. В мгновение с их голов были сдернуты чалмы. Из некоторых посыпались на землю бумажные деньги, из других же - тяжелые, должно быть, золотые монеты, которые сноровисто подбирали автоматчики. Теперь караванщикам жестами предложили снять сапоги и галоши, которые наряду с чалмами большинство сельских афганцев использовали вместо портмоне. Кое у кого и тут обнаружились деньги.
После завершения быстро и четко проведенной операции вертолеты вместе с десантом взмыли вверх, унося боевые трофеи. Афганцы продолжали сидеть на земле, и ни один не посмотрел вслед улетавшим машинам. Потом они поднялись и медленно направились к смирно лежавшим животным.
- Судя по сноровке, а главное, по тактичности в обхождении, это наши коллеги из спецназа КГБ, - криво усмехнулся капитан. - Неврастеники из ВДВ для профилактики обязательно кому-нибудь набили бы морду. А спецназ МВД непременно пристрелил бы нескольких, чтобы записать на свой счет "боевую" операцию.
- Что они могут, эти милиционеры? - презрительно сплюнул Малышев. - Только оружие подбирать, добытое другими.
- Вот и еще один клан, а то и целое племя сагитировали влиться в ряды моджахедов, - подытожил Марьясин. - Агитация в нас с младых ногтей. А в этой армии прямо агитатор на агитаторе.
Электромагнитный сигнал сработал во второй половине дня ближе к вечеру.
- Опять крестьянин с коровой? - спросил Кондратюк, когда они с Марьясиным подошли к позвавшему командира прапорщику.
- Да нет, командир, - возразил тот. - Прибор фиксирует людей, животных и стволы почти через равные промежутки времени уже почти двадцать минут. Это караван.
- Как же он мог проскочить, что мы раньше не заметили, - усомнился Марьясин.
- Видимо, перешли границу севернее указанного нам участка, - сказал капитан. - Ведь было сказано, что примерно здесь.
Некоторое время они следили за показаниями сигнала. Аппаратура продолжала подавать вести почти через каждые десять-пятнадцать секунд.
- Снимаемся, - распорядился капитан. - До темноты надо проверить показания сигнала и, если они верны, вызвать авиацию, чтобы засветло успела отбомбиться. Высылай охранение, Миша, пусть разведает. Сам иди с верхней группой. Юра пойдет с нижней. Я выйду за вами через тридцать минут.
Ни прибор, ни расшифровывавший сигнал прапорщик не ошиблись: это был тот самый долгожданный караван. Состоял он из пятидесяти трех тяжело нагруженных мулов и лошадей в сопровождении семидесяти погонщиков - видно, на животное, несущее наиболее ценный груз, выделялось по два человека - и сорок охранников одетых в форму солдат афганской армии. Погонщики были вооружены карабинами, охрана - автоматами Калашникова. Два первых и два последних мула несли четыре притороченных к вьюкам пулемета и два миномета. Метрах в двухстах впереди шла разведка из четырех человек, за ними - двадцать бойцов охраны, затем - караван, который замыкали остальные охранники.
Капитан изучил позицию, определил наиболее удобные проходы в горы, по которым при налете авиации бросятся люди от каравана, указал место для каждого пулемета и гранатомета так, чтобы они перекрывали огнем неблокированное людьми пространство. Их было слишком мало для того, чтобы перекрыть все пути бегства душманов из-под удара. Кондратюк присел рядом с радистом.
- Вызывай, - распорядился он и обратился к остальным: - Все по местам.
Никто не может запретить радисту иметь свое мнение о проходящей через него информации, но внешне реагировать на нее ему не положено. Прапорщик не был штатным специалистом, на рации его мог заменить любой из шестнадцати членов группы, поэтому, не будучи связан уставными положениями, он несколько растерянно сообщил, что самолетов не будет.
- Ты правильно понял? - спросил капитан.
- Запроси сам, командир, - обиделся радист.
Капитан запросил, и ответ был тот же: самолетов не будет.
Командир смешанного авиационного полка целую неделю посменно держал наготове эскадрилью бомбардировщиков. Он сам и его люди уже успели привыкнуть к этим никому не понятным дежурствам. В тот день никто не ждал приказа на вылет. И под вечер комполка разрешил ребятам отметить день рождения командира дежурной эскадрильи. Когда был получен приказ на вылет, поднимался уже не первый стакан за здоровье и удачу действительно лихого комэска.
- Мой предыдущий приказ отменяется, - поднимаясь от рации, сказал капитан и распорядился. - Все ко мне, кроме охранения.
Когда подошли люди, он продолжал:
- Авиации не будет. Значит, духи не побегут под наши стволы. Нам же вступать с ними в боевое соприкосновение здесь, - подчеркнул капитан последнее слово, - не резон. Слишком уж их много, даже для нас. До темноты остается часа полтора. Последим. На ночевку они станут, надо полагать, возле подъема. Ночью в горы не пойдут. Думайте, как справиться с караваном своими силами. Пропустить его нельзя. Завтра к вечеру он выйдет из ущелья, как всегда, разделится и исчезнет. Думайте, - повторил он.
- А если все же рискнут идти ночью? - предположил всегда отмалчивающийся прапорщик Никита Голицын. - Говорят, дома и стены помогают. Раз они выбрали этот путь, то, наверное, знают это ущелье.
- Хоть они и духи, но не бесплотные же, - возразил Марьясин. - И не дураки на самом-то деле. Хотя зачем гадать. Увидим.
- Никита сказал о стенах, - заметил Малышев. - Что-то мне кажется, что не для всех из них эти стены свои.
- Мне тоже показалось, - поддержал его капитан.
Как и предполагал Кондратюк, караван остановился на ночлег у подножья тропы. Все это время группа шла параллельно ему метрах в пятистах выше. Так как идти пришлось при свете дня, все были предельно внимательны и осторожны. Помня приказ командира, старались высмотреть слабое место в организации охраны каравана, и не находили. Однако наблюдения показали, что Малышев прав. Большинство сошлось на том, что это не моджахеды в форме правительственных афганских войск, а солдаты пакистанской армии. Дело было даже не в том, как грамотно они оберегали караван - душманы умели не хуже, - а в их явно армейской дисциплинированности, уверенности, откровенно пренебрежительном отношении к погонщикам, которые были для них очевидно не помощниками, а быдлом, в непререкаемости жестов, в самонадеянном выражении лиц.
Глядя на собравшихся возле него ребят, капитан сосредоточенно размышлял.
- Не журись, Васильевич, - улыбнулся Малышев. - Пакистанцы там, китайцы или американцы, куда они на хрен от нас денутся. А этих прищучить надо в том месте, где над тропой нависает длинный карниз.
- Правильно, старина, - тут же поддержал его Марьясин. - Самое удобное место.
- Кто у нас в этом поиске назначен главным взрывником? - спросил капитан.
- Я, - выдвигаясь из-за товарищей, отозвался прапорщик Геннадий Чернышев.
В группе была полная взаимозаменяемость, каждый знал все профессии, необходимые для их разнообразной боевой работы, и многое другое, что им полагалось знать как разведчикам. Но у людей были свои склонности, увлечения, способности к какому-то определенному делу, которое осваивалось лучше других.
- Как полагаешь, имеющихся у нас мин хватит, чтобы обрушить на караван тот карниз? - спросил Кондратюк.
Чернышев подумал, мысленно обозрел карниз над тропой, прикинул, где лучше замаскировать мины, направление и силу взрыва в скалистой породе и сказал:
- Хватит, но в обрез.
- Хорошо, - кивнул командир, - больше и не надо. Здесь остаются трое вместе с лейтенантом Черных следить за караваном. Утром, как только он полностью втянется на тропу, не задерживаясь присоединяйтесь к нам, чтобы занять свое место в бою. Пошли, - махнул он остальным.
Сразу без команды двинулось вперед боевое охранение.
Когда к полудню следующего дня вернулся Черных с парнями, мины были заложены, позиции заняты, выверены секторы обстрела.
- Придется тебе вернуться назад, - выслушав доклад лейтенанта, сказал капитан. - Там уже заняли позиции четверо ребят.
- Я и не заметил, - удивился лейтенант.
- Если бы заметил, я бы им всыпал, - заявил Кондратюк. - Возьмешь под команду группу по уничтожению хвоста каравана, который останется после того, как большую часть взрывом снесет в пропасть. В распоряжении у тебя семь человек, пулемет, гранатомет. И чтобы из остатков каравана в живых не осталось ни одного.
- Обижаешь, командир, - усмехнулся Черных. - Это же азбука нашего дела.
- Ладно, иди, обидчивый, - хмыкнул капитан. - Еще поесть успеете. Но только там, на месте.
Теперь оставалось только ждать.
Наконец появилась разведка. Четверо солдат гуськом шли по тропе без особой настороженности, но автоматы по привычке держали наизготовку.
- Пора, Дмитриевич, - кивнул Кондратюк Малышеву. - Кончайте их точно на условленном месте и сразу обратно на свои позиции. Еще раз напоминаю: сверху не прыгать, чтобы вместе с ними не скатиться в пропасть.
- Не беспокойся, командир, - спокойно отозвался ставший прапорщик. - Не первый год замужем.
Он бесшумно пошел по склону вправо к месту засады, выбранному метрах в двухстах от расположения группы. За ним так же бесшумно двинулись еще трое.
Когда показалась головная охрана и за ней первые мулы каравана, все четверо были уже на своих местах. Малышев лишь коротко вскинул руку, сообщая о выполнении приказа.
Как только середина каравана втянулась под нависший над тропой карниз, капитан кивнул изготовившемуся Чернышеву.
- Давай, Гена.
Прапорщик послал радиосигнал и в то же мгновение чудовищный грохот разорвал тишину. Вздыбилась и рухнула в пропасть стометровая полоса скал, увлекая за собой большую часть надвое разорванного каравана. Охрана не пострадала ни впереди, ни сзади. В хвосте каравана осталось девять животных, в голове - тринадцать. А между ними клубился пылью фантастический завал глыб, для расчистки которого потребовались бы годы упорного труда. Уцелевших людей и животных взрывной волной бросило на тропу, некоторых швырнуло в пропасть. Солдаты охраны не сразу, но первыми поняли, что вырваться из западни можно только по тропе. Вместе с оставшимися в живых караванщиками они бросились на прорыв - одни вперед, другие назад - и устлали тропу трупами под кинжальным огнем бивших с десяти-пятнадцати метров автоматов, пулеметов, под взрывами бесперебойно работающих гранатометов. Им нужно было пробежать, проползти, пробраться лишь шестьдесят метров до мертвого, непростреливаемого пространства. Некоторым это почти удалось, но их хладнокровно расстреляли заранее облюбовавшие позицию снайперы.
Группа лейтенанта Черных первым шквалом огня разметала, а потом добила все живое, что осталось после взрыва в хвосте каравана. Впереди солдат и погонщиков уцелело больше. После первого броска оставшиеся в живых залегли за трупами животных и поливали автоматными очередями скалы. Но что значит залечь под кинжальным огнем на узкой тропе между пропастью и стеной из камня, не имея пути назад? Они еще жили, но в представлении нападавших были уже трупами.
Застенчивый в обиходе прапорщик Вячеслав Весуев, никогда не расстававшийся в поиске со своим пулеметом, при каждой попытке противника подняться для броска обрушивал на него грохот очередей, прошивая пулями навылет. Прицельно, на выбор, парни истребляли лежавших из автоматов. Чтобы не терять совсем не лишнее для них в этой ситуации время, тех, кто еще подавал признаки жизни, забрасывали гранатами. Раненых добили ножами. В живых нельзя было оставлять никого. Даже один пленный связал бы группу по ногам и рукам. А ей еще предстояло идти и идти по горам со своим тяжелым, необходимым для жизни и боя грузом. Они вообще не брали пленных - за ненадобностью, все равно ни одному из них нельзя было верить.
В разбросанных по тропе тщательно перевязанных упаковках оказалось оружие, взрывчатка, патроны. Все это полетело в пропасть. Документы, бумаги, карты собрали и передали командиру. Взяли оставшиеся в целости фляги с водой. Пищи не нашлось. Видимо, все ее запасы рухнули в пропасть.
- Командир, - подозвал Кондратюка Малышев.
- Что, Дмитриевич? - спросил подошедший капитан.
- Смотри.
Малышев откинул верх вспоротого им по периметру небольшого тюка, упакованного в жесткий непромокаемый материал. Кондратюк увидел спрессованные пачки новеньких афгани сотенного и тысячного достоинства.
- Забери с собой, - распорядился он.
- Неужто и сейчас отдашь этим говнюкам, Васильевич? - с укоризной спросил старший прапорщик.
Года полтора назад группа Кондратюка, правда, больше, чем наполовину в другом составе, согласно приказу, перехватила небольшой караван с деньгами - их было там десятки миллионов. Охрану и сопровождение, как водится, перебили, а деньги доставили на базу и, как положено, сдали в распоряжение командования. Однако, как потом выяснилось, до финчасти сорокой армии через различные полномочные и не совсем полномочные, но заинтересованные инстанции дошло лишь несколько сот тысяч. Хорошо хоть капитан догадался взять у начфина полка, где сдавал деньги, справку по всей форме о сдаче отбитых у моджахедов сумм, иначе не миновать бы беды, поскольку без конца тянувшееся расследование снова вернулось на круги своя и привело к Кондратюку. Молодой шустрый следователь в лейтенантских погонах безапеляционо потребовал у капитана расписку начфина для приобщения к делу. Имевшаяся у него копия следователя не удовлетворяла. До крайности возмущенный таким нахальством, Кондратюк коротко ткнул лейтенанта пальцем в шею и, когда тот очнулся через некоторое время, с обаятельной улыбкой сказал:
- Послушайте, коллега, я ведь юрист по образованию. Полагаю, что для ведения следствия вам вполне достаточно копии расписки.
- Юрист, значит. Хорошо, хорошо... - хрипло пробормотал лейтенант, держась рукой за шею.
Видимо он нажал какую-то скрытую под столом кнопку, потому что в кабинете тотчас появились два сержанта с пистолетами в руках. Капитан рассмеялся, шагнул к ним - пистолеты мгновенно оказались у него в руках, а на полу корчились от боли сержанты. Он повернулся к следователю. Тот был в шоке и смотрел на него округлившимися от страха глазами.
- Слушай, дерьмо смердящее, - с той же широкой улыбкой заговорил Кондратюк. - Чтобы по хилости интеллекта и, как видно, врожденной подлости ты не вздумал и дальше мерзопакостить, я записал всю нашу милую беседу на диктофон, - он достал из наружного кармана и показал миниатюрный аппарат. - Но если ты все же не уймешься, я найду тебя, и буду долго вынимать из твоего станового хребта четвертый позвонок, четвертый сверху, разумеется. Рекомендую сегодня же заглянуть в медицинскую энциклопедию. А это страшное орудие смертоубийства, - капитан посмотрел на пистолеты, - я возьму с собой. С тебя, конечно, за них спросят, но ты выкрутишься. Ну-ка, оставь на одном из них свои пальчики, чтобы видно было, какими методами ты добываешь показания.
Кондратюк вложил в потную ладонь лейтенанта пистолет, крепко прижал к металлу его пальцы, завернул оружие в газету и ушел.
Об этой истории своим вопросом и напомнил Малышев.
- Нет, не отдам, - ответил капитан. - Во-первых, о деньгах не было никакого приказа; во-вторых, не для того вы сегодня рисковали жизнью, чтобы какие-то свиньи жировали за ваш счет. Нет, нет, Дмитриевич, - остановил он хотевшего что-то сказать Малышева и предугадывая, о чем. - Сегодня я не участвовал в бою. Знать бы, так специально пару раз выстрелил, - улыбнулся Кондратюк.
- Слушай, Васильевич, - под влиянием порыва, видя, что к ним направляется Марьясин, быстро заговорил старший прапорщик. - Кто-то из группы доносит на тебя и на всех нас начальству.
- Знаю, что доносит, но не знаю, кто, - ответил Кондратюк. - Да черт с ним, доносить-то ведь, в общем, не о чем. Значит, он просто своими словами излагает мои рапорты. Конечно, неприятно, что среди нас завелась какая-то вошь. Впрочем, такие, наверное, имеются в каждой группе. Видимо, так положено. Только не вздумай еще кому-нибудь рассказать. Взаимная подозрительность при нашей работе - гроб.
- Да уж понятно.
- Ну, как сработали, командир? - с довольной улыбкой спросил подошедший старший лейтенант.
- Я только что говорил Дмитриевичу: раз лично я не произвел ни одного выстрела, стало быть, все было подготовлено и выполнено нормально, - ответил капитан и веселым взглядом окинул людей. - Все живые, раненых нет. Идем домой. А пока - быстро на запасную базу. До вечера надо отсидеться.

5-

Группа поисково-спасательной службы, в армейском фольклоре пээссэсники, в официальной аббревиатуре - ПСС, вернулась на свою основною базу в Лангар в таком виде, что даже видавшие виды спецназовцы дивились и смеялись. Казалось, этим, словно вышедшим из преисподней парням с изможденными, иссеченными ветрами лицами с запавшими от голода глазами пришлось отбиваться от пьяной банды озверевших орлов, после чего их долго волочили по свеженасыпанной щебенке.
Десантная форма на каждом из шестнадцати поисковиков висела лохмотьями. Относительно светлыми пятнами выделялись оголенные, с запекшейся кровью, покрытые синяками локти и колени. За грязными, покрытыми ссадинами, одинаково заросшими бородами физиономиями трудно было рассмотреть знакомые лица. Даже из надежных кроссовок торчали вылезшие пальцы. Но у всех за спинами аккуратно висели, выпирая углами и округлостями гранат, мин и патронных магазинов, неизменные рюкзаки десантников - РД. А поверх них лежали надежные, из верблюжьей шерсти накидки, приспособленные предохранять человека от любой температуры в горах, спасать от стужи и зноя. Кажется, это единственное, что могло быть позаимствовано у моджахедов. Правда, армейцам пришлось перенять у них и тактику войны в горах. Но к вернувшейся из поиска группе это не относилось. Ее парни сами могли поучить душманов и тактике, и многому другому, чего никогда не могли бы придумать ни вся афганская Шура, ни Лойя Джирга.
Конечно, вид ребят был не столько смешон, сколько ужасен, но для смеха были причины. Измученные поисковики понимали это и пытались улыбаться. Впереди шел такой же оборванный, как и все остальные, высокий, широкоплечий, но гибкий, как пружина, командир группы капитан Игорь Васильевич Кондратюк. Его аскетичное, с резкими, будто высеченными из камня, чертами лицо лучилось добродушием, но глаза были серьезны и внимательны. Еще в разведшколе кто-то заметил, что Кондратюк улыбается, как некогда это делали люди Даллеса. А они нужному человеку улыбались так, словно встретили родного брата, вырвавшегося из тюрьмы. Действительно улыбка капитана была такой искренней и располагающей, что помимо воли вызывала симпатию. Но подчиненные отлично знали, что за ней часто кроется вовсе не то, что кажется человеку непосвященному. Перед каждым выходом на задание командир требовал, чтобы все в группе были чисто одеты и непременно выбриты. В гарнизоне Лангара об этом знали и теперь, вспоминая уходивших в поиск ухоженных, чисто выбритых джентльменов и видя перед собой банду оборванных, грязных, оголодавших бродяг, не могли удержаться от смеха. Усмехался и начальник особого отдела базировавшегося в городке полка подполковник Семен Иванович Жилин. Он один знал о времени возвращения группы - Кондратюк предупредил по рации - и только ему здесь было известно, что под "крышей" поисково-спасательной службы скрывается группа специального назначения Главного разведывательного управления Генштаба Министерства обороны СССР. Об этом не знали даже его подчиненные. Не смея спросить у начальника - такое у них было не принято, да и просто не положено - между собой они недоумевали, почему их отдел полностью взял на себя заботу об этих, вроде ничем не отличавшихся от других спецназовцев, пээсэсовцах. А заботиться приходилось во всех отношениях, включая пайковое, вещевое довольствие, вооружение, транспорт и даже разведданные, доступ к которым был не у каждого из их особого отдела.
Подполковник слышал, что таких подразделений ГРУ всего лишь несколько на всем афганском театре военных действий и справедливо полагал, что их может быть, ну, пять, шесть, вряд ли больше. Судя по делам ребят Кондратюка, каждое из них в условиях этой странной войны без тыла и фронта подчас стоит батальона, а то и полка. Бывало, шестнадцать-двадцать таких парней блестяще справлялись с заданием там, где пасовал полк со всей его людской и огневой мощью. Знай о такой группе многие, даже только особисты - мало ли что может случиться и в особом отделе, да уже и случалось - ее давно бы постарались накрыть и уничтожить любой ценой, не считаясь с потерями. И скорее уничтожили бы не в горах, где обнаружить, а тем более истребить профессионалов с таким уровнем подготовки дело почти невозможное, а здесь, в расположении, где естественно притупляется осмотрительность. Нельзя же на самом деле месяцы и годы жить в постоянном напряжении, ежеминутно ожидая удара.
Значит здесь, в расположении части, осмотрительным должен быть он, Жилин. У него до сих пор саднило уязвленное самолюбие контрразведчика при воспоминании о двух сорвавшихся операциях по уничтожению фактического хозяина нескольких афганских провинций и талантливого военачальника Ахмад Шаха Масуда. Ведь это через него, Жилина, оба раза по рации был отдан приказ об отмене операции после того, как Кондратюк доложил о полной готовности к выполнению приказа. Задевало и то, что его использовали, как шута горохового, подставили, как Петрушку в базарном представлении. Тут суть была, собственно, не в отмене приказов - на войне это явление естественное, - а в том, что в последствии так и не удалось выяснить, кто именно распорядился отменить приказ и в первом, и во втором случае. Нити негласного расследования контрразведки сходились и терялись в высших штабах сороковой армии и оперативной группы министерства обороны в Афганистане. Но ведь именно генералы из министерства отвергали неоднократные предложения своих более разумных сослуживцев пойти на переговоры с Шахом Масудом, патриотически заявляя, что предпочитают видеть его не за столом переговоров, а на виселице. "Хотя дело здесь, наверное, не в отсутствии разума, а в присутствии подлости, - думал подполковник. - Должно быть, им лично выгодна, следовательно, нужна эта позорная для советских людей война".
Обычно никто не устраивал никаких встреч возвращавшимся на базу подразделениям. Повоевали, выполнили приказ, вернулись в расположение - дело обычное, не о чем особо и толковать. Не выполнили приказ - тоже, в общем-то, толковать не о чем: война не может состоять из одних побед. А проанализировать причины неудач и подать начальству конструктивную идею давно уже не находилось желающих - отбили охоту. Под общепринятый тон обыденности происходящего, чтобы избежать ненужного к себе интереса, подлаживались и парни группы Кондратюка. А если сейчас она вызвала несколько излишнее любопытство, то всего лишь из-за их ужасного внешнего вида. И хотя смеха было много, вопросами им не досаждали, до такой-то степени люди чувствовали свою принадлежность к армии с ее, в данном случае, разумными запретами.
Неожиданно откуда-то появился тощий, как аист, вопреки обыденному представлению о хозяйственниках, заместитель командира части по тылу, подполковник, и от удивления всплеснул руками:
- Бог ты мой! Что за банда блатных и нищих! Неужели нельзя аккуратнее относиться к обмундированию!
Его искренний порыв вызвал сочувственный смех у сопровождавших группу офицеров. Довольный их реакцией подполковник еще раз окинул взглядом истерзанных парней и тоже улыбнулся:
- Сколько же времени вы там шлялись, охломоны?
- Не помню, - с улыбкой ответил капитан.
- Спасли хоть кого-нибудь, спасатели? - поняв неуместность первого вопроса, язвительно поинтересовался подполковник.
- Нас вполне устраивает то, что мы себя спасли, - ответил Кондратюк.
- А заодно и вас, товарищ подполковник, спасли от разорения, - поддержал командира Марьясин, мощная фигура которого сейчас выглядела несколько усохшей. - Километрах в восьми отсюда на трассе отбили вашу колонну из девяти грузовиков с армейским имуществом, как нам объяснили, и двух бронетранспортеров сопровождения. Между прочим, из двух подбитых духами опрокинувшихся машин посыпались ковры, аппаратура и прочая дребедень явно не военного назначения. Жаль только, что все это сгорело, - посочувствовал он. - Но другие машины целы. Так что свою новую амуницию мы окупили вне сомнения.
- Что ты мелешь, что мелешь! - повысил голос подполковник. - Какое твое дело, кто, куда и что везет? Везут, значит, так положено!
- Важно только кем и что положено, - усмехнулся Михаил.
- Молчать! - прикрикнул заместитель по тылу. Командование полка отправило в дивизию очередной караван с "трофеями", которые за прошедший квартал сумел награбить полк во время боевых операций. Из девяти теперь осталось семь машин. Стало быть, из дивизии в штаб армии пойдут уже только четыре машины, в лучшем случае пять, подумал подполковник. Потому что дивизионщики тоже охулки на руку не положат. Конечно, и они, полковое начальство, себя не обидели. Да и не отдавать же все вышестоящим рвачам. Это было бы несправедливо. И хотя он, подполковник, получал здесь больше иного союзного замминистра, но у него на родине дети и внуки. Кстати сказать, о таких хозяйственных операциях знает вся армия. Так какого черта этот задрипанный мордоворот лезет со своими наглыми заявлениями!
Но запугивать Марьясина было делом безнадежным. При необходимости его добродушная физиономия могла стать жесткой, а взгляд - острым и давящим. Он и не подумал молчать:
- Новая форма, товарищ подполковник, сами видите, нужна немедленно, - скорее распорядился, чем попросил Марьясин.
В подполковнике стала разгораться злость, но он не решился всерьез поставить на место этого громадного бандита неизвестно в каком звании. Наверное, в немалом, раз позволяет себе так разговаривать со старшим офицером. Поди знай, не станет ли на этой кругом неправильной войне, в сплошь пронизанной коррупцией армии сегодняшний подчиненный завтра отдавать тебе приказы. А этих молодчиков вообще сам черт не разберет. Подчиняются только особому отделу, и то даже не в оперативном, как он слышал, а бог знает в каком отношении. Приказывать им не мог даже сам командир полка. А когда хотел привлечь их к войсковой операции, просил разрешения свыше и почти всегда получал отказ. А потом матерился и жаловался на ущемление своего полковничьего достоинства. Однако, отступая, надо было как-то сохранить лицо.
- Не слишком ли много на себя берете, не вижу, кто вы там по званию? - резко спросил он.
- Старший лейтенант, - представился Марьясин.
"Врет, наверное", - додумал подполковник и сбавил тон.
- Вижу, что потрепало вас изрядно, но это еще не повод хамить страшим по званию. А форма будет. Заявку уже подали. Да, а больше там ничего не сгорело?
- Сгорело, - отозвался Михаил. - Жизни десяти солдат сгорели.
- Пошли, - отвернувшись от подполковника, махнул капитан. Уже на подходе к базе они действительно мимоходом отбили колонну. По вершине горы выведя группу на шум боя, командир увидел на серпантине две горящие и другие стоявшие под огнем душманов машины. Водители и экипажи БТРов сопровождения палили из всех стволов вверх, не по цели, а по направлению, откуда моджахеды вели огонь из автоматов, пулеметов и ротного миномета.
- Савченко, Омелин, Голицин, разберитесь, - приказал капитан, - и догоняйте нас.
- Есть, - ответили прапорщики и скользнули вниз, привычно сливаясь с камнями.
В составе группы не было никого званием ниже прапорщика, имелись два старших прапорщика, лейтенант, старший лейтенант и капитан. Все воевали по контракту. Кроме офицеров и старших прапорщиков, все прошли жесткую шестимесячную выучку в школе ГРУ и затем ежедневно совершенствовали ее, служа в бригадах особого назначения. Офицеры и старшие прапорщики учились четырнадцать месяцев по более обширной и более жесткой программе.
Группа не задерживаясь пошла дальше. Вскоре сзади послышались короткие, в два-три патрона, автоматные очереди. Все было кончено в полминуты. Десять душманов остались лежать в тех же позах, но уже не стреляли. Передав поднявшимся снизу десантникам из охраны колонны трофеи, Савченко презрительно сплюнул, махнул товарищам, и они, не отвечая на вопросы, двинулись догонять своих. Похвалы от командира они не ждали, но и нагоняй получить не предполагали, однако после доклада получили его.
- Значит, решили показать свое искусство необученным армейцам ? - хмуро спросил командир. - Чтобы завтра вся часть, а послезавтра вся провинция узнала, какие тут появились мастера огневого боя? Что, не могли их гранатами забросать? Швырять гранаты, да еще сверху, каждый зачуханный мотострелок сумеет.
- Извини, командир, как-то не подумалось, - виновато оправдывались прапорщики.
- Мы пока еще и живы-то лишь потому, что нас учили думать, выговорил им капитан. - Видно, не доучили... Ладно, если поняли, тогда все. Если действительно хорошо поняли, о выговоре можете забыть.
- Есть забыть, - с облегчением ответили проштрафившиеся. Тянуться и козырять между ними было не принято. Командир остановил группу возле офицерский казармы.
- Ты, Миша, устраиваешь ребят, - распорядился он и обратился к Черных: - А ты, Юра, займись нашей экипировкой и баней. Я буду в отведенной нам комнате, о которой позаботился Жилин. Поторопись, а то нехорошо как-то мне идти к начальнику особого отдела в таком задрипанном виде, - он окинул себя взглядом. - Тем более что мужик он хороший, надо уважить почтением.
Спецподразделения ГРУ не подчинялись командованию сороковой армии и капитан не был обязан отчитываться в своих действиях перед подполковником Жилиным. Но, поскольку связь со своим прямым начальством он имел возможность поддерживать чаще всего через него, и через него же отправлял отчеты, то начальник особого отдела, по существу, был посвящен в дела группы, за исключением тех случаев, когда для получения приказа капитана вызывали непосредственно в штаб оперативной группы министерства обороны в Кабул. От Жилина зависело и благополучие подчиненных Кондратюка в перерывах между заданиями, которые иногда могли длиться неделями. Поэтому капитан вел себя с начальником особого отдела так, будто тот являлся его начальником. Конечно, Жилин понимал эту несложную игру в субординацию и про себя усмехался, но тем не менее отношение командира группы ему льстило.
Жилин был убежденным формалистом, к чему его обязывало само содержание службы. Но к Кондратюку неизменно проявлял снисхождение, тем более что это никак не сказывалось на его непосредственной работе.
- Видел, крепко вам досталось, - сказал Жилин, когда после бани к нему вошел Кондратюк в новом отглаженном обмундировании. - Сегодня отдыхай и выспись, наконец, как следует. Задание выполнил - это главное. Подробности подождут до завтра. Но все же пару запросов задам. Проведение операции задокументировано?
- Как положено. Только, Семен Иванович, мы ведь провели две операции.
- Так вот зачем тебя перед выходом в Кабул вызывали. То-то вместо двух недель вы почти месяц путешествовали. Второй вопрос: Почему за все время только дважды вертолеты вызывали? Нелегко ведь приходилось.
- Даже очень нелегко, - подтвердил капитан. - Мы большей частью почти по вершинам шли. Для вертолетов подходящих площадок не находилось. К тому же, по случаю водой разжились. Можно было терпеть.
- Понятно. - Подполковник открыл дверцы шкафа. - Свою водку, видно, уже завтра получите, сколько положено. А пока - на из запасов отдела по бутылке на двоих на всю братию, чтобы спалось крепче. Получишь, вернешь.
- Спасибо, - сказал Кондратюк и улыбнулся. - Боюсь, завтра нам выпивки не хватит. Что-то слишком уж много желающих поздравить нас с благополучным прибытием собирается.
- Шаромыжников среди нашего доблестного офицерства хватает, -проворчал подполковник. - Так и ищут, где бы заложить за воротник, особливо, ежели на дармовщину. Ладно, если не хватит, зайдешь, дам спирту. Докупать водку не спеши. Контрабандная бутылка сейчас двадцать чеков стоит. Шоферня в емкостях машин по семьсот-восемьсот бутылок за рейс завозит. Представляешь, какой навар имеют те, кто в Союзе их загружает? Ловят их, конечно, да и мы помогаем. Но это, как половодье, попробуй, останови. Везде сплошная пьянь.
- На войне как на войне, - пожал плечами Кондратюк.
- На войне тоже не обязательно быть свиньей, - хмуро возразил подполковник.
- Ну да, хрен с ними, с пьянчугами. Рассказать бы тебе, с каким народом нам приходится иметь дело, не поверишь.
- Ну, почему же? Я ведь тоже кое-что вижу.
- Что ты видишь? Что ты можешь видеть, террорист несчастный? Хотя не такой уж несчастный, раз все еще живой. Ты можешь видеть листья, так сказать, от древа зла, а нам чаще приходится иметь дело с корнями.
- И получается что-нибудь?
- Стараемся. Только топоры отскакивают, не успеваем точить. Корни больно толсты.
- А вы их электропилой, Семен Иванович, - смеясь, посоветовал капитан.
- Находятся умельцы, что электроэнергию вырубают, - хмыкнул Жилин. - Но ничего, у нас тоже специалисты не из последних.
В комнате офицерского общежития, выделенной Кондратюку и его заместителям, собралось полтора десятка приглашенных и не приглашенных, забредших на запах застолья, - представители почти всех расположенных в Лангаре родов войск в звании от лейтенанта до подполковника и в должности от комвзвода до комбата. Они сидели на кроватях, стульях, ящиках. На столе в изобилии стояли бутылки с водкой, опустошенные и налитые кружки, стаканы, пиалы, открытые банки консервов и лимонада, лежали ломти хлеба, куски колбасы, бережно нарезанные ломтики сала - дар кого-то из отпускников, желтели разрезы дынь.
Офицеры пили, галдели и изредка закусывали. Шум в комнате то стихал до нормальных разговоров, то достигал такой плотности, что его, казалось, можно лепить в ладонях, как снежки, то разбивался на обособленные диалоги, то снова концентрировался в общий гвалт, когда каждый слушал только себя. Все уже успели забыть, по какому поводу собрались, да, пожалуй, и изначально это мало кого интересовало. Как только рядом с Кондратюком освободилось место, туда протиснулся лейтенант-десантник и с пьяным упорством стал терзать его вопросами, явно получая удовольствие от "тыканья" чужому капитану:
- Нет, ты все-таки скажи, кто для тебя лучше - парчамисты или халькисты? Лично ты за кого, капитан?
В первое время после ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан такого рода вопрос был бы вполне уместен. Советский офицерский корпус даже разделился на приверженцев той или другой группировки в расколовшейся Народно-демократической партии. Сейчас, на седьмом году войны, никого уже не могли всерьез интересовать распри лидеров партии в борьбе за власть. Все давно уже поняли, что различие между фракцией "парчам" и "хальк" состоит лишь в их национальной окраске. Первую представляли богатей непуштунских национальностей, вторую - толстосумы пуштунов из юго-восточных и южных провинций. Вопрос лейтенанта свидетельствовал лишь о его желании предстать в глазах этого интеллигентного капитана мыслящим человеком и о том, что в Афганистане он, лейтенант, явный новичок.
- Я за интернационал, - с серьезной миной произнес капитан. Он вовсе не имел в виду давно залитый своей и чужой кровью интернациональный долг советского воина, о котором на первом году войны повсеместно болтали штабные замполиты. Ему вспомнился ответ Чапаева на вопрос крестьянина - за коммунистов он али за большевиков.
- Издеваешься, капитан? - обиделся лейтенант и в стремлении уязвить собеседника с вызовом спросил. - А сколько у тебя "войн"?
- Для интернационалиста, пожалуй, многовато, - вздохнул Кондратюк. - На сегодняшний день двести девяносто восемь.
Сначала десантник вытаращил на него удивленно пьяные глаза, потом рассмеялся:
- Да ты, оказывается, юморист, командир. Я за полгода всего одиннадцать раз воевал. Но мы-то на самом деле воюем, а ты со своими только спасаешь кого-то.
- Хреново воюете, вот и приходится столь часто спасать таких, как вы, - начиная раздражаться, ответил капитан.
Кондратюк назвал точную цифру. С учетом только что завершившегося поиска лично он действительно уже двести девяносто восемь раз принимал участие в выполнении заданий командования. Но что считать "войной", то есть участием в боевых операциях, для его разведывательно-диверсионной группы? Когда они, всякий раз с риском для жизни, добывали разведанные, чтобы сберечь как можно больше жизней таких вот лейтенантов и их солдат, когда похищали командиров моджахедов, сутками лежа без воды и пищи и почти без движений, когда выкрадывали руководителей законспирированных исламских организаций, когда тихо перехватывали караваны с оружием, - это были "войны" или не "войны" в молодом сознании бравого десантника? При всем этом группы подобные той, которой командовал капитан, до последней возможности стремились избежать стрельбы, которая в подобного рода операциях оценивалась их командованием как минус в работе. Каждый из прошедших школу ГРУ искренне считал, что здесь, на войне, по крайней мере, на этой войне, выполнять приказы командования значительно легче, чем оставшиеся позади учебные задания мирного времени. Хотя бы уже потому, что если там тебя станут убивать, ты, даже защищая свою жизнь, убивать не имеешь права - таково было нерушимое условие их подготовки. Здесь же при необходимости можно было и пострелять.
- Раз у тебя так много "войн", то, наверное, и наград полная грудь? - уже наглея, с ухмылкой продолжал десантник.
- Всего четыре, - по-прежнему сдержанно отвечал Кондратюк. - Из них две - ордена Ленина и Красного Знамени. Видишь ли, лейтенант, у нас с десантниками разные весовые категории, - пояснил он. - То, что у вас считается геройством, заслуживающим награды, для нас - обычная работа. И работать спасателям надо тихо, иначе никого не спасем.
Парни иногда задавались вопросом о содержании статуса наград. С одной стороны, сколько бы раз тяжеловес ни поднимал чемпионскую штангу средневеса, ему не получить медаль. С другой стороны, на войне все одинаково рискуют жизнью - и рядовой мотопехоты, и профессионал из отряда ГРУ, только последний рискует чаще. И существует же такое - одно из справедливейших для любого общества - положение, как "От каждого по способности, каждому - по труду". Правда, никогда еще ни одно общество в оценке деятельности каждого индивидуума не полагалось на этот лучший из принципов человеческого общежития - разве что за мизерным исключением - и менее всего - общество социалистическое.
- А вот скажи... - не отступал лейтенант. Но он стал уже всерьез надоедать Кондратюку, и тот призывно помахал Юрию Черных. Когда тот подошел, слегка пошатываясь, капитан чуть заметно кивнул в сторону десантника.
- Пойдем выпьем со мной, десантура, - ухватив лейтенанта за рукав, словно лучшему другу, заулыбался Черных.
В другой компании изрядно выпивший комбат, наклонившись к Марьясину, чтобы перекрыть шум, тыкал пальцем в сидевшего рядом капитана, который сосредоточенно пил, не закусывая, и говорил:
- Это мой лучший командир роты Володя Сундеев. Лучший, понимаешь? Такого поискать. И пусть только сунутся сюда эти хмыри болотные из прокуратуры! Перестреляю! А его не отдам!
Майор уже несколько раз начинал свою тираду и никак не мог продолжить. И Михаил не впервые спрашивал:
- Да что же случилось-то, комбат?
- Пристрелил он одну сволочь, - продолжил, наконец, майор. Жалко, что выживет, гад. Врачи, видишь ли, гуманисты! А мы, значит, звери! Да его живым закопать надо, понял!
Из темпераментного рассказа майора, во время которого он не забывал подливать себе в стакан, Михаил понял следующее. Роту бросили на преследование банды, поголовно вырезавшей весь кишлак мирных жителей, которые из страха перед советской мотопехотой попросили не оставлять у них засаду. Сундеев блокировал банду в скалистом ущелье и засыпал ее минами. Душманам оставалось сдаться или умереть. Но после дикого изуверства, творимого ими в кишлаке, сдаваться не имело смысла, потому их передали бы афганским органам безопасности, а там умели зверствовать не хуже. Капитан понимал, что душманы решатся на прорыв, и приготовил встречу, а великолепному, редкостному пулеметчику, сержанту Степану Пасечнику сам выбрал прекрасную фланговую позицию. Когда остатки банды рванулись вперед, их встретил плотный, губительный огонь роты. Но с каждой минутой боя он почему-то становился все слабее. Тут Сундеев увидел, что пулемет Пасечника бьет по своим, и не огульно, а на выбор, вырывая из жизни "дедов". Он успел нашпиговать свинцом девятнадцать старослужащих, прежде чем подобравшийся сверху командир роты уложил его автоматной очередью. Из банды в пятьдесят человек спаслось четверо, проскочив через огненный заслон растерявшихся солдат. А Пасечник выжил. И как раз сегодня врачи разрешили капитану навестить раненого. Тот встретил его полным лютой ненависти взглядом. Потом, превозмогая боль, останавливаясь почти после каждого слова, заговорил:
- Жалко, что мало я их уложил. И тебя надо было, жаба поганая. Это вы, сучье офицерье, давали этим выродкам с куриными мозгами делать из нас бессловесных скотов. Где эта падаль вонючая - замполит? Вот бы кого я достал с радостью. Значит, за родину мы тут жизни кладем? А любой затруханный "дед" молодых пряжкой по жопе - тоже за Родину? А подставлять этим скотам зад - это за отечество? Жаль, что не добил ты меня. Для тебя жаль. Потому что, если "вышку" не дадут, буду давить вас, сколько жизни хватит...
Сундеев вдруг поднял голову, посмотрел на комбата тяжелым осмысленным взглядом и, стараясь твердо произносить слова, медленно заговорил:
- За заботу спасибо, комбат. Только прокуратура мне - до лампочки. Я в предателя стрелял... Но как он говорил! Как говорил!.. Как он нас ненавидит! Как ненавидит!.. - зажмурившись, капитан покачал головой.
- Видишь, как переживает, - с пьяной нежностью в глазах сказал майор, обращаясь к Марьясину. - И за кого! - вдруг взорвался он. - За предателя! За гада! За шкуру! Как мы его раньше не разглядели! Да его в дурдом надо было! В смирительную рубашку! В зону, наконец, на нары, на парашу!
- Ну, в зоне-то он, видимо, и так окажется, - усмехнулся Михаил. - А дурдом ваши "деды" вашим молодым и здесь устроили. Обращаться за помощью к вам, отцам-командирам, совершенно бессмысленно, в чем молодые давно убедились. И если хотите знать, я не осуждаю этого пулеметчика. Душманы для него - противник, которого приказано убивать. А истинные враги - ваши "деды", эти рефлекторные твари, быдло, садисты. Надо удивляться не тому, что совершенно отчаявшиеся люди иногда стреляют в "дедов" и, по сути, ничем не отличающихся от них офицеров. Надо удивляться, почему в армии еще не началась гражданская война.
- Ты что! Что ты болтаешь, салага! - ошалело взвился майор. - Да я тебя!.. Да ты у меня, сука!..
- Ни хрена себе гость нынче пошел! - рассмеялся Михаил.
- Я что ли должен следить, сколько кому ремней по жопе всыпали? - возмутился комбат.
- Нет. Вы должны следить, чтобы никто никому не всыпал.
- Мое дело - организовать бой...
- Вот и организовали, - перебил Михаил. - И скольких не досчитались?.. А знаете ли вы, майор, что половина наших, оказавшихся в плену, это перебежчики. Люди не выдерживают издевательств своих "боевых товарищей", и унижение плена предпочитают унижениям от ваших вонючих "дедов" - наркоманов и ублюдков. Знаете ли вы, что по меньшей мере треть наших потерь в этой войне происходит из-за халатности, бездарности, ссор и пьянства - прежде всего командиров. Интересно бы узнать, сколько во время боев выпущено очередей в спину своим.
- А у нас один бывший уголовник все свое отделение положил из автомата, - вмешался сидевший неподалеку старший лейтенант. Всех наградили за какой-то бой, а его нет. Не дали как бывшему уголовнику. Да и тут за ним дела водились... Обиделся и всех - одной очередью.
Не слушая его, комбат уставился на Марьясина налившимися водкой и злобой глазами.
- Так вот ты кто, оказывается, - хрипло заговорил он. - Ты предатель. Встать смирно перед старшим по званию! - заорал майор. - Пристрелю, как собаку! - рука его нервно шарила по кителю в поисках пистолета.
- Успокойся, дурак, - поморщился Михаил и, перехватив руку комбата, так сжал ее, что тот едва сдержал крик. Второй рукой Марьясин выдернул из кобуры майора пистолет.
- Заходи завтра, - сказал он. - Гость ты наш дорогой. К ним подошел озабоченный Кондратюк и поспешно увел своего заместителя.
- Что это тебя на выступления потянуло? - недовольно спросил он. - Нашел кого учить!
- Учить?.. Нет, - рассмеялся Михаил. - Как говорится, я ставлю перед собой только реальные задачи. Да и куда мне, если ему академия, кроме глупого гонора, ничего не дала.
- Зачем же ты его приглашал?
- Я вообще никого сюда не приглашал.
Они рассмеялись.
- А пистолет разряди и отдай, - сказал капитан. - А то с пьяни еще за автоматом побежит. Я ведь почти не шучу. На всякий случай попросил наших ребят по очереди постоять на стреме.
- Миша, давай к нам! - призывно замахал Черных от своей собравшейся на одной из кроватей компании, где собрались штабной лейтенант и два боевых капитана. - Вот наш старшой вам все объяснит, - заявил он. - Михаил был учителем истории.
- На кого же ты детей бросил? - с улыбкой поинтересовался один из капитанов у подошедшего Марьясина. - Призвали, что ли?
- Нет, сам ушел в армию, - ответил Михаил, устраиваясь за столиком напротив. - Во-первых, никого сейчас история не интересует. Да и не знаешь, какую историю преподавать. Во-вторых, как выяснилось, учительство - не мое дело. Скучища.
- Ну да? - усомнился второй капитан. - С такой внешностью от школьниц, наверное, отбоя не было.
- Да я ведь не под юбки, а в мозги им пытался заглядывать. Но ничего интересного не разглядел. Обычный набор: шмутье, секс, деньги.
- Неужто ни одной школьницы не поимел? - заинтересовался лейтенант.
- Я предпочитал блядей на стороне. И вообще исповедую правило: не имей там, где живешь.
- Зря ты все-таки только в мозг заглядывал, - рассмеялся первый капитан. - Главный интерес дислоцируется как раз под юбкой. Знаете, мужики, мне уже двадцать восьмой год, много имел баб, но ни одной невинной девки не попадалось. Теперь не удивляюсь, раз в школах работают такие красавцы учителя.
- Между прочим, я преподавал в девятых и десятых классах, - сказал Марьясин. - Так вот, как сообщила мне по дружбе наш школьный доктор, ни в девятых, ни в десятых классах при обследовании не оказалось ни одной девственницы. А вообще, откуда эти грязные намерения у блестящего капитана доблестной армии?
- От верблюда, - хмыкнул капитан. - А знаете, что надо, чтобы по отношению к женщине были чистые намерения?.. Надо помыть член, - сам ответил он и первый рассмеялся.
- А ты знаешь, почему у Кащея Бессмертного нет детей? - включился в анекдотический настрой Марьясин. - Потому что у него одно яйцо и то за тридевять земель.
- Вы, ребята, с ним по части анекдотов не соревнуйтесь, - искренне забавляясь, хохотнул Юрий.
- Почему Баба-Яга никогда не беременеет? - продолжал Марьясин. - Потому что не на той палке летает... Какая разница между проституткой и блядью? Проститутка - это профессия, а блядь - это идеология... Что такое современный мужчина?.. Мужчина, которому одной бутылки мало, а одной женщины много... Знаете, почему муравьев так много?.. Потому что для них еще не изобрели презерватив... Хватит или еще?.. Вас ведь интересовал какой-то исторический вопрос.
- Да, вот Игорь интересовался, какие племена в Афганистане сейчас самые мирные, - отсмеявшись, кивнул Черных на лысого капитана.
- О племенах - сложный вопрос, и вряд ли вам исчерпывающе ответит на него профессиональный этнограф, - покачал головой старший лейтенант. - Если говорить о народах, населяющих Афганистан, то их больше тридцати. Во-первых, конечно, собственно афганцы, то есть пуштуны. Дальше... Иранская группа: таджики, хазарейцы, чараймаки, фирузкухи, джимшиды, теймуры, белуджи, персы, курды, памирские народы и другие. Тюркская группа: узбеки, туркмены, афшары, кызылбаши, киргизы, казахи. Индоарийская группа: пашаи, панджабцы, индийцы, тиран, цыгане, джаты, кохистанцы. Нуристская группа: нуристанцы, брагу, арабы, моголы, не монголы, а моголы. Это лишь те, что у меня на памяти. Каждая народность еще делится на племена, а племена - на подплемена и родовые группы. Например, племена образуют четыре основные группы: сарбани, батани, гургушт, карали. Скажем, крупнейшие из племенных объединений - дурани из группы сарбани и гильзаи из группы батани насчитывают полтора миллиона человек каждое. Другие крупные племена - джадраны, Бардаки, мангалы, моманды, сафи, шинвары, какары, чакмани, хугшани, джаджи.
- Черт побери, где ты только всего этого набрался? - удивился второй капитан и, протянув Марьясину руку, представился: - Василий Савченко.
- Понимаешь, Василий, вышел со мной такой казус, - улыбнулся Михаил. - Собирали нас в спешке. Каждый, в общем-то, знал, где ему предстоит работать. А перед отлетом неизвестно откуда привез ли какого-то полковника, чтобы прочел лекцию по Афганистану. Хотя бы стало понятно, куда летим. Полковник прочел нам обзорную лекцию. Стили задавать вопросы. Сперва отвечал, а потом обозлился: "Хрен его знает, как там они относятся друг к другу, и вообще, я специалист по Канаде". Вот и пришлось самому здесь уже кое-что почитать.
Парни рассмеялись, выпили, и Марьясин продолжал:
- Ты, Игорь, хотел узнать о мирных и не мирных для нас племенах. Тут я тебе ничем помочь не могу. И вообще, не знаю, есть ли по отношению к нам мирные племена.
- Вот! - воскликнул капитан. - Что я говорил! Где вы видели этих мирных!?.. Я с боем занимаю кишлак, при этом теряю двенадцать человек. Точно знаю, что из кишлака мы никого не выпустили. Все выходы жестко заблокировали. И душманов в кишлаке нет? Запрятали свои пулеметы, автоматы, "буры" и сидят у дувалов смирные, как овечки, дехкане-бородачи. Некоторые еще и улыбаются, сволочи. Я дал приказ: изо всех стволов по этим "мирным". И ничуть не жалею.
- Какая там к... матери жалость! - гневно вскинулся Василий. - А они нас жалеют?! Я видел, что эта сволочь делает с пленными. Помню двоих, разделанных, как свиные туши. Руки, ноги отдельно, сердце вырвано, глаза выколоты, уши отрезаны. Еще с одного прямо целиком сняли кожу. Многого навидался. Кажется, ко всему уже готов, а тут меня даже вырвало. Другого закопали в землю, только голова торчит. И на эту голову, видимо, по очереди срали, пока не задохнулся в говне. Жалеть! - с озлоблением повторил он и нервно дернул головой. - Наш батальон как-то занимал селение, где укрепилась большая банда. Из одних окон свешиваются белые тряпки, будто флаги, а из соседних лупят пулеметы. Подавишь пулемет, пробегаешь мимо белого флага, а из-под него по тебе очереди в спину. Оператор-наводчик БМП не успевал определять, где там мирные, где немирные. Комбату охренела эта подлость. Вывел роты из боя, вызвал авиацию, подключил артиллерию и все батальонные огневые средства. Как врезали! От того кишлака только пыль осталась. Жалко, что поздно принял это решение комбат. Наших там почти два взвода полегло.
- Издержки при оплате интернационального долга, как однажды сказал наш командир, - усмехнувшись, заметил Черных.
Капитан вздрагивающей рукой разлил по стаканам водку.
- Выпьем за тех... Э-эх...
Молча выпили. К тосту присоединился сидевший неподалеку и прислушивавшийся к разговору подполковник.
- Я могу допустить, что в тех ситуациях у вас просто не было другого выхода, - заговорил подполковник. - Но подумайте вот о чем... Когда мой батальон прошел через населенный пункт, оттуда раздались выстрелы. Убили двух солдат. Так что же, из-за нескольких дураков надо было смести с лица земли все селение? Ну, допустим, снес бы я его, потеряв двух человек. А завтра в другой деревне потерял бы вдесятеро больше людей. Ведь слухи здесь разносятся мгновенно, словно их гонит ветер. Так что часто мы сами создаем себе врагов.

В первые месяцы пребывания на афганской земле советские войска действительно чувствовали себя исполнителями интернационального долга. Хотя и мало кто задумывался над тем, откуда он свалился на их головы, этот аморфный, ничем, включая смысловые рамки, не определенный долг. По прихоти истории два соседних народа были так далеки друг от друга духовным обликом, моральным складом, культурой, религией, что о какой-то общности говорить не приходилось. Ни царская Россия, ни СССР у Афганистана никогда ничем не одалживались. Значит, и в этом отношении не могло быть никаких долгов, включая интернациональный, ни перед афганским государством, ни перед народом этой страны. Немногие задавались и вопросом, почему интернациональные долги, словно по наследству перешедшие от прежней России, платит, стремится платить лишь СССР, почему же СССР никто их не платит? Но так как о существовании долга было официально объявлено высшей властью, громадное большинство за долгие годы привыкших к безропотному послушанию советских граждан приняло эту истину как дарованную свыше.
Политуправление армии издало вроде бы полную здравомыслия памятку советскому солдату-интернационалисту. В ней писалось: "Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны в их борьбе против империализма и внутренней реакции... Помни, что по тому, как ты будешь вести себя в этой стране, афганский народ будет судить обо всей Советской Армии... Находясь в ДРА, соблюдай привычные для советского человека нравственные нормы, порядки, законы, нравы и обычаи страны пребывания... По своему характеру афганцы доверчивы, восприимчивы к информации, тонко чувствуют добро и зло. На почтительное отношение они отвечают еще более глубоким уважением... Всегда проявляй доброжелательность, гуманизм, справедливость и благородство по отношению к трудящимся ДРА..."
Что ж, в первое время отношения между ограниченным контингентом советских войск и афганцами складывались почти что по памятке воину-интернационалисту. Это устраивало командование контингента, но не устраивало вооруженную оппозицию Афганистана.
...Моджахеды развернули широкую военную кампанию, чтобы разрушить ранее не предусмотренное оппозицией равновесие. Гибли советские солдаты, горели грузовики на дорогах и самолеты на аэродромах. Переодевшись в форму афганских правительственных войск и офицеров советской армии, якобы возглавляющих карательные экспедиции, душманы вырезали и расстреливали целые поселки, засыпали минами и расстреливали из пулеметов стоянки и караваны представителей родов и племен. В мирных кишлаках оставляли убитых советских солдат - поди разберись, кто повинен в их смерти: душманов нет и следа, а жители все на месте. Если поначалу представители советских войск еще пытались искать виновных, то затем, поняв бессмысленность такого образа действий, все чаще стали прибегать к репрессиям - методу, который в истории человечества чаще давал, увы, желаемые результаты, чем наоборот. В этом случае было наоборот. Лавиной нарастало взаимное озлобление и отливалось в ненависть. Все чаще слышалось: "Что вам надо в нашей стране?" Редко кто мог ответить, что советские войска, по меньшей мере, двадцать раз приглашал в страну Амин. Но никто из советских солдат и офицеров не мог знать, да и не задумывался над тем, что Амин представлял интересы вовсе не афганского народа, а только свои и своего клана. Началась неуправляемая, а затем с той и другой стороны управляемая цепная реакция разрастания войны с ее извечными постулатами - кровь за кровь, смерь за смерть.
- Наверное, это в чем-то и неплохо, товарищ подполковник, что вы о местных жителях проявляете больше заботы, чем якобы сражающиеся за них моджахеды, - заговорил Михаил Марьясин. - Похоже даже, что вы заботитесь о них больше, чем о своих подчиненных. Но почему ваш гуманизм должен оплачиваться жизнью наших солдат?
- Вот ты как повернул, старший лейтенант, - усмехнулся подполковник. - Что ж, видимо, можно подходить и так.
- Не подходить же с позиций общечеловеческих ценностей, когда убивают твоих подчиненных, - сказал Михаил. - Я слышал, что вы отличный комбат, но, простите, не хотел бы воевать под вашим началом.
- Черт побори! - воскликнул штабной лейтенант. - Это не пьянка, а какой-то политуниверситет.
- А ну вас, - поморщился капитан Игорь. - Только начнешь про баб, как тут же снова о войне. Наливай, Вася.
- Ваш командир разделяет ваше мнение? - выпив вместе со всеми спросил Марьясина комбат.
- Мы не делим одно мнение, - улыбнулся Михаил. - Предпочитаем иметь каждый свое.
- Слышал я о вашем капитане, - продолжал подполковник. - Говорят, что за шесть дет он не потерял из своих ни одного человека?
- Я тоже слышал, но утверждать не могу, - отвечал Марьясин. - Мы с ним вместе воюем всего два года. И за это время у нас не было даже ни одного раненого. А что касается его мнения о нашем споре, скажу так... Если потребовалось бы перебить какой-нибудь кишлак, чтобы спасти кого-то из группы, он приказал бы перебить. Если бы опоздал, мстить не стал бы.
- А допустим, что для выполнения задания потребуется, как выразился капитан, - кивнул комбат в сторону компании, - превратить в пыль населенный пункт вместе с людьми? Превратит?
- Несомненно. Мы люди военные. Как же иначе требовать выполнения приказа от подчиненных.
- Жесткие вы мужики.
- Кысмет, - развел руками Михаил.
- Это еще что за фигура? - поинтересовался капитан Василий.
- Это означает: судьба, такова воля аллаха.
- И откуда вы все знаешь, старшой? - ухмыльнулся Василий.
- Видишь ли, Вася, говорят, что умных надо учить всему, а дураков -только профессии.
- Как вы себя ведете, старший лейтенант? - пьяно всклыхнулся Василий.
- Виноват, товарищ капитан, - с серьезной миной ответил Марьясин. - Больше не повторится.
Все рассмеялись. Осознав нелепость ситуации, рассмеялся и Василий.
- Не очень-то духи выполняют указания своего аллаха - сказал Игорь. - Видел я, как водяру хлещут. А им ведь, как будто, не положено по шариату. Ну что, примем еще, братья-фронтовики. А тебе, лейтенант, не обязательно, ты - штабной.
- Тогда для храбрости, - не растерявшись, отозвался лейтенант.
Застолье густело, брызгало страстями и теряло приличия, которые, впрочем, здесь никого и не заботили. Разговоры звучали громко, резко, энергично сдабривались матом. Комната гудела смехом ссорами, руганью. Болтали, перескакивая от темы к теме, но неизменно возвращались к женщинам - теме воистину неисчерпаемой. Хвастались количеством побед, наглостью в обольщении, сексуальным потенциалом, соревновались в знании техники совокупления, с упоением расписывали позы и позиции половых сношений.
Проблемы секса занимали умы всей армии. Десятки тысяч преимущественно молодых мужчин изнывали без женщин. Мимолетные связи счастливчиков с немногочисленным контингентом врачей, медсестер, связисток, наемных штабных работниц никак не решали проблемы. И доставались эти женщины, как правило, мужикам постарше - генералитету и старшему офицерству. Об этом знали все, и сексуально удовлетворенное начальство даже не скрывало своих отношений с наложницами. Никто не опасался огласки, поскольку все были в одинаковом положении. Оно несколько изменилось, когда из Союза в Афганистан на существующие, но преимущественно надуманные армейские должности хлынули тысячи молодых женщин в поисках легких заработков и мужей. Но и это лишь незначительно удовлетворило сексуальные потребности армии. И женская тема в свободное от боев время продолжала занимать умы солдат и офицеров.
- Ну ладно, оседлал полковник курву из финчасти или она его - один хрен! - кричал старший лейтенант с распаренной от водки физиономией. - Так эта сучка еще ездит с ним и пытается нам указания давать, как службу нести!
- И все, кроме полковника, знают, что его молодой порученец в его же кабинете ставит ее раком, и на его же письменном столе загибает ей салазки, - со смехом добавил бледный от выпитого сосед-капитан с расстегнутой до пояса курткой.
- А помните вашу фельдшерицу, с которой переспали, кажется, все офицеры части? - спросил взрослый не по званию лет тридцати лейтенант. - Я ее еще раньше знал и имел, как хотел.
- Ну, помним, помним. Хорошая женщина была. Правда потом пошла по чужим рукам, и не вниз, а вверх. Говорят, теперь в Кабуле с генералом живет.
- Точно. Встретил я ее на свою беду на кабульском базаре. Тащила с шофером к машине, где сидел ее генерал, громадный ковер. Я сам хотел помочь - все-таки ничего плохого от нее не знал. А она безо всяких "здравствуйте" высокомерно так приказывает: "Помогите шоферу, капитан". "Ты что, - говорю, - не узнаешь меня, Наташа?" "Не узнаю, - заявляет. - Но вижу, что вы плохо воспитаны для офицера. Берегитесь же". Признаюсь, в бою никогда так не терялся, как в тот раз. А она этак нервно дергает плечиком и обращается к своему ожидавшему в машине генерал-майору: "Прикажи ему, Павел". В общем-то, я человек выдержанный, а тут меня прямо с резьбы сорвало. Чтобы какая-то прошмандовка, которую я имел во все места... Короче, выложил я все, что о ней думал и уже совершенно по дурости прошелся по моральному облику генерала. А результат перед вами... Вот-вот должны были дать майора и батальон. Вместо этого сняли две звездочки и направили к вам, можно сказать, на передовую. Это, конечно, ерунда. Я и так по тылам не кантовался. Но мать их...
- Теперь придется тебе искать докторшу, чтобы восстановить звание, - с улыбкой сказал Кондратюк и под смех офицеров продолжал, меняя тему: - А знаете, что первоначально означало это: мать твою имел?.. Сначала это татарское выражение было вовсе не ругательством, а приветствием. И означало расположение к человеку, так как тот, кому сообщалась эта информация о матери, возможно, являлся его сыном или дочерью.
- Или выблядком, - язвительно заметил кто-то со стороны. - А вот у меня в Союзе была баба! Ну, братцы!..
- Знаем, слышали, надоело, - остановили его.
- Не береди душу.
- У меня самая свежая новость. Только что узнал, что наш спасатель капитан Кондратюк в отпуске женился.
- Да ну?.. Опупел, что ли?..
- Точно, - с улыбкой подтвердил Игорь, - опупел. Влюбился сразу и на всю жизнь.
Все сразу оживленно заговорили:
- Если и не всю жизнь, то хорошо уже то, что так кажется.
- Кто знает, сколько той жизни осталось.
- Да и надо ли сирот плодить?
- Я думаю иначе, - не согласился капитан - Если убьют, то останется на земле моя плоть и кровь, а может быть, и хорошие мозги, так как дураком я себя я не считаю.
- Слушай, ты ведь недавно из Союза. Как там?
- Наверное, везде по разному. Лично меня ошарашило вот что. Прихожу в исполком, чтобы потолковать о льготной очереди на квартиру, а там - толпа евреев весьма почтенного возраста и, оказывается, - все "афганцы"... Записали меня где-то во вторую сотню претендентов.
- Вот где настоящее блядство!.. Сволочи!.. Те, кто это устраивает, еще худшее мурло... - посыпались реплики.
- Может быть и хуже. Но кто из вас видел в Афгане хоть одного еврея? В армии, я имею в виду?
- Я видел - в политуправлении армии.
- Лично я никогда не страдал юдофобией, - заметил Василий. - Но раз об этом заговорили, могу привести такой факт. Кажется в 1919 году, когда Ленин был болен, сионисты добились в Совнаркоме принятия закона о смертной казни за антисемитизм. Значит, все остальные нации можно было поливать грязью, угнетать, оскорблять безнаказанно, а еврея не тронь, иначе - пуля. Точно не могу сказать, но, по-моему, этот закон до сих пор никто не отменял. Так что вы тут поосторожней с выражением своих симпатий и антипатий, - рассмеялся он.
- А ты не врешь?.. Это же идиотизм!.. Как могли допустить такое?.. - загалдели собеседники.
- Так оно и было, - заверил Василий. - Да и как было не допустить, если в правительстве было абсолютное большинство евреев. Русских два - Ленин и Чичерин, один армянин, один грузин и восемнадцать евреев. К тому же, как я сказал, Ленин был болен после покушения на него еврейкой Каплан. И вообще, в то время все руководящие посты всех без исключения наркоматов почти на девяносто пять процентов были захвачены евреями.
- Во! - с горьким отчаянием и запоздалой ненавистью произнес лейтенант бывший капитаном.
- Наверное, все так и было, - сказал вдруг побледневший черноволосый старший лейтенант. - Но что мне теперь делать? У меня мать еврейка, значит я - еврей...
Многие знали старшего лейтенанта как отличного командира роты и знающего, образованного офицера. Наступившее вдруг неловкое молчание нарушил тот же бывший капитан:
- Значит ты - самый глупый из евреев.
Все с облегчением рассмеялись.
- Ты трус! - вознесся над разговорами насыщенный злостью голос с другого конца комнаты. - Его взвод гибнет под огнем душманов, а он, командир взвода, на единственном БТРе улепетывает в тыл, будто за боеприпасами! Жалко я тебя тогда не прикончил, думал, трибунал разберется. Знал бы, что у тебя волосатая рука в штабе дивизии, пристрелил бы, как собаку. Заткнись, дерьмо, а то я сейчас!..
- Какие там к ... матери партизаны! - нервно кричал в другой стороне капитан. - Эта душманская сволочь выпускает брошюры об опыте партизанской борьбы в Белорусии, а Шах Масуд штудирует опыт партизан в Ленинградской области! Ладно. Но где они там вычитали, чтобы наши партизаны отступали, прикрываясь толпой местных жителей? Где?! Это немцы гнали на партизанские пулеметы наших людей, скрываясь за их спинами. А партизаны, наоборот, оставляли деревни, чтобы жители не пострадали. Конечно, немцы потом все равно их вырезали, расстреливали, сжигали за пособничество. Но ведь не свои же, не партизаны! А эти, приверженцы аллаха, гонят перед собой под пули своих же мирных жителей, чтобы спасти свои шкуры, вырезают целые кишлаки! И это партизаны!? Это зверье без чести и совести! Подсылают пацанов на базары, чтобы бросали в толпу своих же людей гранаты! Их надо убивать без пощады!
- А кто тебя звал сюда убивать без пощады? - прозвучал хриплый от напряжения голос. - Чем мы отличаемся от немцев? Тем, что не гоним перед собой в атаку дехкан? Большое благородство!.. А когда сравниваем с землей кишлаки, это как понимать?.. Как понимать эту политику выжженной земли?
- Кто меня звал, говоришь?.. Меня звал приказ, понял! А ты - гниль интеллигентская! И если увильнул от душманской пули, то от нашей не увильнешь!..
После короткой свалки спорщиков успокоили. И руководство пьянкой взял на себя Марьясин.
- Тихо! - крикнул он. - Кончайте идиотствовать, мужики! Мало того, что нас духи убивают, не хватало еще, чтобы сами себя перестреляли. Все свары отменяются! Здесь хозяева мы - наш командир, я и лейтенант Черных. От имени хозяев приказываю: перейти на анекдоты. На это время звания упраздняются, обиды не учитываются, претензии не принимаются. Я начинаю. О Штирлице хотите?
- О Штирлице все знают, - поддерживая своего заместителя, включился в игру Кондратюк. - Наш лейтенант Юра хоть и имеет сибирскую фамилию Черных, но по натуре хохол. С хохлов и начнем. Так вот Что такое один украинец?.. Партизан... Два украинца?.. Партизанский отряд... Три украинца?.. Партизанский отряд с предателем.
Анекдот понравился, и все искренне рассмеялись.
- Ну, держись, командир, - наигранно громко возмутился Юрий и пояснил. - Он у нас, чтобы вы знали, молдаванин. А анекдот такой. Американцы - это народность или нация?.. Это философия... Румыны - это нация или философия?.. Это профессия... Молдаване - это профессия или философия?.. Это диагноз.
Грохнул смех.
- Ну и подчиненные нынче пошли! - хохотал майор-комбат.
- Поехали дальше, - ухмыляясь, продолжал Михаил. - Монголы тут есть? Нет. Ну все равно... Какая страна самая независимая в мире? Монголия. Потому что от нее ни хрена не зависит.
Анекдоты действительно вызывали смех, но офицеры смеялись еще и с облегчением оттого, что как-то сгладилось атмосфера начинавшегося, порой беспричинного озлобления, которое возникает между душевно несвязанными людьми в безудержной пьянке. Теперь почти все уже готовы были слушать Марьясина, ради интереса гася агрессивность. С этих пор смех звучал не переставая, и все искренней. Люди стали подтягиваться к компании, центром которой стал Марьясин. Хозяева, конечно, тоже были изрядно на взводе, но, осознавая себя хозяевами, и имея школу общения с людьми различных интеллектуальных и социальных категорий, продолжали держаться на нужном уровне.
- Чтобы никого не обижать, включая комбатов как старших по должности и званию, - с улыбкой сказал Михаил, - давайте все-таки о Штирлице.
- Кончай, старшой, слышали... Осточертел этот мудак... Давай другое... - раздались голоса.
- Во-первых, это новые анекдоты, к тому же из первых, можно сказать рук; во-вторых, у кого есть чувство юмора, тот не заметит повтора, а у кого нет этого чувства, тому ничем не смогу помочь, - театрально развел руками Михаил.
Поскольку никто не хотел считать себя ущербным в отношении юмора, возражений не последовало.
Чтобы не сбивать поднявшееся над недоброжелательностью настроение, Михаил говорил без пауз, сквозь смех теперь уже всего застолья.
- Валяй, старшой.
- Откуда только берешь?
- Мало того, что живем тут во вшах, так и без свежих анекдотов.
Комнату сотрясал веселый смех. Несколько человек уже лежали, отключившись, на кроватях; те, что еще не потеряли сознание, увлекшись общим весельем, отставили выпивку.
- Пока хватит, мужики, дайте отдохнуть, - сказал Михаил. - Теперь предлагаю по очереди выдавать веселые хохмы, кто какие помнит. А пока вы копаетесь в своих мозгах, я пройдусь в адрес своего любимого командира, чтобы впредь знал, как обижать подчиненных. Так вот... Как по-молдавски будет: "Простите, но ваше мнение не совсем совпадает с моим"?.. Ответ: "Эй да!". Теперь валяйте...
- Ну, дает старшой, - забыв о распрях, смеялись офицеры.
- Ты, старший лейтенант, кажется из спецназа МВД. Вот тебе загадки. Что такое менталитет?.. Власть ментов... Как называется вертолет ГАИ?.. Ментокрылый мусоршмит... Почему на новой ментовской форме по две пуговицы на рукаве?.. Чтобы нос рукавом не вытирали... А почему они блестят?.. Так все равно вытирают.
Смех звучал, не стихая. От хохота, дробясь, шарахался в воздухе сигаретный дым.
- Ах так, майор, - крутя от неловкости головой, с улыбкой вступил в перепалку спецназовец. - Тогда слушай. К какой отрасли промышленности относятся военные академии?.. Специалисты утверждают, что к деревообрабатывающей. Потому что принимают дубы, выпускают липу.
Все хохотали. Анекдот понравился, на следующий же день разнесся по гарнизону и приобрел статус крылатого выражения.
- Мир вашему дурдому! - в тон общему настроению донеслось вдруг от двери, где никем не замеченный возник подполковник Жилин.
- О, какая честь! Честь какая! - вскочил Михаил. - Какие настали благословенные времена! Теперь особый отдел не к себе людей тащит, а обслуживает их на дому. Так что особого произошло на фронте освобождения афганского народа от ига проклятого феодализма, товарищ подполковник?
- Ох, доболтаешься ты у меня, Михаил, - покачал годовой Жилин. - Придется все-таки сдать тебя в особый отдел.
Юмор дошел до всех, не окончательно потерявших соображение, поскольку исходил от самого начальника особого отдела.
- О меч аллаха, солнце справедливости, гроза злоумышленников! Не вели казнить! Вели слово молвить! - продолжал весело ерничать Марьясин, подходя к подполковнику с полным стаканом водки. - Выкушайте с нами, свет Семен Иванович! Чтобы на старости лет каждый из нас мог похваляться детям и как легенду рассказывать внукам, что пил с самим начальником особого отдела!
Подполковник с усмешкой посмотрел на него, взял стакан и под любопытными взглядами заметно притихших офицеров без передыху выпил.
- А особисты-то, оказывается, тоже не пальцем деланы! - крикнул кто-то из глубины комнаты.
- Теперь - анекдот, товарищ подполковник, - сказал Михаил. - Чтобы по полной программе.
- Ладно, - ответил Жилин, беря со стола ломтик сала. - Во-первых: говорят, сало есть - ума не надо. Во-вторых, - под веселый гул застолья продолжал он, - имеющий глаза да увидит, имеющий уши да развесит. В-третьих, кто ответит, что лучше: склероз или маразм?.. Не знаете? Так я вам скажу: лучше склероз. Потому что забываешь, что у тебя еще и маразм... И, в-четвертых, - переждав смех, закончил он, - не пора ли кончать ваш шабаш, товарищи офицеры?
- Что вы, Семен Иванович, - просительно произнес Михаил, - еще не вечер.
- В том-то и дело, что у вас тут уже вечер. Анекдоты - бог с ними. А до анекдотов сколько всякой хреновины успели наболтать...
- Как вы узнали? - тараща пьяные глаза, заинтересовался лейтенант-десантник.
- Окно открыто, - сказал подполковник.
Грохнул смех. Жилин нашел взглядом Кондратюка, кивнул в сторону двери:
- Ты мне нужен, капитан.
- Вот так вырывают из наших рядов лучшие кадры, - заявил лейтенант, бывший капитаном. - Как говорится, возлюби ближнего своего, но порох держи сухим.
- Правильно, - прищурившись, ответил Жилин. - А лично тебе я посоветую еще и другое: бойся данайцев, приносящих яйцев.
На улице подполковник подождал Кондратюка. Тот вышел, несколько раз глубоко вдохнул свежий воздух и направился к Жилину, не шатаясь, но шире обычного расставляя ноги.
- Пить умеешь, - одобрительно кивнул Жилин. - Но все равно приказываю протрезветь. Рано утром полетишь в Кабул. Вызывают в разведотдел армии. Теперь вот что. Это вы караван уничтожили?
- Мы. Уже кто-то доложил? - удивился Кондратюк. - Быстро.
- Не так уж и быстро, да и то случайно обнаружили. Численность людей и животных в караване?
- Животных - пятьдесят три, людей - сто десять: семьдесят погонщиков, сорок человек охраны, по нашим выводам - солдаты пакистанской армии.
- Так и есть, - сказал Жилин. - Против этого каравана готовилась серьезная войсковая операция. Теперь надо по быстрому все проверить и отменить операцию.
- Проверяйте, - пожал плечами капитан. - Теперь там безопасно. Тропы больше не существует и духам в том месте делать нечего.
- Безопасно, - передразнил подполковник. - Расхвастался.
- Так я ведь только перед вами, - улыбнулся Игорь.
- Ладно. Передо мной можно. А вообще молодцы. Лихо сработали. И никаких потерь. Ни одного раненого. Лихо воюете, - повторил Жилин.

6-

В Кабуле вертолет, на котором Жилин отправил Кондратюка, встретил сам полковник Клементьев.
- Обойдемся без рапортов, - отмахнулся он, когда капитан попытался доложить о прибытии. - Что прибыл, вижу. Этого пока достаточно. Быстро в машину!
Полковник посадил его на заднее сидение, сам устроился рядом. Когда машина тронулась, взял с переднего сидения большой кожаный саквояж, достал из него не новые, но отличной работы джинсы, слегка помятую модную рубашку, изящные туфли.
- Переодевайся, - приказал он.
Не задавая вопросов, Игорь стянул с себя форму капитана ВДВ и переоделся в гражданское. Клементьев приладил ему на голову светло-русый парик, критически осмотрел преображенного Кондратюка и удовлетворительно кивнул. Потом сложил в саквояж капитанскую форму, десантные ботинки, бросил его на переднее сидение и поинтересовался:
- Почему ни о чем не спрашиваешь?
- Раз вы ничего не объясняете, значит спрашивать не положено, - с улыбкой ответил Игорь.
- Правильно, - кивнул Клементьев и обратился к водителю. - Шорников, цепляй внутреннее зеркало заднего обзора.
Шофер прикрепил на свое место зеркало. И только теперь Кондратюк подумал, что полковник сумел провести его к машине и посадить так, что водитель не мог видеть его в капитанской форме. Но строить догадки не стал - стало быть, полковнику для чего-то нужна такая подстраховка.
Машина миновала штаб армии, где располагался разведотдел, к которому, как было известно Кондратюку, на время пребывания в Афганистане причислялся Клементьев, и остановилась у ворот посольства. Видимо, охрана хорошо знала полковника - машину пропустили беспрепятственно.
Миновав парадный вход, они обогнули здание и остановились у незаметной обшарпанной двери. Здесь охрана приветствовала полковника как знакомого, но и после того, как тот предъявил два пропуска, на себя и Игоря, их не сразу пропустили внутрь. Клементьев сказал несколько слов в переговорное устройство. Оттуда прозвучала короткая команда. Лишь тогда офицер охраны открыл перед ними отделанную под дерево тяжелую металлическую дверь.
Они прошли коротким коридором, спустились по лестнице в подземный этаж, миновали еще два коридора и три поста охраны, которая придирчиво знакомилась с их пропусками, и остановились возле незаметной, почти - сливавшейся со стеной двери. Здесь тоже было переговорное устройство. Полковник коротко доложил о себе, и дверь тут же открылась. За ней была большая ярко освещенная комната, оказавшаяся приемной. Молодой парень в штатском костюме по-военному вытянулся, но как-то по-свойски сказал:
- Вас ждут, Леонид Игнатьевич.
Клементьев кивнул Кондратюку и толкнул боковую дверь. Эта комната скорее напоминала средней руки зал заседаний, чем кабинет. Стены были забраны яркими раздвигающимися драпировками. На сверкающей поверхности необычно широкого стола аккуратными стопками лежали папки, стояли письменные принадлежности, мерцала панель телефонной связи. От стола к двери шел невысокий стройный мужчина с моложавым лицом в прекрасно сшитом сером костюме. По тому, как расправил плечи и подтянулся полковник, Игорь понял, что перед ними - начальник высокого ранга, и тоже невольно подтянулся. Мужчина пожал им руки и, словно напоминая о чем-то, взглянул на Клементьева.
- Капитан, - обратился к Кондратюку полковник, - все, что прикажет вам Виктор Николаевич, - он с явным почтением кивнул в сторону стоявшего напротив хозяина кабинета, - выполнять неукоснительно.
- Есть, - вытянулся Игорь.
- Этого не надо, - чуть заметно улыбнулся мужчина. - Здесь ценится другое. Вас, Леонид Игнатьевич, жду через тридцать минут.
Когда Клементьев вышел, хозяин кабинета пригласил Кондратюка за низенький столик в углу, жестом указал на кресло, сам устроился напротив.
- Можете обращаться ко мне по имени и отчеству или, если для вас так удобнее, - товарищ полковник.
В планы генерала Ватолина пока не входило раскрываться перед капитаном. За годы работы в разведку он вывел для себя твердое правило: подстраховка никогда не может быть лишней. Даже если она окажется действительно необходимой лишь один раз из ста. Ведь поди угадай, когда выпадет этот самый настоящий раз - в конце сотни или на первом десятке.
- О вас, Игорь Васильевич, я, пожалуй, знаю все. Может быть, даже то, что вы сами о себе забыли, - откровенно изучая напряженное лицо капитана, заговорил он. - Поэтому сразу приступим к делу. Вам предстоит выполнить весьма ответственное задание. Сегодня же вы вылетите в Москву в распоряжение Главного разведывательного управления. Суть дела узнаете на месте. Не потому что вам не доверяют - иначе вы сейчас не были бы здесь, - а потому, что пока вы находитесь в Кабуле, и за время полета мало ли что может случиться, не так ли?
- Так точно, - ответил Игорь.
- Я же сказал, что этого не надо, - удивленно вскинул бровь Ермолин. - Судя по тому, что мне о вас известно, повторять дважды вам не требуется.
- Я больше не буду, - расслабляясь, с улыбкой сказал Кондратюк.
- О вашей улыбке я тоже знаю, - ответно улыбнулся Ермолин. - Вижу, она действительно обаятельная. Но не надо использовать ее слишком расточительно. В нашем деле это тоже оружие. В Москве вас встретят в аэропорту. Полетите в качестве советника по культуре советского посольства в Афганистане. Разумеется, с соответствующими документами. Как смотрите на такое прикрытие?
- Мне кажется, это не лучший вариант, товарищ полковник, - ответил Игорь и пояснил. - Гражданская одежда хороша здесь, в посольстве. Учитывая парик, наверное, сойдет и в Кабуле. В аэропорту, видимо, тоже не буду болтаться. А в самолете могут встретиться знакомые.
- Хорошо, что вы подумали о такой возможности, - кивнул Ермолин. - В этом самолете знакомые вам не встретятся. Вы могли бы лететь и в военной форме. Но нам нужно, чтобы пассажиры видели не капитана ВДВ, а гражданского человека, чиновника посольства - на тот случай, если будут спрашивать, что вы делали в Афганистане. Но продолжим. Учитывая, как вы справлялись с учебными заданиями и ваш опыт нынешней войны, с делом, которое предстоит вам, вы справитесь. А после этого забудете о нем, постараетесь забыть саму память об этом задании.
- Слушаюсь, - ответил Игорь.
- И вот что, - продолжал Ватолин. - Чтобы вы не обольщались на свой счет, скажу следующее. Наш выбор пал на вас не потому, что вы самый лучший из наших формирований особого назначения. Пожалуй, вас можно отнести к тремстам лучших. Вас выбрали потому, что вы более других подходите именно для этого задания. Обязан предупредить, что дело - чрезвычайно ответственное и опасное.
- Думаю, не опаснее того, чем мы занимаемся здесь, - сказал Игорь.
- С уверенностью гарантировать это не могу. Придется рисковать жизнью, причем, не здесь, где можно умереть героем, а там, где есть риск умереть предателем. При самом худшем исходе, если не удастся вас вытащить из передряги, мы от вас откажемся, - вас просто никогда не было в нашем спецназе. Сейчас еще не поздно отказаться. И учтите, не последует абсолютно никаких так называемых оргвыводов. Даю минуту на размышление.
- Не надо, - сказал Игорь. - Я готов. И считаю за честь ваше доверие и то, что выбор пал на меня. Понимаю, что звучит как-то выспренно, но я действительно так считаю.
Кадровикам пятого управления ГРУ, контролирующего все войска специального назначения Советской Армии и агентурные сети всех военных округов, групп войск, флотов, пришлось потрудиться, выполняя задание Ермолина. Но дело облегчалось тем, что искать подходящего человека пришлось не среди всего армейского спецназа, а в подразделениях, находящихся в непосредственном подчинении ГРУ. Они не знали и не могли знать, зачем такой человек понадобился генералу, перед самым отъездом в Афганистан назначенному заместителем начальника их управления.
В числе двух десятков отобранных кандидатур был и Кондратюк. Ермолин сократил список сперва до десяти, затем до пяти, поскольку все двадцать вполне отвечали его требованиям - абсолютная преданность, превосходная профессиональная подготовка, мгновенная реакция на изменение обстановки, высокий интеллектуальный уровень, оперативность и твердость в принятии решений, опыт работы в системе ГРУ - выбор был не легким. Ему больше приходилось полагаться на интуицию. Изучая досье на капитана Кондратюка, он задержал внимание на его абсолютной верности и, сопоставив различные мелкие факты служебной, пока еще начинающейся карьеры этого кандидата, пришел к выводу, что капитан, пожалуй, больше других предан не только Советской Родине, но именно системе ГРУ. Хоть и незначительную, но достаточно важную роль в выборе сыграла и его национальность молдаванина - меньше личных знакомств и привязанностей в спецназе, где, как, впрочем, и всюду люди больше тянулись к землякам. Да и в Москве, где предстояло действовать, он никак не мог примелькаться. Сейчас, встретившись с ним, последним из пятерки отобранных, Ермолин укрепился в своем решении назначить капитана руководителем пятерки, и если пытался несколько запугать его и предлагал отказаться, то лишь потому, что обязан был это сказать.
- У нас еще есть немного времени, - Ермолин взглянул на большие настенные часы. - Для ваших подчиненных вы будете находиться в командировке в районе Герата, где сейчас активизировались моджахеды. Старший лейтенант Марьясин в ваше отсутствие справится с командованием группой?
- Справится, - заверил Игорь. - И не только в мое отсутствие.
- Приятно слышать такой отзыв о заместителе, - сказал Ермолин. - Мне известно, что к вам ребята относятся с уважением. А как вообще вы строите свои отношения с людьми? Доброжелательность, улыбка, умение слушать и другие вещи этого рода, которым вас учили, проблемы не исчерпывает. Успели вы выработать какой-то свой принцип?
- Выработать не успел, товарищ полковник. Позаимствовал. Где-то вычитал заповедь босса мафии, и она мне понравилась. Звучит это так: всегда лучше, если друг недооценивает твои достоинства, а враг преувеличивает твои недостатки.
Ермолин рассмеялся.
- Для некоторых ситуаций это неплохо. Но не всегда, далеко не всегда. Иногда бывает нужно создать как раз обратное впечатление. Скажите, трудно приходится без вашего специального снаряжения? - вдруг спросил он.
- Трудно. Сейчас уже вроде бы привыкли, притерпелись, но все равно... Особенно зимой. Днями приходится лежать в этих проклятых горах. Ветер, холод. Кажется, даже кости мерзнут. Какая там может быть боеготовность, тем более - мгновенная реакция. Все же как-то справляемся.
- Считаете, из сложившейся ситуации нельзя извлечь положительного опыта?
- Можно, - улыбнулся Игорь. - Надо учиться долезть в любом снаряжении.
- Это само собой, - усмехнулся Ермолин. - И прежде всего учиться таким подразделениям, как ваше. К сожалению, изменить в этом отношении ничего нельзя. Придется и дальше воевать при таком снаряжении, если мы не хотим раскрыть инкогнито спецназа ГРУ. А мы не хотим этого.
У парней группы Кондратюка не было специального обмундирования разведчиков, как не было и многого другого: ни автоматов с прибором бесшумной и беспламенной стрельбы - ПБС, ни ночных бесподсветных прицелов - НБП-3, ни бесшумных пистолетов - П-8, ни диверсионных ножей-стропорезов, хранивших внутри рукояти могучую пружину, которая с силой арбалета выстреливает лезвие на двадцать с лишним метров, ни аппаратуры засекречивания, ни аппаратуры сверхскоростной передачи сигналов.
Из всего предназначенного спецназу ГРУ великолепия группа имела модернизированные автоматы Калашникова, пистолеты Макарова, обычные десантные ножи, пластиковую взрывчатку, мины направленного действия, гранаты, пулеметы, гранатометы, рюкзаки десантников - РД, таблетки сухого спирта для подогрева пищи, обеззараживающие таблетки, относительно очищающие зловонные лужи, из которых потом можно пить, сдерживая тошноту. Словом, они имели лишь то, чем располагал любой разведвзвод любого мотострелкового полка. А ходить надо было в сотни раз больше, и встречаться с противником - в сто раз чаще.
- Знаю, что вам еще не приходилось попадать в ситуации, когда необходимо умертвить своего раненого или убить вполне здорового шифровальщика, - заговорил Ермолин и спросил. - А если придется, уверены, что сможете?
- Думаю, что смогу, - ответил Кондратюк.
- Вы верите, что есть мужественные люди, способные вынести любые пытки и не заговорить?
- Хоть нас и учили, что таких нет и не бывает, но я все-таки верю, что есть.
- И, вероятно, к ним причисляете себя, - усмехнулся Ермолин. - Так вот. Не верьте. Выбросите это из головы. Таких людей нет. Запомните это.
- А как же Кампанелла, товарищ полковник? - спросил Кондратюк. - Который выдержал все мыслимые и немыслимые пытки инквизиции?
- Инквизиторы - это даже не абитуриенты по сравнению с академиками из КГБ. Я не имею в виду психотропные препараты. Впрочем, у нас тоже есть специалисты соответствующего профиля, - ответил Ермолин и продолжал. - Вы мне не очень уверенно ответили: "думаю, что смогу". Это тот случай, когда думать не надо, надо действовать, быстро, без раздумий. Оставить раненого врагам - значит погубить группу. Насколько я осведомлен, до сих пор вам в этом отношении везло.
- Эта группа у меня четвертая, - выждав, не продолжит ли собеседник, заговорил Игорь. - И во время выполнения заданий не было ни одного убитого или раненого. За эти годы у меня двое погибли и пятеро получили ранения, но в расположении наших войск. Подорвались на минах в БМП и БТР. Таким же образом и я был ранен.
- И через неделю вернулись в строй, - дополнил Ермолин и снова посмотрел на часы. - Вопросы ко мне есть?
- Есть, товарищ полковник... Духи знают о том, что здесь действует спецназ ГРУ?
- Знают. Но обнаружить пока не могут.
Капитан улыбнулся с гордостью за своих ребят и их товарищей из других групп.
- Знаете, иногда хоть специально с собой трупы носи, чтобы показать моджахедам: тут действуем не мы, а другие, которых вы способны убивать.
- Всем бы нам такие проблемы, - улыбнулся Ермолин.
- Товарищ полковник, хочу сказать... - начал и замялся Кондратюк.
- Ну, ну... - подбодрил Ермолин.
- В последней операции после уничтожения каравана мы нашли небольшой тюк, набитый афгани. Я отдал деньги ребятам, - капитан замолчал, с тревогой ожидая реакции высокого начальника.
- Один и небольшой тюк? - переспросил Ермолин.
- Да, один и небольшой. Сколько там было денег, не знаю.
- И вы не сдали его в финчасть, потому что вспомнили, чем кончилась, вернее, чем не кончилась история с теми миллионами и свое поведение в кабинете следователя?
- Да, - Игорь уже не удивлялся осведомленности собеседника.
- Себе ничего не взяли?
- Не взял.
- Напрасно. Надо было взять, но сообщить об этом нам. И вы, и ваши парни это заслужили.
- Вот я и сообщил, - неуверенно заявил Игорь.
- А почему сообщили?
Кондратюк заколебался, но встретил излучающий жесткую волю взгляд Ермолина и словно бросился с обрыва в ледяную воду.
- Потому что вам все равно бы донесли. У меня сложилось впечатление, что кто-то из группы постоянно информирует начальство о наших делах, но со своим осмыслением событий.
- Информирует - это правильнее чем доносит, - заметил Ермолин. - Но и вы ведь информируете нас.
- Я докладываю по долгу службы.
- Каждый из группы должен докладывать, и тоже по долгу службы в нашей системе. Что касается субъективного осмысления, то и мы ведь осмысливаем. А если бы не опасались, что нам станет об этом известно?..
- Скорей всего не доложил бы, - со вздохом произнес Игорь.
- Хвалить за правду у нас не положено. Правдивость и искренность для нашего ведомства - непреложный закон. У нас врать нельзя. Это опасно, очень опасно. Еще вопросы?
- Последний, товарищ полковник. Наверное, это не мое дело. Но вопрос просто не дает мне покоя. Почему дважды, когда оставалось только нажать кнопку взрывателя, отменялся приказ об уничтожении Шаха Масуда?
- Действительно это не ваше дело, - ответил Ермолин. - Но, возможно, вы удовлетворите свой интерес, когда вернетесь из Москвы, выполнив задание.
В кабинет без стука, но точно через полчаса вошел полковник Клементьев. Ермолин поднялся, пожал Игорю руку.
- Ну, ни пуха, ни пера, Игорь Васильевич, - сказал он и прищурился в ожидании, решится ли капитан послать к черту начальство.
Кондратюк решился.
- К черту, товарищ полковник, - с улыбкой сказал он.
Клементьев повел Кондратюка двумя короткими коридорами не в ту сторону, откуда они пришли. Возле дверей из толстого непроницаемого стекла он показал охране два уже других пропуска, и они вошли в холл посольства.
- Теперь так, Игорь, - переходя на "ты", заговорил полковник. - Сейчас мы пойдем в выделенную тебе комнату. Там поедим, выпьем, как следует или как хочется, и ты отдыхаешь до вечера. Спи на всю катушку и не бойся проспать. Даже если будешь очень возражать, все разно поднимут вовремя, минута в минуту.
- Леонид Игнатьевич, разрешите спросить? - обратился к Клементьеву Игорь.
- Если о твоей командировке в Москву, то не разрешаю. И не только потому, что не знаю ее цель, но и потому, что ни я, ни ты не имеем права обсуждать это
- Понял, - кивнул Игорь. - Но я не о том.
- Говори.
- Я подумал, может быть, стоит взять с собой несколько ребят из моей группы?
Вопрос, собственно, был тот же, только иначе выраженный. Если бы Клементьев знал цель командировки Кондратюка, он бы тут же доложил Ермолину свои сомнения в целесообразности использования этого парня в предстоящей операции. Из его вопросов можно было сделать вполне логичный вывод: Кондратюк либо слишком хитер и скрывает это, либо слишком наивен. И то, и другое требовало осмысливания. Но полковник действительно не знал, зачем капитана направляют в распоряжение ГРУ. А Кондратюк был ни очень хитер, ни не наивен, его разбирало простое человеческое любопытство.
- Во-первых, сегодня ты что-то на удивление плохо усваиваешь, - сказал Клементьев. - Я ведь только что сказал, что это запрещенная тема. Усвой раз и навсегда: то, во что посвятили тебя, не должен знать никто, включая твое начальство, конечно, если ему не положено знать. Во-вторых, если бы понадобились твои ребята, об этом бы не забыли. У нас такая контора, где ни о чем не забывают.

-7-

Большинство пассажиров самолета составляли солдаты и офицеры, те и другие явно в подпитии; судя по радостному оживлению и откровенному желанию скорее улететь, - отпускники. На их общем серовато-зеленом фоне штатские выглядели инородными белыми и черными вкраплениями. Рядом с Кондратюком в кресле устроился грузный, рыхлый полковник с красной, распаренной от жары и выпивки физиономией. Именно такими Игорь всегда представлял себе интендантов, но, памятуя о тощем подполковнике, заместителе комполка по тылу в Лангаре, с выводами поостерегся, и не зря. Полковник оказался начальником политотдела дивизии и весьма болтливым субъектом. Предвидя такую возможность, полковник Клементьев перед выездом из посольства вручил Игорю изданные на русском языке афганские сказки и хикаяты, чтобы легче было избавляться от нежелательных собеседников.
- А если не поможет? - спросил Игорь.
- Если попадется уж совершенно назойливый хам, пошли его куда-нибудь подальше, - рассмеялся Клементьев.
Назвав себя, полковник требовательно поинтересовался, что делает в Афганистане его молодой сосед в великолепном гражданском костюме. Узнав, что имеет дело с дипломатом, он обрадовался и засыпал Кондратюка вопросами. Тот вежливо отвечал, но после каждого ответа вновь и вновь обращался к книге. Полковнику не понравилось такое невнимание к его особе, потом обозлило. Наконец, он заявил, подчеркивая интонацией свое презрение к штатскому:
- Вы, дипломаты хреновы, развязали эту войну, а теперь от нас, военных, нос воротите. Вот вы, вы лично, молодой человек, хоть раз были под пулями, я уже не говорю - в бою?
"Интересно бы узнать, - подумал Игорь, - приходилось ли этому полковнику за время своего пребывания в Афганистане хоть раз спать не в постели". Подумал не о месяцах или годах войны, а именно так - о времени пребывания. Потому что, если настоящий солдат, в каких бы условиях он ни оказался, стремится устроиться с максимально доступным комфортом, то этот полковник вправе требовать, чтобы комфорт ему обеспечили подчиненные, и вряд ли соглашался на минимальный.
- Под пулями бывать не приходилось, - ответил Игорь. - А. что касается войны, то вы выполняете приказы своего начальства, мы - своего.
Его сухой тон явно не располагал к дальнейшему разговору. К тому же он демонстративно уткнулся в книгу.
Полковник поджал губы, с пренебрежением фронтовика окинул взглядом новенький костюм соседа-штафирки, невнятно пробормотал что-то насчет тыловых крыс, но на большее не решился. Потому что понимал: тут вполне можно было нарваться на серьезные неприятности. Трудно было предугадать, какие пакости может устроить ему этот молодой бугай-дипломат. Ему, амбалу, в самый бы раз в десантники, а он в посольстве кантуется на легких харчах. Наверняка имеет наверху волосатую лапу. Искушенный в кадровых интригах замполит не осмелился бы упомянуть и тыловых крыс, если бы в ожидании вылета не сбил нетерпение стаканом коньяка. Кондратюк искренне забавлялся мучениями полковника, которые без труда читал на его красном лице, и пытался вспомнить, где раньше мог видеть этого человека.
Вскоре после взлета сосед уснул. Кондратюк отложил совершенно не заинтересовавшие афганские сказки, из которых невозможно было извлечь никакой информации о народе. То, что он за минувшие годы успел узнать о противнике, никак не вязалось с непроходимо наивными сказочными персонажами.
Откинувшись на спинку кресла и смежив веки, он уже не в первый раз анализировал разговор с полковником, к которому привел его Клементьев, и пытался хотя бы примерно вычислить, что же все-таки ему предстоит делать в Москве. Но его размышления, доходя до какого-то предела, неизменно упирались в неизвестность.
Игорь подумал, что неплохо бы после выполнения задания хотя бы денька на два выбраться в Кишинев к жене и матери. И тут вспомнил, кого напоминал ему посапывавший в соседнем кресле полковник. Это повернуло его мысли в другое русло.
Отец Игоря скончался, когда сыну едва исполнилось шесть лет. Здоровый жизнерадостный атлет, инженер-экономист Василий Кондратюк умер в тридцать восемь лет от обширного инфаркта, умер мгновенно, враз. Мать родилась в большой крестьянской семье, насчитывавшей двенадцать детей, и лишь одна осталась в живых. Остальные умерли от несчастных случаев, голода и болезней.
После смерти мужа учительница начальных классов Александра Григорица-Кондратюк бросила школу и пошла ученицей на швейную фабрику, чтобы, освоив новую специальность, больше зарабатывать. Красивая тридцатилетняя женщина, она без труда могла бы вторично войти замуж, и претендентов на ее руку и сердце было достаточно. Но не вышла, посвятив свою жизнь сыну. Очень скоро Александра стала высоко квалифицированным специалистом. Ее фотография годами не снималась с фабричной Доски почета. А когда на удивление всем за два года выполнила план семилетки, ее наградили орденом Ленина.
Много позже, приехав в отпуск из Афганистана с такой же наградой, Игорь сказал с улыбкой:
- Теперь в нашей семье нет ни одного человека без ордена Ленина.
- Но у меня орден за труд, а у тебя за кровь, за чужую, - тихо сказала мать. - Ты ведь, слава богу, не был ранен.
- Неужели ты хотела бы, чтобы я получил его за свою кровь? -спросил сын.
- Нет, нет, что ты! - испугалась Александра. - Как только такое могло тебе прийти в голову!
Но задумалась и потом следила за сыном испытующим настороженным взглядом.
Но это было потом. А тогда она беззаветно отдавала себя сыну. Настояла, чтобы после школьных уроков он ходил в художественное училище с музыкальным классом. И Игорь ходил, учился играть на фортепьяно, сначала, чтобы доставить радость матери, а затем по-настоящему увлекся. Позже мать устроила его в спортивный интернат, где из всех дисциплин ему больше других пришлась по душе классическая борьба. И еще до окончания школы он стал мастером спорта. Александра хотела, чтобы ее сын стал экономистом. И не потому, что, может быть, предвидела будущие великие катаклизмы в экономике, которые перевернут жизнь страны, а потому что экономистом был его отец, ее муж, которого никто так и не смог вытеснить из ее сердца. Но при всей любви и сыновьем почтении к матери Игорь решил иначе и, получив аттестат зрелости, поступил на юридический факультет университета. Тому была особая причина.
Однажды, проводив домой девушку, он возвращался лабиринтами темных улочек из района, именуемого в просторечьи Махалей, и уже при выходе на широкую освещенную улицу наткнулся на лежавшую в пыли истекающую кровью молодую женщину. Она была без сознания. Как спортсмен он неплохо знал анатомию и умел оказывать первую медицинскую помощь. Но как помочь человеку с двумя ножевыми ранами в грудь, если все, чем ты располагаешь, - только рубашка. К тому же, не полотняная, наиболее подходящая для того, чтобы остановить кровь, а синтетическая. У женщины едва прощупывался пульс. Игорь разорвал рубашку, приложил к ранам, поднял женщину на руки и вынес на освещенный проспект. Кто-то из мгновенно обступивших его зевак по телефону-автомату вызвал скорую помощь, а заодно и милицию.
Так семнадцатилетний Игорь Кондратюк впервые очутился в камере предварительного заключения. Женщина, оказавшаяся женой одного из видных городских бонз, две недели находилась между жизнью и смертью, но ближе к смерти. Две недели, заразив своим праведным гневом высокопоставленных приятелей, муж требовал высшей меры социальной защиты по отношению к взятому с поличным убийце.
Утром второго дня пребывания в КПЗ Игоря вызвал следователь и показал великолепный нож с выскакивающим из рукоятки лезвием.
- Нравится? - с улыбкой спросил он. - Ну-ка примерь к руке. - А когда Игорь примерил, следователь засмеялся. - Все, фраер лопоухий, пальчики оставил. Теперь мы этот ножичек приложим к окровавленной одежде потерпевшей и "вышка2 тебе обеспечена. Так что не тяни вола за хвост, пиши чистосердечное признание: ревность там, ярость, помутнение рассудка, состояние аффекта. Даже если эта баба умрет, все равно с таким признанием высшую меру тебе не дадут.
Сначала Игорь был ошарашен, затем подумал, что здесь так шутят, потом возмутился, под конец его охватила ярость.
Следователь вывел его в коридор, подвел к другому кабинету, открыл дверь и с ухмылкой втолкнул Игоря внутрь:
- Заходи, не бойся, здесь с тобой поговорят.
Навстречу Игорю шагнул грузный лысый детина. Заглянув в его неподвижные оловянные глаза, Игорь вздрогнул и почувствовал, как в душу заползает страх.
Детина избивал его методично и, пожалуй, даже лениво, словно выполнял давно наскучившую, но необходимую работу. Попытку сопротивления он пресек быстро и жестоко, ребрами ладоней мгновенно вырубив руки жертвы. Игорь пришел в сознание в камере. С этого дня для него начался кошмар.
Две недели, сменяя друг друга, милиционеры, как на тренировочном мешке, отрабатывали на нем силу ударов и требовали чистосердечного признания, которое, как известно, смягчает наказание. Били по печени, по почкам, по животу, по копчику, пинали ногами в промежность. Сломали несколько ребер и руку. От удара резиновой дубинкой образовалась трещина в ключице.
Пострадавшая женщина выжила и, когда пришла в себя, следователь показал ей фотографию Кондратюка. Она сразу опознала в нем набросившегося на нее с ножом бандита. Ей вовсе не хотелось сознаваться ни перед следователем, ни перед мужем в существовании любовника, которому она так осточертела и надоела своими постоянными угрозами испортить жизнь, если он ее бросит, что тот решил наконец избавиться от нее раз и навсегда. Но уж теперь-то она всю жизнь будит водить его на поводке, как собачонку и делать с ним все, что захочет.
Суд вынес решение: десять лет строго режима. Александра Кондратюк без устали, с упорством ходила по инстанциям, впервые козыряя орденом Ленина. Подняла в защиту сына фабричную партийную организацию, чудом добилась аудиенции у Бодюла.
Рассмотрев аппеляцию, Верховный суд республики отправил дело на повторное рассмотрение в другом составе суда, который снял с Игоря все обвинения. Заявление же о зверских избиениях в милиции не принял во внимание и этот суд.
Тогда еще Игорь не знал суждение Авраама Линкольна о том, что неприязнь не окупается. "У человека, - говорил Линкольн, - нет времени на то, чтобы полжизни тратить на вражду. Если кто-либо перестает на меня нападать, я никогда не ставлю ему прошлое в вину". А если бы и знал, то не согласился с великим американцем, как, впрочем, не был согласен и теперь, считая, что человек должен иметь право на месть. А святая она и большая или жалкая и мелочная - это уж от человека, от никчемности или силы его души.
Бледнея от ненависти к хамскому продажному суду, вынесшему заведомо несправедливое решение, не знал он и том, что его мнение - но не ненависть - разделила бы и российская императрица Екатерина вторая. Возможно, тогда это несколько бы утешило его. Как-то в разговоре со своим добрым приятелем Строгановым императрица сказала: "Ты, Саня, не путай справедливость с правосудием, ибо справедливость очень часто борется с юридическим правом. Справедливость выше любого закона и часто отклоняется от исполнения законности, когда в дело вступает призыв совести". Эта, в общем-то, справедливо вознесенная судьбой над русским народом фатально блудливая, но почти гениальная немка отлично понимала: законы писались и будут писаться в интересах сильных мира; и что законно, следовательно, справедливо для одних, то несправедливо, хоть и законно, для других. Даже когда законы создаются в интересах большинства, они совсем не обязательно справедливы, поскольку большинство далеко не всегда право. Видимо, потому истину и нельзя установить большинством голосов.
Потом он узнал и эти, и многие другие вещи, интереснее и мудрее. А тогда семнадцатилетний Игорь Кондратюк, впитав молодой душой первый опыт непосредственного общения с властью, принял два решения: отомстить всем, кто измывался над ним в милиции и стать юристом, чтобы защищать закон и порядок от развращенных безнаказанностью, лишь внешне сохранивших человеческий облик блюстителей законности и порядка. Значит, решил он, надо стать прокурором. Тогда ему не приходила в голову мысль, что прокурор прежде всего - слуга породившей его системы и уж потом по мере возможности и надобности - радетель правосудия.
Спустя несколько лет Кондратюк выполнил свое первое решение по отношению к следователю и лысому садисту с оловянными глазами. Они никогда не встречали настоящего противодействия и уверовали, что его не может быть. Об Игоре и всей той истории они и думать забыли. Через их руки прошло много юных, зрелых и старых граждан, для того, собственно, и живущих, чтобы подчиняться им, носителям законности и власти. Немало за минувшие годы выпало и на долю Кондратюка. И не этим, черпавшим опору в стае, трусливым по одиночке мозглякам было теперь равняться с ним в силе и мужестве. Его мутило от омерзения, когда в конце бурной встречи каждый из них вымаливал жизнь, отнимать которую он вовсе не собирался, здраво полагая, что это может обойтись себе дороже. Возвращаясь в Афганистан, Игорь предупредил ставшего судьей бывшего следователя, и распорядился передать остальным, что в их интересах оберегать от всяких случайностей его мать - тогда он еще не был женат, - иначе каждому придется содержать для своих семей штат охраны, которая все равно их не спасет. Их испугала не столько угроза, сколько уверенность в том, что этот безжалостный "афганец" выполнит ее.
Позже, во время последнего наезда домой, Игорь неожиданно встретил в троллейбусе некогда оболгавшую его в суде и отдавшую на заклание женщину. И хотя она заметно поблекла, а его изменили не только годы, но и форма капитана десантников, носить которую ему предписывалось для камуфляжа, они сразу узнали друг друга. На его лице не дернулся ни один нерв, не дрогнул ни один мускул. Но женщина побелела и упала в обморок. Он двинулся дальше, не обращая внимания на поднявшийся сзади шум всполошившихся пассажиров, дождался первой же остановки и вышел.
Со вторым, принятым Игорем в юности решением, дело обернулось не совсем так, как было задумано. После окончания двух курсов юридического факультета Игорь честно признался сам себе, что избрал не тот путь, что всеми своими стремлениями и помыслами он - в армии. И если потом Кондратюк все же закончил юридический факультет заочно, то лишь потому, что с детства выработал привычку любое дело доводить до конца. Сыграло свою роль и понимание того, что образование никогда не бывает лишним.
Похрапывавший рядом с ним полковник внешне очень напоминал районного военкома, тоже полковника. Потому Игорю и показалось, что он где-то уже видел этого человека. Правда, военком был помоложе и душевно куда более симпатичней.
- Что ж, - сказал он тогда, с любопытством разглядывая необычного посетителя, - вроде, все в порядке. Биография, как у всех, то есть ее пока еще нет. Здоров, как лось. К тому же, мастер спорта по борьбе. Похоже, не глуп. Слушай, а с психикой у тебя как, нормально?
- А почему, собственно, вы об этом спрашиваете? - вскинулся Игорь.
- Потому что не каждый день ко мне приходят студенты, можно считать уже третьего курса юридического факультета, и просятся рядовыми в армию.
- Если бы я попросился сразу лейтенантом, вот тогда вы могли бы поинтересоваться состоянием моей психики, - заявил Игорь.
- Ладно, - сказал полковник. - Хоть ты немного и с приветом, но, думаю, не откажешься служить рядом с домом. Пойдешь в местные войска МВД. - Он усмехнулся. - Там, говорят, спортсмены тоже нужны.
- Я же пришел не в отделение милиции, а в военкомат, - возмутился Кондратюк. - Никаких МВД! Куда угодно, только не туда! И я не служить собираюсь, вернее, не отслуживать положенное. Я собираюсь стать профессиональным военным, а не профессиональным милиционером. Иначе лучше уж буду учиться дальше.
Военкому не хотелось упускать такого новобранца, но и выдвигаемые им условия не могли не возмутить его. Поэтому он устроил строптивому студенту хороший нагоняй, приправленный добротным армейским матом, и направил в воздушно-десантные войска. Однако полковник не упускал из виду Кондратюка. И вскоре Игорь оказался в надежно спрятанной в подмосковных лесах школе сержантов. Когда принимали присягу его удивил васильковый цвет погон, и он подумал, что нежданно-негаданно попал в войска КГБ. Но курсантам объяснили, что отныне им предстоит служить в войсках специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба.
Позже он понял, что прежде чем оказаться здесь, каждый из них прошел основательную проверку.
Здесь были совершенно иные, чем в обычной армейской школе сержантов, нравы, взаимоотношения между преподавателями и курсантами и между самими курсантами. О дедовщине тут не могло быть и речи. И не только потому, что в школе обучался постоянный контингент, без набора новобранцев, которые могли бы считаться салагами, но и потому, что по своему психологическому складу никто не допустил бы унижении и издевательства над собой. Имело значение и то обстоятельство, что все собранные здесь ребята являлись мастерами спорта преимущественно силовых видов, то есть были людьми профессионально подготовленными к дальнейшему обучению науке единоборства. Инструкторы если и выделялись среди своих учеников, то лишь в своей основной, узко специальной дисциплине.
Не знали они и бессмысленной изнуряющей муштры. Зато в полной мере узнали, что такое предельно насыщенная, поистине беспощадная учеба. Они так уставали, что для посторонних мыслей не оставалось ни времени, ни желания, ни сил. Игорю как-то подумалось, что если бы использовать такую систему обучения в университетах, он закончил свой юридический факультет максимально за полтора года и вынес бы куда больше знаний, чем за обычные пять лет.
За восемь месяцев обучения ни один курсант ни разу не побывал в увольнении, да и некуда было идти. Письма отсюда шли долго, не меньше месяца, предварительно побывав в десятках рук. И получатель видел на них штемпель какого угодно города, но только не того, вблизи которого затаилась шкода.
Дальнейшую службу в отдельной бригаде спецназа ГРУ, куда им предстояло прибыть после учебы, ожидали как заслуженный отдых. Но ожидания не сбылись - служба оказалась продолжением учебы, только на гораздо большей площади. К тому же теперь больше учили они сами. Однако с увольнениями и письмами дела обстояли лучше.
А через несколько месяцев пребывания в бригаде отлично зарекомендовавшего себя зам.командира группы сержанта Кондратюка снова направили учиться. В этой, запрятанной в совершенной глуши среди лесов и болот школе их оказалось всего пятьдесят шесть сержантов и прапорщиков, и ни одного рядового. Все ходили в форме без знаков различия, вероятно, для того, чтобы даже этим подчеркнуть, что отношение к человеку здесь зависит от иных ценностей. Курсанты обращались друг к другу по имени или фамилии. И никто не был уверен, на самом ли деле так его зовут и действительно ли это его паспортная фамилия. Учиться предстояло шесть месяцев.
Условия тут существенно отличались от тех, что были в школе сержантов и приближались почти к санаторным, как их представляли себе собранные здесь младшие командиры. Никаких двухярусных коек, спальни на несколько человек, паркетные полы, душ, не зачехленное, как на погранзаставах, а открытое пианино, цветные телевизоры, стереосистемы, прекрасная столовая без обычных для армии бачков и "разводящих", отличное питание. Все это сначала несколько удивляло и, конечно, радовало. Потом началась учеба и стало не до того.
В основе своей программа обучения была здесь та же, что и в школе сержантов, но разностороннее, глубже, объемнее. Появились и новые дисциплины, дополнительные курсы, семинары. Лекции читали систематически наезжавшие ученые, специалисты в различных областях знаний - химики, врачи, транспортники, экономисты, социологи, дипломаты, политологи, ушедшие на преподавательскую работу разведчики, психологи, профессора военных академий, преподаватели иностранных языков.
Ежедневно читались лекции о социально-политической обстановке в странах социалистического блока. Всесторонне изучались основные стратегические направления вероятного европейского театра военных действий. В зависимости от общеобразовательного, культурного уровня и способностей курсантов изучались иностранные языки. Таких людей было меньше половины. И их способности играли не главную роль, поскольку знание языка не может заменить уровень общего развития, и совсем не означает возможность использования человека в разведке.
- Англичане, в общем-то, знают свой, иностранный для нас, английский язык. Но разве от этого у них дураков меньше, чем у нас? - смеялся преподаватель. - А если говорить в частности, о вас, то изучать иностранный язык надо прежде всего тем, кто сможет использовать его по назначению.
Кондратюк специализировался на итальянском. Ему, молдаванину, он давался легко. И через полгода, к завершению учебы, он говорил на нем без малейшего акцента, как на родном. Конечно, никто не собирался отправлять его в Италию для агентурной работы. Для этого имелись профессионалы из стратегической разведки. А вот послать с разовым, локальным заданием, когда возникнет такая необходимость, имело смысл. На этот случай его готовили для засылки в Триест.
Наставник из него душу выматывал, гоняя по всевозможным аспектам жизни страны. Его интересовал анализ экономической, политической ситуации, парламентских хитросплетений; исторически сложившийся характер народа, нормы взаимоотношений между людьми, их добродетели и пороки. Спрашивал о склонности людей к наркомании, сексуальной раскрепощенности, жадности, алкоголизму и о массе других вещей. При этом упор делался на низменные чувства и склонности населения, которые наиболее успешно можно использовать в своих целях. Как, например, можно вызвать панику в городе, бунт, как превратить обычную диверсию в диверсию социально-политическую?
Кондратюк отвечал, что осуществить прямую диверсию лучше в крайнем случае, а сначала нужно прибегнуть к распространению и нагнетанию действующих на воображение слухов. Скажем, о том, что на заводе по производству фтора произошла серьезная авария, которую тщательно скрывают, и город постепенно обволакивается смертоносным газом. Свое решение он обосновывал психологическими мотивами... Советских людей жизнь так закалила, что их ни чем уже не испугаешь. Скажи, что весь урожай зерновых в этом году отравлен чрезмерным использованием ядовитых удобрений, что все забитые на мясо животные несут в себе инфекцию самых страшных болезней. Наш человек выматерится, скажет: "Живы будем - не помрем" и будет есть. Все равно эту пищу заменить нечем. А подверженные панике европейцы, те же итальянцы, придут в ужас, потребуют суда над виновными, отставки правительства, города взорвутся негодованием, бунтом, запестрят пикетами, разразятся погромами. Наставник поулыбался его доводам и предложил детально разработать эту гипотетическую ситуацию применительно к Триесту.
Триест - место своей возможной командировки - Игорь изучил не хуже, чем свой родной Кишинев, а, пожалуй, и лучше. Он знал все причалы в порту, грузооборот, фрахт любой компании, основные прибываемые и отправляемые грузы, наиболее удобные стоянки, мощность, названия, специфику, владельцев промышленных предприятий, ведущие торговые фирмы, магазины, рынки. Помнил адреса и расположение ресторанов, клубов, полицейских участков, домов терпимости, высших учебных заведений, мог начертить схему любого вокзала, каждого маршрута городского транспорта, сумму штрафа за то или иное нарушение муниципальных правил поведения в общественных местах или дорожного движения. Изучил местные традиции, праздники, любимые блюда, места отдыха. Четко характеризовал все действующие в городе политические партии, общественные движения, различные фонды, неформальные объединения, молодежные группировки.
По замыслу он должен был работать в Триесте под личиной хиппи с группой из трех-четырех человек. Связь с посольством и консульством исключалась. Значит, надеяться нужно было только на себя. И он готовился всерьез, благо время занятий здесь не ограничивалось вечерним отбоем, только утром вставать надо было вместе со всеми. Заграничная командировка маячила в далекой ли, близкой ли, но перспективе и была далеко не главным делом в системе образования курсанта Кондратюка. Помимо этого забот было сверх головы. Чему их здесь только ни учили изо дня в день с половины шестого утра - после обязательного, независимо от погоды, семикилометрового кросса и последующего завтрака - до девяти часов вечера. '
Из них готовили разведчиков и диверсантов экстракласса почти с неограниченным диапазоном деятельности.
Они должны были уметь водить все виды транспорта, включая танки, электропоезда, катера, вертолеты, винтовые самолеты. Их учили стрелять из всех видов отечественного и наиболее используемого зарубежного стрелкового оружия, а также из гранатометов, легких минометов, танковых пушек. Причем, стрельба велась только боевыми патронами.
Они штудировали теорию диверсионной работы, взрывного, минного, радиодела. А специалисты закрепляли знания жесткой практикой без скидок на любые природные катаклизмы до уровня классных мастеров.
Курсанты прыгали с парашютом днем и ночью - на лес, воду, горы. Умели передвигаться, отсиживаться, переодеваться под водой. Их учили соскакивать с движущихся грузовиков, троллейбусов, трамваев, выскакивать из легковых машин, выбрасываться из поездов, идущих со скоростью семьдесят пять и больше километров час.
Когда-то Игорь читал у Лондона, как один чудак ради острых ощущений, когда дул сильный ветер, влезал на крышу небоскреба и прогуливался по перилам с подветренной стороны - если бы сорвался, то сразу на тот свет. Тогда он не поверил писателю. А сейчас сам мог пройти по тонкому шнуру над бездонным ущельем, спокойно глядя вниз с жуткой высоты, или шагать над пропастью по тропе шириной в две ступни и думать о деле, совершенно не отвлекаясь на переживания. Их научили так глубоко в сознание загонять страх, что он даже не поднимал головы. Эти, как и другие такого рода упражнения, давались в меньшей степени тренировкой мышц и баланса движений и в большей - сконцентрированной волей. Любой человек, немного потренировавшись, может пройти по канату, натянутому в метре над землей. А если поднять канат на пятьдесят, сто метров? Ни навыки, ни сноровка не высушат холодный пот на спине и ладонях. Тут вступают в дело способности и умение преодолеть страх, то есть психологическая закалка.
Их учили убивать руками летящих раскрытой пастью к горлу собак, прорываться сквозь бушующий огонь, неделями выживать в лесу без воды и пищи - найдешь, что поесть и где напиться, значит, твое счастье. Иначе, хоть умереть, конечно, не дадут, придется выбирать для службы войска полегче. Учили отбиваться от трех, четырех вооруженных противников ножом, штыком, саперной лопаткой, голыми руками. У профессионала оружием может стать все, что колет, режет, бьет - шило, ножницы, вилка, ложка, тарелка, бутылка, кружка, пилка для ногтей, шариковая ручка. Их учили убивать руками, ногами, не бояться крови и смерти. Каждый день по два-три часа выделялось на рукопашный бой и боевое единоборство.
- Наш народ совершенно уникален в том отношении, что, как никакой другой народ, усвоил и развил все существующие способы уничтожения противника без оружия, голыми руками и, конечно, ногами, желательно обутыми, - посмеиваясь, говорил инструктор, относя к настоящему народу лишь тех его представителей, которые действительно усвоили эти способы убийства, и продолжал. - Прикончить человека голыми руками также просто, как прихлопнуть муху. Это вообще не проблема.

Каждый день после ужина курсанты настойчиво совершенствовались в способах убийства. До автоматизма отрабатывали свои коронные приемы, тренировали реакцию. Четверо атаковали одного палками вместо карабинов со штыками, а он отбивался от них тем, что подвернулось под руку. Работали на тренажерах, которые в это время никогда не пустовали. Некоторые сосредоточенно часами отрабатывали метание ножей.
Были такие, что не промахивались и с десяти метров. Но наиболее выгодным, оптимальным считалось расстояние в три метра, при котором достигается отличная точность и максимальная сила удара. Сила эта должна составлять семьсот-восемьсот килограммов. Ведь нужно поразить цель так, чтобы часовой предсмертным движением не успел нажать кнопку сигнализации или спусковой крючок автомата. Где гарантия, что человек не издаст стон, хрип, не вскрикнет? Трехметровая дистанция броска это гарантирует, и гарантирует абсолютно, если нож попадет в четвертый шейный позвонок сзади и в сердечную мышцу или горло спереди.
Казалось, все пять будних дней недели были насыщены занятиями до предела, но субботние, а то и воскресные в этом отношении их явно превосходили. Это были дни боевых игр - практических занятий по устройству засад, ловушек, секретов, которые одна группа со всем доступным хитроумием и коварством устраивает для другой. И пройти их нужно без потерь, так, будто здесь никто не проходил. Игры проводились каждую субботу, захватывая часть воскресного времени, то днем, то ночью и длились по двадцать-тридцать часов. О погоде тут уж и говорить не приходилось - чем хуже, тем лучше. По напряжению и сложности играм не уступали еженедельные семидесятикилометровые марш-броски по лесам, оврагам, болотам, преимущественно ночью при полной боевой выкладке. Здесь наставников интересовала не выносливость курсантов - это считалось само собой разумеющимся, иначе какой же он спецназовец, тем более командир, - а соблюдение на маршруте всесторонней маскировки. Чтобы их не обнаружили специально вышедшие для захвата разведгруппы, не засекли барражирующие по курсу движения вертолеты, не зафиксировала искусно замаскированная на маршруте контрольно-измерительная аппаратура, гораздо чувствительнее той, что используется на границе, чтобы рацию не засекли машины с пеленгаторами.
Они должны были суметь пройти там, где невозможно пройти ни животным, ни людям, если они не спецназовцы. И пройти должны, как тени, как невидимки.
Сержант Кондратюк был доволен - он нашел то, что искал, занимался делом, которое ему по-настоящему нравилось. Соревнование в школе ни в приказном, ни в каком другом порядке не внедрялось, чтобы не обесценить, не извратить казенщиной естественное желание человека добиться большего, чем другие, игра же самолюбий, напротив, незаметно подпитывалась преподавателями и инструкторами. У Игоря Кондратюка самолюбие было развито, пожалуй, даже чрезмерно.
Чуть позже, неся службу в бригаде спецназа, к званию мастера спорта по классической борьбе он добавил титул чемпиона Москвы в своем весе по дзю-до и еще одно звание мастера спорта. Затем стал мастером по служебному двоеборью, включающему рукопашный бой и владение штатным оружием. Выходя во главе группы в учебный поиск, соревнуясь с другими в учебе, выступая на соревнованиях, он думал только о победе, не допуская мысли о поражении. А если проигрывал, то был убежден, что это случайность, что в конечном счете все равно окажется победителем. Чаще всего так и получалось. Но его понемногу разраставшееся самолюбие со временем грозило трансформироваться в самомнение, и это существенно одерживало бы его совершенствование как профессионала.
Такого рода психологические сдвиги, происходящие у наиболее одаренных курсантов, безошибочно фиксировались преподавателями. И постепенно, исподволь самомнение вытеснялось нормальным самолюбием, а зарождавшаяся самоуверенность - уверенностью в себе. По мнению наставников, именно так и должен ощущать себя в этом мире разведчик и диверсант бригады специального назначения Главного разведывательного управления.
Когда-то в Академии Генштаба царской армии слушателям внушали: "Вы должны овладеть военной мыслью прошлого и узнать как можно больше. Только после этого, если понадобится, вы сумеете делать все наоборот". Используя эту мысль, наставники поясняли курсантам:
- Для изучения прошлого нам отведено для вас слишком мало времени. Поэтому вы должны знать, если не все, то как можно больше, о своей работе в настоящем времени, в наши дни. Это и позволит вам делать потом все наоборот, если потребуется. А в том, что потребуется, можете не сомневаться. Вы прежде всего разведчики, и уж потом диверсанты. И должны мыслить так, чтобы каждый раз загонять противника в тупик. А для этого надо думать неординарно, часто поступать вопреки логике и здравому смыслу. Если, выполняя задание, вы будете принимать решения, исходя из правильных, вполне обоснованных умозаключений, к которым пришел бы нормальный армейский офицер, возможность выполнения задания чаще всего окажется близкой к нулю.
Почему дилетанта труднее обезвредить, чем профессионала? Потому что один профессионал всегда сможет с большой степенью вероятности просчитать ходы другого профессионала, а действия дилетанта основываются не на привычной логике и выверенном опытом здравом смысле, а на его необычных, непривычных, часто дурацких, алогичных умозаключениях. Имея дело со специалистами антидиверсионных отрядов, вы должны уметь перевоплощаться мыслью в профессиональных дилетантов, чтобы думать их категориями. Но для этого, прежде всего, необходимо знать логику мышления и психологию противника. И вы будете ее знать.
Им говорили:
- Вы составляете элиту армии, если угодно, ее цвет, красу и гордость, как бы высокопарно это ни звучало. И мы сделаем все возможное, чтобы вы соответствовали этим высоким понятиям. Но если кто не хочет- Что ж, силой здесь никого не держат.
Стать элитой хотели все. Они были истинными патриотами. А наставники трудились над тем, чтобы подвести под чистосердечный патриотизм официальную идейно-политическую базу. Курсанты от начала до конца знали материалы всех съездов и пленумов ЦК партии, его бесчисленных решений и постановлений. Будучи советскими людьми, с психологией, взращенной на социалистических ценностях и идеалах, они все принимали за чистую монету и не сомневались в конечной победе коммунизма. Они не отличались широтой мышления, да это было не нужно для выполнения задач спецназа.
Кто знает, как бы выполнялись эти задачи, если бы наставники учили курсантов анализировать не только военные ситуации, мысли и действия противника, но также брожение общественной мысли и озлобление истосковавшегося по свободе народа. Эти неглупые парни открыли бы для себя много странного в родном отечестве. Они бы пришли к выводу, что в стране никогда не существовало диктатуры пролетариата - диктатуру осуществляли кто угодно, только не пролетариат, и уж конечно, не отброшенное во времена крепостничества крестьянство; что экономика СССР после смерти Ленина являла собой не что иное, как грубое, беззастенчивое извращение экономики социализма; что все шестьдесят советских лет страну, сменяя друг друга, возглавляли и вели к светлому будущему аморальные вожди вкупе с шайками растленных приближенных. Если бы кто-нибудь сказал им, что, принимая присягу, они клялись в верности не народу, не отечеству, а правящей банде действительных врагов отечества, презирающей свой народ, это были бы последние слова в жизни этого человека. Они не знали сомнений и не позволили бы сомневаться другим. Сомнения рождаются в размышлениях, а на размышления у них не оставалось времени. Родина голосом командира сказала: "Надо!" - какие еще могут быть разговоры!
Наставники внушали им, что быть патриотом отечества и не быть патриотом родного ГРУ - аморально. Не менее аморально, считали они, не презирать недоносков из МВД и кровавых монстров из КГБ, организации, от которой десятилетиями смердит подлостью. Особо непримиримая ненависть была именно к КГБ. Но не потому, что советская охранка с садистской жестокостью истребила и сгноила в лагерях миллионы своих соотечественников, оберегая страну от посягательств народа на лучшую жизнь. Тут прежде всего помнили о том, что за годы советской власти КГБ обескровило советскую разведку больше, чем все иностранные контрразведки вместе взятые. Не без основания приписывали проискам этой всесильной конторы и то прискорбное явление, что после подлого уничтожения Берзина ГРУ до последнего времени фатально не везло на руководителей. Сталин назначал на этот пост лично ему преданных, далеких от разведки людей вроде Голикова, Кузнецова и других, не сумевших ничем, кроме ошибок, стоивших десятков тысяч солдатских жизней, проявить себя на поле брани. Да и после его смерти будто умышленно отдавали разведку в руки бесталанных дилетантов. Дела в ГРУ пошли в гору, пожалуй, с тех пор, как Управление возглавил Петр Ивашутин, генерал не от инфантерии, а от разведки. Однако негласная драка между КГБ и ГРУ с годами не только не унялась, а разгорелась. ЦК КПСС не был заинтересован в прекращении борьбы этих ведомств. Жестокая конкуренция давала куда большие результаты, чем мирное, в сущности, никого ни к чему не обязывающее соцсоревнование. Не запишешь же на самом деле в социалистических обязательствах: в первом квартале добыть за рубежом столько-то государственно важных секретов и разоблачить столько-то шпионов - американских двадцать, английских пять, немецких восемь... К тому же, тайное противостояние двух мощных властных структур, владеющих взрывоопасной информацией друг о друге и обо всех остальных, создавало определенный баланс сил, уравновешивало их влияние. Значит, вожди партии и владыки народа могли жить спокойно.
...Военные чувствовали себя в самолете свободно: расхаживали по проходу между креслами, останавливались, чтобы выпить за знакомство, травили анекдоты, смеялись, рассказывали эпизоды боев, интересные случаи.
Сосед Кондратюка не успел окончательно проснуться, как услышал сопровождавшееся смехом громко произнесенное слово "больной". Не открывая глаз, он продолжал тихо посапывать, изображая спящего, и размышлял: случайно было произнесено это слово или относилось к нему. Среди пассажиров самолета ему не встретилось ни одного знакомого лица. И если, вспомнив о "больном", имели в виду именно его, значит широко распространилась в армии эта глупейшая история. Вспоминая о ней, он внутренне корчился от унижения и бессильной злости. Попадись ему этот комбат-подполковник, хам и сволочь он бы...
Комбат в дивизии был новым человеком. Но полковник, решивший проверить состояние политработы в батальоне, не счел нужным менять свою манеру поведения с незнакомым подполковником, тем более - подчиненным. Сперва ничто не предвещало неприятностей. Как водится, полковника пригласили пообедать. С обеда все и началось. Пищу подали из пайковых продуктов, без разносолов и местных деликатесов, которыми обычно разживались подчиненные в ожидании большого начальства. А ведь этот подполковник Веремеенко знал, что к нему едет начальник политотдела дивизии. Значит, не захотел уважить. А почему? Не потому же, что он соскучился по неприятностям. Полковник не допускал, что поведение комбата может быть просто нормальным поведением нормального человека.
- Вы что, всегда так обедаете? - окинув взглядом скудный стол, недовольно спросил он.
- Так точно, - ответил подполковник. - Питаемся тем, чем снабжают.
- Ладно, - хмыкнул полковник, - разрешаю не вешать мне лапшу на уши. Знаю я, чем вас снабжают, и чем вы снабжаете себя. Плох тот командир, который не сумеет позаботиться о харчах для подчиненных.
- Плох тот интендант, который не умеет или не хочет позабавиться... - Возразил комбат. - Кроме того, вы не мой подчиненный.
Полковник рассмеялся.
- И слава богу. А то под твоим началом я быстро бы сбросил свой вес. Что, и водки больше нет? - поинтересовался он. - Я вижу одну бутылку, а нас тут пять мужиков.
- Больше нет, - ответил Веремеенко. - Нам ведь водку не выдают. Хоть мы и на войне, но говорят, не положено.
Это уже было похоже на вызов, что полковнику отчасти даже понравилось - нечасто попадаются в армии субъекты, позволяющие себе так разговаривать с родным начальством. Ну, хорошо же, он ему покажет, как писать против ветра, пусть поймет раз и навсегда, что не тут институт, где строптивость не наказуема. И полковник показал, обнаружив в политической работе батальона целые залежи просчетов и недостатков. Распушив замполитов рот по отдельности, он собрал их вместе, пригласил командование батальона и в непререкаемо резкой форме огласил свои выводы: в батальоне преступно недооценивают роль политического воспитания подчиненных, идеологическая работа не ведется, пропаганды и агитации нет и в помине. Сообщил и о том, что последуют соответствующие оргвыводы. Полковник видел и знал, что в условиях этой странной необъявленной войны политическая работа нерезультативна в силу своей бессмысленности, и потому ведется преимущественно лишь на бланках отчетов и политдонесений. В этом отношении дела всюду обстояли плохо. Но там никто не фордыбачил, как этот подполковник.
Полагая, что достаточно запугал комбата, который молча сопровождал его по расположению батальона, и замполита, который все время неуверенно оправдывался, полковник решил сменить гнев на милость и дать им возможность сгладить сложившееся у начальства чреватое неприятностями впечатление. Перед отъездом он спросил с добродушной улыбкой:
- Как у вас с трофеями? Вы ведь недавно в кишлаке большую банду под орех разделали.
- Все захваченное оружие по приказу командира полка передано представителю афганских правительственных войск, - ответил подполковник.
- Да я не о том. - Полковник невольно поморщился раздраженный тупостью комбата. - После вашей акции, как там говорится, чай, кубышечка полным полна?
- Если не о том, то разрешите доложить? - подтянулся подполковник.
- Ну?..
- Не знаю, что было раньше, но сейчас вверенный мне батальон мирное население не грабит, товарищ полковник.
Полковник побагровел, помолчал, переваривая услышанное, а сообразив, вперил в комбата гневный взгляд и закричал, модулируя возмущение:
- Ты на что намекаешь, подполковник!? Ты что мне приписать хочешь! Ты оскорбляешь старшего по должности и званию! Ты у меня поплатишься за это, комбат! Пока еще комбат, мать твою!..
Вскоре был издан приказ по дивизии, в котором Веремеенко и его заместитель политчасти капитан Сафулин были раздраконены за подрыв боеспособности батальона из-за умышленного пренебрежения политической работой.
А через несколько дней комбат получил приказ подготовить подразделение к операции по уничтожению при поддержке эскадрильи вертолетов крупного формирования моджахедов, готовившегося перейти на территорию Афганистана из соседнего государства. Скорей всего из Пакистана, решил Веремеенко. Впрочем, могли перейти и из Индии, и из Китая. Правительство Индии могло и не знать о формировании близи ее границы формирований оппозиционных отрядов, а Китай вполне способен был отговориться просто неосведомленностью.
Тогда-то подполковник и решился написать ставший почти легендой рапорт на имя командира дивизии. Повторяя формулировки приказа комдива, в котором его лично и офицеров батальона обвиняли в злостной, недостойной чести советского офицера аполитичности, подрывающей боеспособность вверенного ему подразделения, комбат сообщал, что политработники батальона неспособны обеспечить политическую сознательность подчиненных при выполнении предстоящего задания и просил командира дивизии на время предстоящих боев направить в батальон начальника политотдела. Просьбу мотивировал тем, что политработники его подразделения получат счастливую возможность на личном примере замполита дивизии осознать, как нужно вести работу в боевых условиях.
Комдив мог бы разом покончить с этим нахальным комбатом, отстранив его от командования под тысячью предлогов, но решил, что будет полезнее ткнуть начавшего зарываться заместителя носом в собственное дерьмо. Он с удовольствием несколько раз перечитал рапорт, поматерился и посоветовал своему замполиту на некоторое время сказаться больным. Дело тем бы и кончилось, но оказалось, что комбат не так прост и беззащитен, как представлялось полковнику. Его рапорт удивительно быстро стал достоянием гласности. И "выздоровев", полковник стал замечать насмешливые взгляды штабных офицеров. Иногда слышал веселый смех, смолкавший при его приближении.
В дивизии за глаза его стали называть "больным замполитом", потом для краткости просто "больным". История с рапортом дошла до штаба армии. И тоже вызвала немало веселья. Полковник понимал, что его внеочередной отпуск, о котором он не просил, но который был ему предложен, вызван именно этой получившей широкую огласку историей, затеянной хамом комбатом. Конечно, в Афганистан его уже не пошлют, значит, не видать больше и трофеев, которые он при всякой оказии отправлял семье. И куда его теперь направят, на какую должность, - вопрос! Вдруг какому-нибудь чистоплюю - нечасто, но в Политуправлении Министерства обороны попадались и такие - взбредет в голову уволить его из кадров. Надо было срочно приводить в действие все свои связи. Тут было о чем подумать. Наверное, потому у него и вызывал невольное раздражение этот беззаботный здоровяк с дипломатическим статусом.
К креслу Игоря пошатываясь подошел пьяный сержант десантник с початой бутылкой какой-то мутной мерзости и эмалированной кружкой в руках.
- Выпьем за ВДВ, браток, - требовательно предложил он.
- С удовольствием бы, сержант, - с улыбкой ответил Игорь. - Но у меня язва.
- Ну да!? - удивился десантник. - А смотришься так, будто у тебя два желудка и оба здоровые.
- Ты ведь наверняка две склянки уже оприходовал, - кивнул на бутылку Кондратюк. - А смотришься так, будто еще и не начинал.
Сержант расхохотался, довольный.
- Ну, ты даешь, брат! Ладно, лечи свою язву, язви ее в душу, - отсмеявшись, скаламбурил он и двинулся к своей компании.
Игорь слышал, как он с удовольствием пересказывал приятелям его шутку о степени своего опьянения.
Потом возобновились рассказы о боевых эпизодах, байки о серьезных и курьезных случайностях, о странных афганских женщинах. Обо всем этом Кондратюк знал, во всяком случае, не меньше подвыпивших рассказчиков. Он перестал слушать и переключился на размышления.
Начал, конечно, с женщин.
Он вспомнил прочитанные по совету молодой жены очерки Ларисы Рейснер об Афганистане, куда она ездила с первым советским посольством, и эпизод последнего дня празднования рамазана.
В этот день женщины собираются в саду императора Бабура, основателя империи Великих Моголов. Здесь раз в году они снимают паранджу. За порядком следят девяти-десятилетние мальчики-солдаты с винтовками - воспитанники военной школы. Они во всем подражают взрослым, и со зверским презрением к женщине, которое пронизывает все их воспитание от младых ногтей, бьют их прикладами по шеям, животам, по груди. И в течение четырех часов этих издевательств - ни одной попытки защитить себя. Взрослые, сильные женщины, которым ничего не стоило бы отшлепать любого из "защитников" общественной безопасности, позволяли себя гнать, как скот, как должное принимали побои и синяки.
Всадник ли, автомобилист собьет женщину в грязь или в пыль, прохожий отнесет ее в сторону и оставит. Живую или мертвую - все равно. Это только женщина.
И ведь с тех пор за семьдесят лет ничего не изменилось. Игорь Кондратюк имел немало возможностей убедиться в этом. Женщины все так же ничего не знают о человеческом достоинстве. А если знают, то на какой-то свой странный мусульманский лад. Может быть, в их понимании достоинство женщины как раз и состоит в безгласном животном смирении и небывало беззаветном стоицизме? Но это стоицизм коровы, покорно идущей под нож мясника. Нет, это было непонятно, как и их совершенно нелепое понятие о возможности и запрете полового общения.
Если верить сказкам "Тысячи и одной ночи" - этому, по мнению историков, живому отображению нравов общественной и семейной жизни Востока, - мусульманские женщины никогда не были пуританками и ханжами. Афганские женщины, безгласные, забитые, как скот в хлеву, загнанные в гаремы, правда, с вполне приемлемыми условиями существования, которых мужчины считают низшими, нечистыми существами из-за менструации, почти не людьми, яростно оберегают свою так называемую женскую честь.
Похоже, за столетия их психика не претерпела никаких эволюционных сдвигов, размышлял Кондратюк. О психологии, которая вырабатывается в процессе меняющихся общественных отношений, и говорить нечего. Здесь ничего не меняется, значит, психология остается на уровне дарованной природой психики. Мораль, выработанную для своего удобства мужчинами, они принимают как свою. А ведь если сузить это понятие до сексуальных отношений, физиологически женщине больше пристало иметь мужской гарем, чем наоборот. Но, как любит говорить в затруднительных ситуациях старший лейтенант Марьясин, так уж исторически сложилось...
Бывало, советские воины насиловали афганок, пытаясь таким путем избавить их от предрассудков феодализма. Но это было возможно, только если женщина находилась в бессознательном состоянии, и всегда с риском для жизни. Придя в сознание, она хваталась за любое подвернувшееся под руку оружие.
Знакомый командир роты рассказывал Игорю, как потерял двух отличных солдат, изнасиловавших молодую афганку, не удосужившись предварительно оглушить ее. Метнувшись в дом за пистолетом, она застрелила обоих, потом своим серповидным ножом в ярости вырезала у каждого мошонку вместе с членом. Были и такие, что защищали не только женскую честь, но и свою феодально-отсталую страну с ее ужасающей нищетой, невежеством, предрассудками.
Однажды в перерыве между заданиями Игорь составил компанию командиру взвода, назначенного в патрулирование участка автотрассы. Когда на своих БТРах взвод приближался к небольшому кишлаку, в котором заведомо не могло быть душманов, командир на всякий случай выслал двух солдат на в разведку. Парни остановились возле одного из домов. Из окна высунулась симпатичная девушка лет семнадцати, осмотрелась по сторонам, но никого из чужих, кроме двух советских солдат, не увидела. Неподалеку возле дувала о чем-то беседовали старики. В отдалении бегали наперегонки дети. Девушка исчезла, но почти сразу появилась снова с автоматом, прямо из окна срезала обоих солдат одной очередью и спокойно вернулась к своей стряпне.
О чем она думала, на что рассчитывала? Знала ведь, что солдат будут искать, и переложить вину на моджахедов не удастся - последние два дня они не появлялись в кишлаке, не было их и сейчас.
И все-таки, когда ее привели и поставили перед лейтенантом, она что-то быстро лопотала, пытаясь оправдаться. Будто можно было оправдаться, если перед командиром лежали еще не остывшие обнаруженные в мусоре стреляные гильзы, а в руках он держал ее автомат с открытым казенником, из которого пахло порохом. Оружие нашли в ее комнате под горой лежавших на постели подушек. Из дальних комнат дома солдаты вывели ее отца, мать, двух сестренок и брата - детям было от шести до девяти лет. Родители бросились к офицеру. Мать плакала и с мольбой тянула к нему руки. Отец что-то быстро говорил и размахивал руками, видимо, показывая, откуда пришли и куда ушли убийцы, и будто не видел бьющие в глаза страшные улики. Его до идиотизма наивная ложь только ожесточила солдат, на лицах которых и без того читались ненависть и непреклонная решимость рассчитаться за мертвых товарищей. "Неужели действительно надеется обмануть?" - с изумлением подумал стоявший в стороне Кондратюк. Побледневший от ярости молодой лейтенант, который недавно в разговоре с Игорем восторгался мужественной борьбой испанских герильяс с войсками Наполеона, резко повернулся к подчиненным и резко махнул рукой:
- К... матери! Всех!
Разом ударили полтора десятка автоматов, разрезая очередями живую человеческую плоть. Пушки БТРов довершили дело, сравняв с землей дом вместе с пристройками. Игорю едва удалось уговорить лейтенанта и его осатаневших подчиненных от безжалостной расправы над всем кишлаком. Им руководила не гуманность - он сам был взбешен подлым и глупым убийством солдат, - он исходил из здравого смысла. Живые расскажут другим, что со стороны советских солдат это была справедливая месть - что такое месть, уж они-то понимали, - а не злобное истребление мирных афганцев. Уничтожение всех не принесет ничего, кроме вреда, убеждал он. Некому будет поведать жителям соседних кишлаков, как все в действительности происходило. А в народе распространится еще одна байка о безжалостных советских оккупантах.
...Игорь снова прислушался к громким разговорам отпускников. Сидевшие поближе к нему ребята не без хвастовства болтали об участии в боевых операциях, беззастенчиво бахвалились отнюдь не военными трофеями, которые потом продавали штабным офицерам. Смеялись над каким-то богатым афганцем, который спрятал мешочки с гашишем под платьями у своих жен, считая это самым надежным тайником, а потом плевался и визжал, видя свое состояние исчезающим в карманах русских солдат и слыша вопли сбившихся в угол раздетых догола жен. Его успокоили ударом рукоятки пистолета по голове. Жен на радостях от богатой добычи трогать не стали.
За все проведенное в Афганистане время под командой Кондратюка побывало несколько групп спецназа ГРУ, и ни в одной, ни один человек не пристрастился к наркотикам. Пробовали все, включая самого Кондратюка, но дальше этого не шло. И не потому, что в противном случае человека сразу бы вышибли из спецназа. Просто здесь были собраны люди иной закалки. Один из заместителей Игоря старший прапорщик Омелько как-то сказал: "Не хочу умереть тварью с разваленной психикой, а жить - тем более". Кондратюк почти с нежностью подумал о ребятах из своей нынешней группы.
Между тем по соседству разгорелся спор об армейской операции под Кундузом. Обе стороны пороли чушь, сваливая в кучу домыслы, факты и ложь. Игорь хорошо помнил эту операцию, в которой значительную роль сыграла его тогдашняя группа.
Из Туркестанского военного округа прибыло крупное пополнение, которого с нетерпение ожидали. Но, боже, что это было за пополнение! Совершенно необученный молодняк, "дикие", как таких здесь называли. Их боевая подготовка сводилась к тому, что каждый успел пару раз стрельнуть из автомата. И пожалуйте выполнять свой интернациональный долг. Даже не отличавшееся сердобольностью армейское начальство не решилось бросить этих пацанов на неразведанные позиции хорошо укрепившихся в горах моджахедов.
Каким-то образом командиру дивизии удалось на двое суток заполучить в свое распоряжение группу Кондратюка. Ее усилили людьми из обычного армейского спецназа и приказали провести разведку боем, чтобы выявить расположение огневых позиций противника - засечь ракетные установки, минометы, пулеметные точки. Другие виды разведки, включая авиационную, не смогли справиться с этой задачей. Маскироваться в своих горах моджахеды умели великолепно. Нужно было не просто вызвать огонь на себя, а вызвать его так, чтобы вскрыть огневую систему противника.
Кондратюку дали сутки на подготовку. Шестьдесят оказавшихся в его распоряжении человек он разбил на двадцать групп по три человека. У каждой на вооружении был пулемет и гранатомет, помимо личного оружия.
Командир группы, назначенный Игорем из своих ребят, должен был в бою прикрывать своих людей, а перед тем нести на себе большую часть боеприпасов. Каждой группе по карте был отведен свой участок. Драться им предстояло разрозненно, на расстоянии огневой связи. Таким образом, создавалось впечатление широкого фронта атаки. Собрав людей, Кондратюк сказал:
- Предполагаю, что все вы хотите еще пожить. Кто не хочет, может идти в атаку с главными силами. Мы не герои и не самоубийцы, чтобы лезть под пули, если этого не требует обстановка. Общий замысел нашего скорее боевого, чем разведывательного поиска вы уже знаете. Сейчас все займемся рекогносцировкой местности, каждая группа - на отведенном ей участке. На задание выходим, как обычно, ночью. Боевое охранение, или как там они его называют, духи, конечно, выставили на высотах. Его нужно снять тихо, без шума и только под утро, желательно после смены, за час до начала войсковой операции. До тех пор замереть, ждать и изучать противника. Разделавшись с охранением, надо сразу подняться на гребень высоты. Когда замолчит наша артиллерия, одновременно открываем огонь из всех видов оружия, желательно, по целям, которые, надеюсь, вы успеете обнаружить с помощью приборов ночного видения. Огонь должен быть беспрерывным. Если вас нащупают духи, скрывайтесь на обратных скатах гор или спускайтесь ниже по боковым склонам. Но огня не прекращать. И никаких бросков вперед, никакого идиотского геройства, которое чаще всего происходит от неумения воевать, от безграмотности. Мы-то профессионалы.
Когда Кондратюк доложил свой замысел командиру мотострелкового полка, которому предстояло выбивать моджахедов, тот посмотрел на него с недоумением:
- Какая же это разведка боем?
- Товарищ полковник, вам нужно уточнить систему огня противника или увидеть наши трупы? - спросил Кондратюк.
- Хамишь, старший лейтенант, - сказал полковник. - Ладно, делай, как задумал. Мне сказали, что тебе можно полностью довериться. Пятнадцатиминутный артналет обеспечу. Твоих не заденут, не бойся. Учти, - не выйдет, ответственность полностью на тебе, раз ты такое доверенное лицо. Действуй.
Все прошло на удивление точно по плану. После неплотной артиллерийской подготовки по площадям, наугад, шестьдесят спецназовцев открыли по противнику бешеный огонь. Создали имитацию такой атаки, словно в наступление двинулся, по меньшей мере, батальон. Моджахеды ответили из всех видов оружия по заранее пристрелянным, но теперь пустым, позициям. Артиллеристы и авиаторы засекали огневые точки. Только теперь по-настоящему громыхнула артиллерия, заработали минометные батареи. Сверху, сея смерть, обрушились удары вертолетов МИ-24. Почти все живое было разметано, уничтожено, превращено в прах.
Необстрелянное пополнение двинулось в атаку и выполнило свою задачу с минимальными потерями.
В сводной группе Кондратюка потерь не было. Обычно за такие дела награждали орденами. Их не наградили, ни одного. Во-первых, чужаки, во-вторых, решили, что, наверное, этим парням именно так и положено воевать.
Когда все кончилось, кто-то из армейских спецназовцев спросил:
- Вы ведь наши, ребята?
- Да нет, скорее вы наши, - рассмеялся кто-то из группы Кондратюка, за что потом получил выговор от командира, чтобы не болтал лишнего.
Конечно, эти ребята знали о существовании отдельных бригад спецназа, подчиненных непосредственно Главному разведывательному управлению Генштаба. Но о том, что их частично используют в Афганистане, и что группа Кондратюка - одно из подразделений такой бригады, им, видимо, знать было необязательно. Однако таким парням достаточно было намека, чтобы сделать верные выводы.
- Понятно, - уважительно произнес спецназовец.
Соображать, догадываться, предполагать - это запретить невозможно, и тут уж ничего не поделаешь. Лишь бы намек исходил не от его подчиненных - этим и был недоволен капитан.


-8-

Когда самолет шел на посадку, Игорь думал уже не о прошлом, а о том, что ждет его впереди, и снова задавался вопросом, зачем потребовалось столь спешно отрывать его от боевой работы и скорее транспортировать, чем командировать за тысячи километров в столицу.
Аэропорт Внуково он знал неплохо и мог без встречающих не затеряться в его гомонящем беспрестанно движущемся людском муравейнике. Но Кондратюка встречали. Как только он, выйдя из аэродромного автобуса, оказался в зале, к нему подошли двое в гражданском, и назвали Валерием, именем, указанным в его дипломатическом паспорте. Впредь здесь, в Москве, к нему только так и обращались. Новую фамилию либо не знали, либо приказано было не называть.
Тот, что помоложе, улыбчивый парень не намного старше Игоря, с добродушным внушающим доверие лицом, сел на водительское место скромно пристроившейся на стоянке "Лады". Старший - высокий аскетичного вида седеющий мужчина - усадил Игоря рядом с собой за спиной водителя. Машина тихо выехала из ряда, но как только оказалась на трассе, резко рванулась вперед. Не надо было иметь опыта Кондратюка, чтобы понять - под неказистой внешностью автомобиля бьется сердце мощного мотора.
- Будем знакомиться, - повернулся к Игорю старший. - Меня зовут Иваном Никандровичем, моего товарища, - он кивнул на водителя, - Сергеем Владимировичем. Можно называть просто Сергеем, возраст позволяет. Мы - ваши кураторы на все время вашего пребывания в командировке, Сергей - постоянный, я - по мере надобности. На этом пока остановимся. Как долетели, не спрашиваю. А вот как вы там воюете, хотелось бы послушать из первых уст.
- Ну какая у меня там может быть война, - пожал плечами Игорь. - Этнографические разборки; школьные учителя, едва умеющие читать и считать, рядом с которыми невежественные муллы выглядят профессорами; советские профессора в местных ВУЗах, не желающие уступать свои кафедры немногим действительно образованным афганцам; упертые советники - преимущественно наши партийные функционеры, от которых в Союзе постарались избавиться за ненадобностью, и с которыми договориться труднее, чем с афганцами.
Кондратюк понимал, что рискует, но решил сразу выяснить меру доверительности в их дальнейших отношениях. Не понравится его оценка ситуации - отправляйте обратно очередным рейсом. Не в тыл же отправите, а на войну.
Но совершенно неожиданно для него оба сопровождающих дружно рассмеялись.
- Я сказал что-нибудь веселое? - удивился Игорь.
- Да нет, скорее грустное, - ответил Сергей. - Просто нам понравилось, как быстро ты вошел в роль.
- Говорил ты в общем правильно, - отозвался Иван Никандрович. - Видимо, мог бы еще много чего сказать на сей счет. Но советую свое мнение держать при себе. Не обязательно о нем знать и... послу. - Его губы дрогнули в легкой усмешке. - Демократия у нас пока в эмбриональном состоянии. Да и когда вырастет и обретет гражданство, все равно нельзя будет откровенничать с кем попало - нас я, конечно, не имею в виду. В нашем ведомстве как раз нужна откровенность и только откровенность. Ну, а как все-таки воюете? Не лично вы, Валерий. О вас нам кое-что известно.
Смех спутников, замечание Сергея, ухмылка старшего при упоминании посла не оставляли сомнений, что эти люди его действительна знают. Да и не в МИД же его везут на самом-то деле. И о войне спрашивают, видимо, потому, что знают: в Афганистане он не на посольских харчах отъедался. Тем не менее, сработала вошедшая в привычку осторожность.
- Мне приходится иногда выезжать, - начал он.
- Отставить, майор, - перебил Иван Никандрович.
- Капитан, - машинально поправил Игорь.
- Майор, - повторил старший. - Вам же говорил полковник Клементьев о присвоении очередного звания после того, как выполните задание. Вы его выполнили блестяще. Так что снимайте вашу дипломатическую личину, чтобы сразу наладить наши теперешние и дальнейшие отношения. Так как там дела, какие настроения?
- Настроение бодрое - идем ко дну, - с улыбкой ответил Игорь. - Понимаю, что не очень умно, но к сожалению, ситуация очень похожа. Если говорить о себе, то мое настроение... Нет, вернее главное ощущение от этой войны - постоянное чувство голода.
- Неужели так плохо? - искренне удивился Сергей.
- В первые год-два было хуже некуда. Снабженцы относились к делу совершенно наплевательски. Войска питались главным образом консервами, которые в афганскую жару есть совершенно невмоготу. Приварка почти никакого. Походных кухонь ровно вдвое меньше положенного. Всего четыре рефрижератора вместо шестидесяти шести, как предусмотрено расчетами хозяйственников. Люди голодали. Теперь в этом отношении дела, правда, улучшились. Но не для нас. В поиск много с собой не унесешь. Берем в основном галеты и воду. Говорят, что положен шоколад. Но не говорят, где его положили. Мы бы взяли, если бы нашли.
Все рассмеялись.
- Ничего, мы тебя здесь откормим, - пообещал Сергей.
- Еще что-нибудь рассказать? - спросил Игорь.
- Конечно, - сказал Иван Никандрович.
- Мне как-то пришлось недолго полежать в госпитале, - продолжал Кондратюк.
- Так врач по знакомству показал мне справку медицинского Управления Министерства обороны о влиянии климата Афганистана на здоровье солдат. В ней указывается воздействие на организм высокогорья, перепадов температуры воздуха, повышенной солнечной радиации, сухого горячего ветра, который обычно называют "афганцем". У людей повышается температура тела, чаще начинает биться сердце, увеличивается кровяное давление. Начинается истощение, появляются головные боли, бессонница, одышка, головокружение, конъюнктивит и что-то там еще. Все это, конечно, верно и все это - ерунда, по сравнению с лавиной инфекционных заболеваний, которые вряд ли имеют отношение к климату страны. Тысячи солдат и офицеров лежат в госпиталях с брюшным тифом, желтухой, дизентерией. Не хватает медикаментов, медицинского персонала, да просто нет условий для нормального лечения. Людей, как когда-то в годы гражданской войны, заедают вши. А появляются они никак уж не от повышенной солнечной активности, высокогорья или влияния "афганца". Людям постоянно не хватает воды. В войсках почти нет прачечных, очень мало бань. Добавьте сюда некачественную пищу. Кстати, о банях. Мне рассказывал один юрист из штаба армии, что военной прокуратуре была дана команда строго карать тех, кто в частях и подразделениях самовольно строит бани. Черт его знает что! Симптом тупоумия или хорошо рассчитанная диверсия. В общем... так вот и воюем.
- Невесело, - задумчиво проговорил Иван Никандрович.
- Я бы сказал, подло, - уточнил Игорь, и добавил: - Подло по отношению к своей же родной армии, к своим людям.
- Ну, а воевать-то умеем? Как на твой взгляд, Валерий? - спросил Сергей.
- Стратег из меня никакой, - сказал Кондратюк. - Но если на мой взгляд, то думаю, с любым нормальным, цивилизованным противником воевали бы по крайней мере на равных, а скорей всего даже лучше. Я исхожу из моих действительно скромных знаний иностранных армий. Но все-таки не напрасно же меня учили в нашей суровой школе. А здесь противника сперва надо еще найти. Он может оказаться где угодно, правильнее сказать, где неугодно нам - с фронта, на флангах, в тылу. И всегда спешит исчезнуть, не принимая боя на невыгодных условиях, и совершенно правильно. Он мобилен. Так что наш перевес в людях и технике мало что давал. Все равно что гоняться за лисой на танке по буеракам. А у нас поначалу против мелких банд разворачивали батальоны и полки. И страдало чаще всего местное население. Когда командование, наконец, противопоставило партизанской тактике моджахедов свою партизанскую тактику выслеживания мелкими группами и последующего уничтожения обнаруженных группировок вооруженной оппозиции армейскими частями, дело пошло на лад.
Считаю, что теперь и в этих условиях воевать научились. Вы, наверное, не хуже меня знаете о разгроме крупных отрядов оппозиции и ликвидации их мощных баз в провинциях Кабул, Лагман, Каписа, Парван, Баглан, Пактия, на Парачинарском выступе. В округе Хост вместе с крупным бандформированием разгрохали расположенную в горах близ границы мощнейшую опорную базу, которая считалась неприступной. Ее десять лет строили по всем правилам современного фортификационного искусства. Не спасло и массированное применение новейших зенитных комплексов. Блестяще были проведены операции в Ниджарабском районе и западнее Герата, включая разгром базы-арсенала Какари-Шашари возле границы с Ираном. От моджахедов только пух летел. А бои в самом напряженном районе Афганистана - провинции Кандагар! Здесь войска оппозиции чувствовали себя как дома, в полнейшей безопасности. Операция длилась несколько месяцев. Сильный противник, местность сложнейшая, главным образом для наступательной стороны, температура в тени пятьдесят градусов. Серьезные были бои. И ничего, очистили и город, и прилегающие к нему уезды так надежно, что тут с тех пор большие формирования оппозиции не появлялись. С нашей стороны были введены в дело не только полки, но и дивизии. Что там ни говори, а воевать мы все-таки научились. Правда, наука обошлась не дешево.
- Мы мало знаем об этом, - сказал Иван Никандрович. - У нас несколько иное направление работы. А вот откуда тебе все это известно? Сам говоришь, что не стратег. А рассказываешь так, словно через тебя проходили сводки Генштаба.
- Сводки через меня не проходили, - улыбнулся Игорь. - А я, когда бываю в Кабуле в штабе армии, прохожу через разведетдел. У меня там приятели.
- Что можно сказать об афганских правительственных войсках? - внимательно следя за дорогой, спросил Сергей.
- Да что о них скажешь, - вздохнул Кондратюк. - Воюют. Иногда ничего, чаще плохо. Сколько бывало: наши очищают от оппозиционных бандформирований провинцию, город или кишлак и, уходя, оставляют их на попечение правительственных войск. И стоит только нашим уйти, как моджахеды тут же выбивают "зеленых". Приходится все начинать сначала. Например, Панджшер освобождали раз восемь, а то и больше. И каждый раз одно и тоже. Наши части возвращаются в места постоянной дислокации - душманы Масуда тут же очищают долину от правительственных войск. Вот такие дела.
- А в чем дело? - поинтересовался Сергей. - С той стороны афганцы и с этой афганцы. У этих, к тому же, и вооружение лучше и боевая техника. Учите плохо, что ли? Хуже, чем тех обучают иностранные инструктора?
- Да нет, учим, конечно, не хуже. Наши, если можно так сказать, афганцы умеют воевать не хуже тех, только меньше стараются... А что касается обучения, то тут такое дело. Ты его обучил, а он с этими знаниями, прихватив полученное от тебя оружие, перебегает к моджахедам.
- Опять же - почему? Слишком давите?
- Так сразу и не ответишь, почему. Причин предательства и дезертирства из афганских правительственных войск множество: религиозные, этнические, семейные, личные обиды и так далее. Но одна из самых существенных причин в том, что солдат царандоя получает денежного содержания раз в пять меньше, чем моджахед. Солдаты торгуют личным оружием и не только личным, и не только оружием. Тащат, воруют, спекулируют почище наших. Загнал на черном рынке автомат - обеспечил семью года на два. Зажмут наши ребята банду так, что вырваться невозможно, она отбивается до темноты, а ночью словно испаряется... через какой-нибудь блок-пост афганского МГБ. За большую взятку, конечно. Вообще, в Афганистане за деньги могут предать, продать кого угодно и что угодно: родину, человека, ракету, информацию. По-моему, это давным-давно стало нормой жизни, может быть, даже национальной чертой характера. Все это - в порядке вещей. Знаю, что этого не может, во всяком случае, не должно быть, но у меня лично сложилось мнение, что им неведомо понятие о совести.
Мы не занимаемся вербовкой агентов, это работа разведки и особых отделов. Мне говорил начальник особого отдела части, что на правдивость завербованных афганских агентов лучше не рассчитывать. Полученную от них информацию обязательно надо перепроверять другими видами разведки. Играть роль агентов-двойников для них - почти обычное явление. Иногда работают даже на трех-четырех хозяев. И конечно, с каждого получают причитающуюся мзду. Мы иногда просили придать группе агента из того или иного рода, племени, клана - в зависимости от содержания задания. И за редчайшим исключением все оказывались сволочами.
- Они, конечно, не знали, в какую попадают компанию? - со смехом спросил Сергей.
- Конечно.
- Иначе вам не заполучить бы ни одного, - посмеиваясь, продолжал Сергей.
- Тогда им просто незачем было бы идти с нами. Продал информацию о месте дислокации группы - и обеспечил себе безбедное существование на многие годы.
- Ну и, как вы с ними?..
- Как мы с ними поступаем? Ну, не тащить же их обратно, да еще по горам, тем более что никакой ценности они собой не представляют. К счастью, ни одному из них не удалось сорвать задание группы.
- Да, церемонии, вижу, у вас не в моде, - покачал головой Сергей. - Слушай, Валерий, а как вообще наши ребята относятся к своим афганским товарищам по оружию?
- Частные, личные отношения, понятно, бывают самые различные, а общее такое: в бою лучше видеть их впереди, чем за спиной. Иногда приходилось и, как бы выразится, - давить. Не в прямом смысле, разумеется. Они запросто могут отказаться идти в бой или прервать атаку и отойти, потому что стемнело и похолодало, потому что подошло время намаза или обеда, потому что устали после перехода, потому что им дали недостаточно бронетехники и вообще, потому что оттуда стреляют...
Некоторое время все молчали. Потом Иван Никандрович заинтересованно сказал:
- Очень интересная информация. Ну, а что можешь сказать о том, каков психологический настрой нашей армии или, как некогда говорили, дух войск?
- Если коротко, то настрой явно диссонансный, дух тяжелый, - ответил Игорь и улыбнулся. - А знаете, за последние шесть лет мне еще не приходилось так много за один раз говорить на эту тему.
Это было действительно так. И сейчас он словно спешил выговориться с этими людьми, которых он справедливо отнес к категории своих, за все годы молчания. Здесь не надо было опасаться ни мелкого подвоха, ни тихого доноса. Эти если и не одобрят, то хотя бы поймут. А если что не так, то дальнейшая его судьба тоже решится сразу, без проволочек. Однако было похоже, что пока он не очень-то их и удивил.
- И все же поясни, - напомнил Иван Никандрович.
- Хорошо, - согласился Игорь. - Я иногда вот о чем думаю... Понятно, что война неизбежно меняет людей, и конечно, не в лучшую сторону... В сравнении с Великой отечественной эта война не просто малая, а очень малая. Хотя бы потому, что здесь гибнет неизмеримо меньше людей. И вот я думаю: неужели та война так же обнажила в людях их моральное, психологическое и всякое другое скотство, как и эта...
- Я думаю, - после некоторого молчания заговорил Сергей, - что последняя сволочь, потерявшая человеческий облик, защищая свою жизнь, может драться мужественно, остервенело, если хотите, геройски. Но все же не так, не с тем истинным мужеством, которое рождается не в страхе смерти, а в душе. Ну, а какая может быть душа у человека, потерявшего человеческий облик. Не надо сбрасывать со счетов идею и справедливость дела, за которое воюешь. Понимаете, что я хочу сказать?
- Кое-что, с трудом, - улыбнулся Иван Никандрович.
- И на том спасибо, - хмыкнул Сергей и продолжал. - Например, англичане до сих пор кричат: "Битва за Англию! Битва за Англию!" и до сих пор страшно гордятся проявленной силой воли и духа. А недавно в одной книге я натолкнулся на такое... Американский журналист Эдгар Сноу, побывавший в Сталинграде после пленения армии Паулюса, писал, что подвергшиеся бомбардировке участки Лондона могли бы укрыться в одном углу руин Сталинграда. Англичане горды тем, что отбили немецкую авиацию, выдержали бомбежку и не поддались панике. А здесь дрались в воздухе, дрались на земле и под землей за каждый дом, подъезд, этаж под непрерывным огнем с земли и тучами бомб с неба. Так какую надо было иметь силу духа и воли, чтобы выдержать этот ад и не только не поддаться панике, но и победить. Вряд ли такое могли бы выдержать люди, борющиеся только за свою жизнь. Такие под огонь не бросятся, не вскочат на танк врага с уже охваченной огнем бутылкой горючей смеси в руках, не закроют грудью пулемет, чтобы открыть путь товарищам. Это вот я и имел в виду. А вот очень интересные цифры. Там же вычитал. Одиннадцатого октября 1942 года лондонское радио сообщило... За 28 дней была завоевана Польша, а в Сталинграде за 28 дней немцы взяли несколько домов. За 38 дней была завоевана Франция, а в Сталинграде за 38 дней немцы продвинулись с одной стороны улицы на другую. Вот так воевали наши деды.
- Они же наши отцы, - с улыбкой уточнила Иван Никандрович.
- Это, конечно, очень впечатляет, - сказал Игорь. - Но ведь немцы были тоже отличными вояками. А они, как известно даже из песни, отребье человечества, фашистская нечисть, насильники, грабители, мучители людей, то есть совершенно утратили человеческий облик, о котором ты говорил.
- Так ведь они-то и потерпели поражение, - возразил Сергей.
- Не убеждает, - покачал головой Кондратюк. - Мне тоже хотелось бы, чтобы хорошие люди, борющиеся за правое дело, всегда побеждали, а плохие, преследующие корыстные интересы, терпели поражение. Но ведь чаще почему-то бывает наоборот. Ведь немцы завоевали всю Европу, уже будучи отребьем человечества. А вспомним несокрушимые когорты Александра Македонского, железные легионы Юлия Цезаря, победоносные армии Наполеона Бонапарта. Это же все наглые завоеватели, для которых не существовало понятие совести. Не знаю, какой уж там облик имели их солдаты, человеческий или нечеловеческий, но эти душители, грабители, губители государств и народов проявляли мужество, героизм и даже самопожертвование.
- Мм... да, - хмыкнул Сергей и покрутил головой.
- Эк, ведь куда тебя занесло, - коротко рассмеялся Иван Никандрович. - Тема чрезвычайно интересная, и мы как-нибудь вернемся к ней на досуге, если будет этот самый досуг. А сейчас я все-таки хотел бы услышать твое мнение, Валерий, о психологическом облике 40-й армии. Ты ведь с этого начал, да Сергей утащил тебя в дебри силлогизмов.
- Ладно, - сказал Игорь. - Да, я имел в виду не военную подготовку. В этом отношении моджахеды, которых натаскивают в базовых лагерях Пакистана и Ирана сотни иностранных инструкторов, безусловно уступают нашим солдатам. Разумеется, за исключением новобранцев, едва научившихся разбирать автомат. Я никогда не мог понять, зачем нужно бросать под пули необученный молодняк. Если уж обстреливать, так обученные войска. Не имею в виду и взаимные зверства. Они с наших живых сдирают кожу, наши стирают с лица земли целые кишлаки. Тут уж на войне как на войне - смерть за смерть, кровь за кровь. И не берусь решать, кто менее прав, кто более виноват. Не мое это дело. Меня беспокоит другое. Из того, что мне пришлось увидеть за эти годы, делаю вывод, что в психологическом отношении наши войска совершенно не были подготовлены к войне. Значит, не так готовили, не так учили. Для военного человека война должна быть, в общем-то, нормальным состоянием. А здесь после первых же серьезных боев, как солдаты, так и офицеры, то есть профессиональные военные, психологически ломались, многие просто зверели, теряли тот самый человеческий облик. Казалось бы, уж тут, на войне, когда приходится рядом идти под пули, автоматически исключается дедовщина. Получилось наоборот. Она разрослась и приобрела самые гнусные формы. Многие офицеры не только морально издеваются над солдатами, но и просто бьют по морде, а бывало, что во время боя стреляют им в спину. А откуда взялось повальное воровство? Откровенный грабеж местного населения под угрозой оружия? Пристрастие к наркотикам, ради которых ничего не стоит покрошить из автомата афганскую семью или, походя, пришибить старика? Черт знает что! Какое-то сборище психов и неврастеников. И все обнажилось как-то вдруг, сразу. Пулями душманов, как шелуху ветром, унесло все вроде бы чтимые с детства моральные ценности, будто их и не было. Как там у Высоцкого... и все хорошее в себе доистребили. Конечно, я не повально всех имею в виду, но многих, очень многих, слишком многих, вот именно - слишком. Я понимаю, что во время Отечественной войны наверняка тоже всякое бывало. Но ведь не так, как здесь, почти повально. Значит у большинства людей и, видимо, в целом у народа была другая психологическая закалка.
Они снова помолчали, размышляя.
- Да, все это очень серьезно, - проговорил, наконец, Иван Никандрович и поинтересовался. - А как наши ребята?
- Были незначительные издержки, но в основном с нашими все в порядке, - не без некоторой гордости ответил Игорь.
- С них ничего не сдуло?
- Если и сдуло, то только лишнее, ненужное.
- Значит, правильно вас учили и воспитывали?
- Правильно.
- Несмотря на то, что вам приходится воевать больше других, наши люди остались людьми?
- Да.
- Но ведь и вам приходилось сталкиваться с местным населением, - сказал Сергей. - У вас-то как с ним, с этим населением, складывались отношения?
- Да никак. Мы стараемся не вступать с ними ни в какие отношения, и особенно при выполнении задания. Такова специфика работы. Но скажу вот что: я видел столько предательства и гнусных зверств по отношению к нашим солдатам со стороны этого "мирного" населения, что о жалости говорить не приходится. Если бы можно было безошибочно узнавать, кто из них действительно мирный, а кто лишь камуфлируется... Вооруженная оппозиция хорошо поработала над тем, чтобы закрепить в нас эти постоянные сомнения. Ну, а я при выполнении задания избавляюсь от них только, когда это необходимо, если иначе нельзя, а не по прихоти или жажды крови. Чего нет, того нет. Слава богу, садистов среди наших людей мне не встречалось. Если и были, то никак не проявляли своих склонностей.
Иван Никандрович, он же в миру полковник Геннадий Иванович Ярмош, один из ближайших помощников генерала Ермолина, знал о событиях в Афганистане куда больше, чем не только Кондратюк, но и чем многие офицеры штаба 40-й армии. Обладая обширной и разносторонней информацией, с высоты своего служебного положения он судил о событиях глубже и шире. А сказал, что мало знает, так как у него другое направление работы, для того, чтобы Кондратюк ослабил внутреннее напряжение и был откровеннее.
- Это хорошо, Валерий, что ты выговорился здесь, с нами, - сказал он. - И на этом остановись.
- Есть, - невольно подтянувшись, ответил Кондратюк, безошибочно уловивший в голосе собеседника интонации приказа.
- Ну вот, - улыбнулся полковник. - Это не язык дипломата. Если имеется потребность соблюдать субординацию, то вовсе не обязательно придерживаться внешних атрибутов ее проявления.
Полковнику понравился этот думающий, похоже, искренний парень, так болезненно переживающий разложение армии в Афганистане. Кажется, генерал не ошибся, остановив на нем свой выбор. В патриотизме, верности долгу и советской Родине молодого майора сомневаться не приходилось. Будь иначе, он толковал бы больше о победах и геройстве, чем о мерзости и вандализме.
Полковник тоже был патриотом и советским человеком. Но он в отличие от Кондратюка знал, что за люди стоят на вершине государственной пирамиды, и давно уже не отождествлял советскую власть с личностями властителей. Однако вновь испеченному майору, искренне верившему в то, что, кроме отдельных недостатков, у нас все делается к лучшему, знать об этом было необязательно. Будь он настоящим юристом, а не просто выпускником юридического факультета, каковым пока и оставался, тогда другое дело. Геннадий Иванович много раньше пришел к выводу, что умные юристы и журналисты, как правило, становятся циниками. А о какой вере можно толковать, когда имеешь дело с циником.
Как раз цинику он мог бы сказать, что все мерзости, обнажившиеся в людях сороковой армии, были заложены в них в родном отечестве. Ведь известно, что жить в обществе и быть независимым от общества нельзя. А они жили в обществе, разлагающемся, как труп, но всеми силами средствами стремящемся соблюсти видимость внешней благопристойности. Бальзак сказал об одном из своих бесчисленных героев: это ангел, которого не следует искушать. Среди этих людей не было ангелов и было слишком много искушений.
Все, что на Родине скрывалось, маскировалось, пряталось, в Афганистане было на виду, являлось образом жизни: подкуп, беззаконие, коррупция, взяточничество, наркомания, спекуляция, воровство. Брошенные сюда советские люди уже носили в себе бациллы этих инфекционных заболеваний. Здесь, окунувшись в подходящую густую питательную среду, бациллы вызвали инфекцию, принявшую форму эпидемии. Полковник понимал, что безобразия, творящиеся в 40-й армии, когда противнику автоколоннами поставляется оружие в обмен на деньги и наркотики, это не вредительство и не предательство, а почти зеркальное отражение того, что творится на Родине. Тайное разбазаривание власть имущими бюджетных средств, алмазного фонда, тихая продажа бесценных музейных сокровищ не идут ни в какое сравнение с продажей оружия, амуниции или консервов. Конечно, из этого оружия, подкрепившись консервами и облачившись в добротную форму, будут расстреливать твоих же солдат, но что за дело! - у нас человеческие жизни всегда были разменной монетой и основным капиталом - в годины бед.
Мог бы полковник кое-что поведать и о человеческом облике наших дедов, а для него - отцов, во время Великой отечественной рельефно проявившемся на немецкой земле, прежде всего в Восточной Пруссии, которая воспринималась как оплот военизированной Германии. Солдаты и офицеры крушили дома, мародерствовали, сжигали все, что не могли унести с собой, походя, без разбора убивали безоружных, скопом на земле, в подворотнях, на снегу безжалостно насиловали женщин и девочек. Словно озверевшая орда пронеслась по городам, поселкам, фольваркам, оставляя за собой смерть и пепел, вонь испражнений на улицах и щедро разлитую в воздухе густую ненависть.
Наверное, не такой должна быть, если от нее действительно невозможно уйти, человеческая священная месть. А какой?.. По примеру немцев загонять людей в бесчисленные лагеря и голодом доводить людей до людоедства? По последнему слову техники создавать высокопроизводительные крематории? Живыми заполнять громадные овраги и в сладострастном мщении наблюдать, как трепещет и вздымается земля над гигантскими могилами? Если бы и могли, так ведь некогда было - впереди ждали бои. Тут руководствовались только одним соображением: что посеешь, то и пожнешь, посеешь ветер, пожнешь бурю. Можно даже смело ссылаться на божью волю, закрепленную в библейском завете: душу за душу, глаз за глаз, руку за руку, рану за рану... И, конечно, насилие за насилие. Форма расплаты была гнусна и ужасна, хотя не гнуснее и не ужаснее самой платы. Но месть была справедливой, "...и мщенье, бурная мечта ожесточенного страданья", - писал Пушкин. Да, именно так - ожесточенного страданья. Помня немецкие зверства на русской земле, не ожесточиться было невозможно, прощение граничило с аморальностью.
- К перечню названных тобой победных боевых операций наших войск я мог бы добавить еще кое-что, - заговорил Иван Никандрович. - За все время боев в Афганистане пока еще не было случая, чтобы какой-нибудь полк или батальон не выполнили боевую задачу. Другое дело, что овладение территорией здесь не имело никакого значения. Это совершенно достоверно, поэтому не спрашиваю, согласен ты или не согласен.
- Согласен, - усмехнулся Игорь, - особенно с выполнением боевых задач. Численное преимущество всегда было у нас...
Полковник покосился на него, хмыкнул и продолжал:
- Дальше. В афганской войне со всей очевидностью проявились выносливость, мужество и храбрость советских солдат. А разве плохо показали себя строевые офицеры! И среди погибших так много командиров взводов и рот не потому, что они не знали места командира в бою и лезли под пули вместо того, чтобы руководить подчиненными, а потому, что при необученном молодняке, пополнявшем взводы и роты, иначе было нельзя.
- Это верно, - кивнул Кондратюк, - многие офицеры ведут себя вполне достойно, как им и положено.
- А знаешь, сколько мы сейчас, на седьмом году войны, потеряли попавшими в плен и пропавшими без вести? - спросил Иван Никандрович.
- Точно не знаю, но слышал, что около пятисот.
- Меньше двухсот шестидесяти. А американцы за восемь лет войны во Вьетнаме пропавшими без вести и пленными потеряли около трех тысяч. Разве это не говорит о боевых качествах наших воинов?.. Не по теме, а для общего образования назову еще некоторые цифры. Каждый день войны 40-й армии обходится стране больше чем в шесть миллионов рублей, а с учетом снабжения афганских частей - 10-11 миллионов.
- Да-а... - протянул Кондратюк и так искренне вздохнул, что полковник с Сергеем невольно улыбнулись. - За годы этой войны на такие деньги каждой офицерской семье можно было по коттеджу построить, и на новоселье бы еще осталось. Лично меня пока устроила бы и однокомнатная квартира с новосельем за свой счет. - Он повернулся к соседу. - А вы, Иван Никандрович, не так уж далеки от наших дел, как сказали.
- В нашем деле, что ни попадется в пути - все клади в сумку, когда-нибудь пригодится, - отшутился полковник.
Многое, очень многое мог бы еще рассказать молодому майору полковник Геннадий Иванович Ярмош.
Мог бы высказать свое искреннее непонимание, почему политуправление армии, которое получило полную информацию о восстании советских и афганских военнопленных в пакистанском центре моджахедов Бадабере, не использует ее в пропагандистских целях. Если люди предпочли смерть плену, значит несладко им жилось в плену. Голодом их там не морили, не подвергали пыткам. Они не могли больше переносить моральные издевательства и унижения, заставлявшие корчиться в муках их человеческое достоинство.
Подземная тюрьма находилась в том же углу крепости, где располагались склады с оружием и боеприпасами. Суть плана массового побега состоял в том, чтобы бесшумно снять охрану, захватить машины и, обманув часовых, вырваться с территории базы, если не удастся сделать это тихо, прорываться с боем. Благо оружием и боеприпасами можно было загрузиться под завязку. Первый этап операции прошел по плану. Охрану обезвредили тихо. Захватили склады с оружием и боеприпасами. Но пленный солдат царандоя, оставленный сторожить уцелевших охранников, договорился с одним из них о большом вознаграждении, освободил его, и оба незаметно выскользнули из тюремного двора. Теперь восставшие вместе с их дальнейшими планами были обречены.
К тюрьме бросились обучавшиеся на базе моджахеды и пакистанские солдаты. Но были сметены огнем спаренной зенитной установки, пулеметов и автоматов. Потом атака следовала за атакой, и каждый раз, встреченные плотным огнем атакующие откатывались, устилая трупами предтюремную площадь. Восставшие заняли круговую оборону на сторожевых башнях, крышах зданий, в проломах стен, у тюремных ворот. В крепость прибыл сам предводитель Исламского общества Афганистана - второй по значению армии "воинов ислама" - профессор богословия Раббани с приближенными. В перерывах между неизменно захлебывавшимися атаками велись переговоры. Раббани гарантировал восставшим жизнь и возможность уехать в любую страну по желанию. Но пленные не в теории, а на своем опыте уже знали, что для мусульманина обмануть неверного - не грех, а заслуга перед аллахом. Возможно, Раббани - не самый кровожадный человек из пешаварской семерки, выполнил бы обещание. Но восставшие не знали ни его, ни других главарей оппозиции, и у них не было оснований верить слову мусульманина, данному шурави, тем более данному вынужденно. В своем неверии они оказались правы.
Пленные потребовали пригласить советского или афганского посла и выдать предателя. В ответ начался очередной безуспешный штурм. Восставшие заявили, что будут вести переговоры только в присутствии представителя ООН или Международного Красного Креста. Раббани пообещал пригласить их, продемонстрировал никчемность слова, данного неверным, поскольку заранее знал, что не сможет выполнить обещание, даже если бы хотел этого. А он и не мог, и не хотел. Всему миру было известно лицемерие пакистанского правительства, заявившего о своем нейтралитете в афганской войне. Оно, собственно, и не пыталось скрыть лживость этого заявления. Однако выполнить требование восставших значило официально признать себя государством, попирающим нормы международного права, о чем свидетельствовало содержание на его территории советских и афганских военнопленных, то есть по существу признать себя воюющей стороной. Снова атака следовала за атакой. Подгоняемые командирами, моджахеды то ползли, то рвались вперед по трупам своих товарищей и каждый раз откатывались, оставляя за собой новые десятки трупов. Видя всю бесплодность попыток сломить упорство восставших, Раббани с согласия его пакистанских покровителей, решился на крайнюю меру - пожертвовать дорого обошедшимися оппозиции складами оружия и боеприпасов. Прямой наводкой ударила тяжелая артиллерия. Один за другим с грохотом вздымались в небо заполненные всем необходимым для борьбы склады и арсеналы.
В кромешном огне под обломками были погребены восставшие военнопленные - как оказалось, отличные воины и люди высокого мужества.
Полковник мог кое-что возразить относительно захлестнувшей армию всеобщей, по мнению Кондратюка, эпидемии дедовщины, и возразил.
- Когда во время смены войск армия могла остаться почти с одними не нюхавшими пороха молодыми солдатами, командование попросило увольняющихся "стариков" остаться еще на полгода, - сказал он. - И, насколько мне известно, они остались, чтобы спасти молодняк и научить его воевать. А ведь это те самые "деды", о которых ты говорил. Многие так и остались, не уволившись, в афганской земле. Другим предстоит еще долго кочевать по госпиталям Союза.
- Правильно, остались, - кивнул Кондратюк. - Но это не помешало им, может быть, с еще большей жестокостью издеваться над молодыми. Теперь они вроде бы даже имели на это какое-то моральное право.

-9-

Далеко не обо всем мог говорить с майором Иван Кондратович - согласно временному псевдониму, а по паспорту - Геннадий Иванович Ярмош.
Полковник был ознакомлен с имеющейся в Главном разведывательном управлении информацией о племяннике короля, премьер-министре Афганистана Дауде, свергнувшем в июле 1973 года с престола своего дядю Захир-Шаха и провозгласившем республику Афганистан. Это он заявил, что если хоть один волос упадет с головы советского офицера, виновный поплатится жизнью. Заявление понятно, если учесть, что все в вооруженных силах Афганистана - от ракет ПВО до пистолетов, было советским. Он же в ночь на 28 апреля 1978 года на предложение сдаться гордо заявил: "Я коммунистам не сдаюсь", и выстрелом из пистолета ранил офицера, зная, что тем самым обрекает себя на смерть. И пал скошенный автоматной очередью.
Какие великолепные отношения были у СССР во время правления Афганистаном этого отпрыска королевской семьи и каким кошмаром стали они после захвата власти людьми, считавшими, что исповедуют марксизм-ленинизм и решившими, перепрыгнув через эпоху, построить в стране социализм.
Знал Ярмош и о яростной грызне за верховенство, разгоревшееся чуть ли не в первый день, вернее ночь, создания народно-демократической партии Афганистана, когда начались взаимные обвинения в фальсификации подсчета голосов при выборах ЦК партии. Некоторые, не найдя себя в списке избранных, тут же покинули партийные ряды.
О первом - в календарном и политическом смысле - секретаре ЦК НДПА Тарики полковник думал как об умном человеке, взявшемся не за свое дело. Он был недостаточно волевым и слишком доверчивым человеком для главы государства, был больше глашатаем, чем вождем. Лесть, как известно, словно ржа, разъедает и сильные, и очень сильные души. Он был широк, но не силен душой. Его прохиндейскому окружению стоило немного труда, чтобы с помощью не хитрых фокусов - деньги с его портретом, крупные фотографии и славословие в газетах, превращенный в музей дом, где он родился - убедить писателя-президента во всенародной любви. В провинциях зрели, вспыхивали, разгорались очаги мятежей. Бездумно угнетаемое правительством духовенство раздувало пожар гражданской войны, сзывая под свои знамена "воинов ислама". В орбиту противодействия новой власти втягивались партии, обойденные министерскими портфелями. А президент упивался властью. Наиболее умные советники из СССР призывали его к объединению нации, разумному отношению к имеющему громадное влияние в стране духовенству, к компромиссам с интеллигенцией. Убеждали, вопреки желанию по-тихому страшненького, опасного как змея Суслова видеть в Афганистане форпост социализма на Среднем Востоке, - что на афганской почве социализм не приживется, что марксистско-ленинская партия может успешно поднимать экономику страны и при буржуазном социальном строе. Тараки со всем соглашался, благодарил, однако ничего не делал, а просил советское правительство прислать войска для охраны его лично, сохранения его власти и, следовательно, для защиты завоеваний социализма в Афганистане.
Его отношения с Амином напоминали отношения Робеспьера с Фуше и закончились одинаково. Те, кого они защищали, поддерживали и, даже убедившись в их предательстве, не решались призвать к ответу, призвали их самих - одного под нож гильотины, другого под автоматную очередь.
Амин не был агентом ЦРУ уже хотя бы потому, что иначе призвал бы в страну не советские, а американские войска и вряд ли получил бы отказ. Он был болезненно властолюбивым пуштунским националистом, мечтающим о мировой известности; редкостным честолюбцем, видимо, не допускавшим мысли, что мир может существовать и без него; беспощадным и безжалостным врагом любого, кто становился или только хотел встать на его пусти к власти, и жестоким палачом. Тысячи душ были загублены с его ведома или по его приказам. С его приходом к власти страну захлестнул невиданный произвол. Людей убивали по наспех выдуманным причинам и без причин, по любому доносу, малейшему подозрению в нелояльности к режиму. Убивали прежде всего интеллигентов - так уж повелось в этом мире. Получившая полную свободу действий охранка хватала на улицах прилично одетых людей и требовала выкуп за освобождение, а не сумевших откупиться расстреливала на месте.
Амин считал себя коммунистом, очень любил Сталина и пытался во всем подражать ему, но более всего преуспел, подражая в уничтожении своего народа. Однако не успел - да это было и не возможно, так как число погибших по воле Сталина значительно превышало все население Афганистана - сравниться в этом отношении с любимым им великим человеком и еще более великим мерзавцем. Кровавый террор, стремление уничтожить все, связанное с прежним режимом, озлобляло и без того мятущееся в социальном хаосе население. А преданные новому президенту немногочисленные холуи вслед за ним продолжали болтать вздор о строительстве социализма и диктатуре пролетариата, который в Афганистане нужно было еще поискать.
В стране полыхали мятежи и, как верховой пожар в летней тайге, перебрасывались из одной провинции в другую. Шла гражданская война, и моджахеды брали верх. Реально назрела угроза государственного переворота исламских фундаменталистов. Созданная на востоке с помощью Пакистана мощная группировка войск вооруженной оппозиции могла бы в течение суток захватить Кабул и только ожидала приказа. Правительственная армия, ослабленная и обезглавленная после аминовских чисток и репрессий, не в состоянии была оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление.
Амин запаниковал и слал Брежневу одну за другой истеричные просьбы о вводе в страну советских войск: "Судьба революции на волоске, вы обязаны помочь". Насчет обязанности - ерунда, никто ничем ему не был обязан. Но помощь была оказана.
Не смерть тысяч безвинных людей, не жестокий террор Амина против своего народа определили келейное решение всевластной четверки -Брежнев, Андропов, Устинов, Громыко - о вводе в Афганистан ограниченного контингента советских войск. Само собой, сказалась обеспокоенность надвигавшимся на южные границы страны валом исламского фундаментализма, следовательно, почти неизбежным наплывом ислама на советские мусульманские республики. Но ведь такая угроза в той или иной мере существовала всегда.
Мощным побуждающим импульсом для принятия решения о вводе войск в соседнюю дружественную страну сыграло смещение Амином с поста президента и последовавшее затем убийство Тараки. Этот кровавый произвол потряс и ошеломил советское руководство. Особенно тяжело это поразило Брежнева, недавно целовавшего Тараки на приеме в Москве. Гневный жар эмоций устранил длительные сомнения. Однако невозможно допустить, что такое решение было бы принято, если бы правящая четверка могла предвидеть его катастрофические последствия, если бы могла предположить, что локальная карательная экспедиция, какой она виделась вначале, перерастет в затянувшуюся на годы войну. Такая политическая ошибка в той международной обстановке - за пределами не подверженного патологическим отклонения человеческого разума. Если нападение Гитлера на СССР с полностью отмобилизованной, блестяще подготовленной армией, имеющий надежный тыл с перспективой его усиления и развития, считать авантюрой, то ввод неподготовленного к боевым действиям незначительного контингента советских войск в Афганистан, можно бы считать авантюрой вдвойне, преследуй она глобальные цели. Но цели, по всей видимости, были локальными: привести к власти группировку преследуемого Амином Кармаля, для чего необходимо было покончить с Амином; перекрыть главные артерии снабжения мятежников из соседних стран оружием и боеприпасами; остановить распространение военной экспансии оппозиции; обучить и вооружить правительственные войска, которые потом должны будут самостоятельно покончить с моджахедами; вывести советские войска в обмен на прекращение зарубежной финансовой и военной помощи повстанцам.
Осуществлен был лишь первый пункт этой программы. Амина во время штурма президентского дворца ранили и затем добили спецназовцы КГБ; Кармаль въехал в Кабул на советской броне. В остальном дела пошли совсем не по сценарию, который тут же принялись кромсать и переделывать на свой лад неучтенные в нем персонажи. Официально осудив советскую агрессию, предав анафеме "империю зла", иностранные государства потирали руки от удовольствия, радуясь, что советы вляпались в эту грязную, кровавую историю, взорвавшую престиж страны. Требуя немедленного вывода советских войск, они делали все возможное для того, чтобы войска оставались в Афганистане как можно дольше. И их усилия окупились больше, чем вполне.
Все это умудренному опытом наших и чужих политических махинаций разведчику Ярмошу было понятно. Чего он до сих пор никак не мог понять, так это мотивов наглой бессмысленной лжи правительства Брежнева, которое за несколько часов до вторжения через "Правду" известило мир, что ввод советских боевых частей на афганскую территорию - чистейший вымысел.
Прошедшая через его руки информация о Кармале не вызывала симпатий к новому президенту Афганистана, ранее заместителю первого секретаря ЦК НДПА, затем посла в Чехословакии. Болезненно самолюбивый, капризный, обидчивый, он не пользовался ни доверием, ни уважением как своих соратников и всего народа страны, так и советских советников - а непосредственно с ним имели дело лучшие из них, компетентные умные люди. Решив лично стать вершителем судьбы страны, Кармаль внимательно выслушивал советы, тщательно записывал их, благодарил, но... советам не следовал, а поступал по-своему и каждый раз поступал неумно или никак не поступал. После очередного просчета, выслушав очередные советы, заверял, что вот теперь он все понял и ошибок больше не будет, и опять принимал самостоятельные решения, и снова ошибочные. Именно он позволил втянуть страну в длительную бесперспективную войну. С объявлением политики национального примирения не он, президент республики, а советское командование удерживало афганских военачальников от проведения все новых и новых боевых операций. Не Кармаль, а русские советники делали все, чтобы сблизить государственную власть с оппозицией в провинциях.
Сменивший Брежнева на Олимпе власти Андропов - его считают главным инициатором ввода советских войск в Афганистан - был первым, кто из "небожителей" понял, что была допущена ошибка, за которую страна вынуждена слишком дорого платить, и что необходимо мирное, политическое решение афганской проблемы. В середине 1983 года он жестко предупредил Кармаля, чтобы тот не рассчитывал на длительное пребывание в его стране советских войск, и не мешкая расширял социальную базу своего правительства политическими методами. Для Кармаля, чувствовавшего себя вполне уверенно за спиной советских войск, это стало неожиданностью. Он стал просить Андропова повременить с выводом войск: "Нам требуется время, чтобы как следует научиться воевать". Андропов ответил: "Нет. Мы уйдем". Смерть не дала ему довести дело до конца. А безосновательные амбиции Кармаля довели его до утраты поста президента и политической смерти. Он снова стал тем, кем был по своей сути - человеком среднего интеллекта, выдающегося самомнения и скверного, склонного к самодурству характера, больше, слава богу, не обремененного заботами о судьбе соотечественников.
Впрочем, после победы апрельской революции, по существу представлявшей собой банальный государственный переворот, все так или иначе оказывавшиеся у руля власти меньше всего думали о судьбе народа и отечества и больше всего были озабочены своей судьбой и ролью в отечестве.
В этом отношении ничем не отличался от своих предшественников сменивший Кармаля в мае 1986 года на посту первого секретаря ЦК НДПА, а в ноябре следующего года и на посту президента республики, Наджибулла. Однако он отличался от Кармаля в другом - был умнее, и изощреннее дрался за удержание власти в своих руках. Пуштун, врач, член НДПА со дня ее основания, руководитель нелегального Демократического союза студентов, секретарь Кабульского комитета партии, посол Афганистана в Иране, в 1980-1985 годы глава органов государственной безопасности, генерал-лейтенант, Наджибулла прошел отличную школу партийной демагогии, жестокого подавления инакомыслящих, политической беспринципности. Широко образованный, владеющий несколькими языками, внешне вполне европеец, он более других олицетворял собой образ современного восточного владыки. Среди своих он откровенно презирал европейские социальные отношения, культуру, нравы и если не поддерживал мусульманских фундаменталистов, то лишь потому, что это было ни к чему: они только стремились к завоеванию власти, а у него она уже была в руках. Напротив, он всеми силами защищал от них эту власть. Нельзя было требовать от мусульманина в сотнях поколений, с молоком матери впитавшего заповеди Корана, европейского мышления. Наджибулла все-таки - не великий Абу-Рейхан Мухаммед ибн Ахмед аль-Бируни и не гениальный Абу Али ибн Сина.
В стремлении сохранить за собой высшую власть в стране он проявлял поразительную изворотливость, прикрывая ее, якобы, наивностью и недопониманием. В декабре 1986 года Горбачев сообщил ему о твердом решении советского руководства вывести из Афганистана войска и подчеркнул, что политика национально примирения должна распространяться на все политические силы, включая и те, которые борются против власти с оружием в руках. Поговорив с другими советскими деятелями, не заинтересованными в скорейшем выводе войск, Наджибулла интерпретировал мысль главы советского правительства так: на компромисс надо идти с теми, кто не выступает против НДПА... Горбачев внушал ему, что ради примирения надо поделиться с другими политическими партиями и движениями минимально половиной реальной власти. Проконсультировавшись у тех же советских деятелей, Наджибулла выхолостил мысль, и заявлял о дележе не реальной власти, а министерских портфелей - полупустых и пустых, изготовленных специально для этой цели...
Согласившись на избрание Наджибуллы президентом Афганистана, Горбачев настаивал, чтобы избрание было результатом компромисса, чтобы избирала нация, а не назначало руководство НДПА. И снова с благословения высокопоставленных советских руководителей Наджибулла ставит все с ног на голову и заявляет, что он "считает разумным решение о том, чтобы ЦДПА оставила за собой пост президента"...
Настаивая, чтобы Лойя Джирга отображала все политические силы страны, Горбачев, видимо, наученный опытом общения с изворотливым афганцем, уточнил, что должно быть выдвинуто на пост президента несколько кандидатур - три-четыре, включая самого Наджибуллу. Тот заверил, что именно так и будет. Впрочем, он всегда соглашался, но поступал так, как считал для себя выгоднее, и предварительно заручившись поддержкой влиятельных лиц из окружения Горбачева. Так было и на этот раз. Посовещавшись с нужными людьми, Наджибулла истолковал дело так, будто Горбачев выразил желание, чтобы его, Наджибуллы, кандидатура была выдвинута на президентский пост не только НДПА, но и еще какими-то организациями...
Он был избран президентом страны. В его руках оказалась мощная по региональным меркам армия - около трехсот тысяч обученных советскими командирами бойцов. Командование, прошедшее через советские военные академии и училища, уже имело опыт организации и ведения боевых действий, приобретенный в совместных с 40-й армией крупных операциях. Советский Союз дал афганской армии боевую технику и оружие - танки, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, различную артиллерию, боевую и транспортную авиацию, включая вертолеты, что особо важно для войны в горах Афганистана. Вертолет - это авиационная пушка, пулеметы, гранатометы, обеспечение огнем с воздуха, средство переброски войск до боя и в бою, эвакуация раненых. Позаботились и об обеспечении афганских подразделений и частей всеми видами запасов, прежде всего боеприпасами. Вооруженная оппозиция, конечно, ничего такого не имела и не могла иметь. После вывода 40-й армии войска оппозиции еще много лет не могли сломить правительственные вооруженные силы. Они обеспечивали Наджибулле контроль над большинством крупнейших городов страны.
Но об этом полковник Ярмош, не будучи ясновидящим, знать не мог. Не мог он предвидеть и того, что Наджибулла сменит облик НДПА, назовет ее Партией отечества, откажется от марксистско-ленинской идеологии, день окончательного вывода советских войск - 15 февраля - узаконит как День национального спасения, а советские войска официально назовет оккупантами.
Это будет позже. Однако и теперь имеющиеся в его распоряжении данные вполне раскрывали сущность Наджибуллы со всеми его азиатскими хитростями, мусульманским коварством и запутанными, как лисьи следы, политическими устремлениями. Наверное, это видели и в Политбюро ЦК КПСС, и в правительстве СССР. Но очень уж жестким был дефицит порядочных людей в политическом руководстве Афганистана. А обвинять политика в подлости все равно, что обвинять тигра в зверстве. Только тигр, пожирая жертву, не рычит о том, что делает это ради ее же блага.
Бог весть почему - во всяком случае, не по профессиональному признаку и не в силу выдающегося интеллекта - назначенный министром иностранных дел СССР Шеварднадзе заявил в интервью "Известиям": "Решение о вводе войск принималось за закрытыми дверями несколькими высшими руководителями страны. Я, в ту пору кандидат в члены Политбюро, как и некоторые другие мои товарищи и коллеги, был просто поставлен перед фактом". Это было сказано много позже свершившегося факта и, видимо, в пику своему предшественнику на посту министра Громыко, который, кстати, утверждал, что Политбюро ЦК КПСС единогласно приняло решение о вводе войск в Афганистан. Ну, а если Шеварднадзе был бы поставлен не перед фактом, а перед голосованием решения могучей четверки? Он, даже среди завзятых льстецов особо выделявшийся славословием в адрес Брежнева, проголосовал бы против? Предположение нелепое и невероятное. Да и весь Верховный Совет в его тогдашнем составе, конечно, единодушно одобрил бы "мудрое" решение Политбюро. И то, что решение не было вынесено на обсуждение номинально Высшего органа государственной власти страны свидетельствует не о боязни отказа в поддержке, а об откровенном пренебрежении к морально выдрессированным депутатам.
Но вероятно и то, что Шеварднадзе поддержал бы идею о вводе войск совершенно искренне. Иначе, почему бы он потом стремился оттянуть вывод 40-й армии из Афганистана? Одним из тех с кем консультировался Наджибулла, перед тем, как исказить настоятельные рекомендации Горбачева, был Шеварднадзе. Намечавшийся на февраль 1988 года вывод войск он встретил в штыки и проект заявления правительства по этому поводу сформулировал преимущественно в сослагательном наклонении с многозначащим в той обстановке союзом "если". Его расплывчатая, конкретно ни к чему не обязывающая формулировка, могла быть окончательной, так как за нее проголосовали все члены Политбюро. Положение спас Горбачев, в последний момент собственноручно изменивший текст, чем значительно приблизил окончательное решение о сроках вывода войск.
Заинтересовавшись информацией, полковник Ярмош проанализировал имеющиеся в Управлении дополнительные данные и для себя пришел к выводу, что на посту министра иностранных дел Шеварднадзе ничего не сделал для пользы страны. Не сумел или не хотел - это было уже вне компетенции и полномочий полковника.
Он мог рассказать этому сидящему рядом симпатичному и грозному боевику удивительнейшую историю о том, как в министерстве обороны самым тщательным образом искали, но так и не нашли ни одного документа - приказа, распоряжения, установки, рекомендации, наконец, - о вводе ограниченного контингента советских войск в Афганистан. Вот уж действительно: очевидное, но совершенно невероятное. Такого просто не может быть, "потому что не может быть никогда".
Обо всем этом Ярмош не стал бы рассказывать, если бы даже ему дали такое право. Утверждение о том, что знания никогда не бывают лишними, правильно в обиходе, но никак не в разведке. Конечно, подобная информация расширила бы кругозор Кондратюка и позволила трезво оценить складывавшуюся все эти годы военно-политическую ситуацию, а также подпирающий ее моральный, а вернее, аморальный базис. Но с этими знаниями стал ли бы майор воевать так же жестко и уверенно, как воюет сейчас, когда считает, что, в общем-то, воюет за правое дело. Ведь войска были введены действительно после многочисленных просьб правительства Афганистана, действительно ставилась цель предотвратить гражданскую войну в стране, видимо, на самом деле существует какой-то интернациональный долг, который по отношению к СССР никто не выполняет, и о котором ему, тем не менее, втолковывали с октябрятских штанишек. Конечно, майор не может не видеть, что все идет не так, как надо бы, а нередко и так, как совсем бы не надо. И все же это много значит - воевать за правое депо. Кому захочется умирать на чужой земле за интересы всех этих - и с той и с другой стороны - передравшихся друг с другом властолюбивых пауков. "А ведь приходится", - с недобрым гнетущим чувством подумал полковник.

-10-

"Лада" уже втиснулась в сплошной поток автомобилей, чуть ли не наползавших друг на друга, словно спешащие на нерест осетры. Сергей вел машину, строго придерживаясь правил движения, и начал нарушать их, когда "Ладу" вынесло на Лубянскую площадь. Мощным рывком обогнув несколько машин, он резко свернул направо, через квартал - налево. Проскочив Неглинную, Петровскую, Пушкинскую, вылетел на улицу Горького, возле "Националя" крутнул на Моховую, миновал улицу Герцена, Манеж, здания университета. По Калининскому проспекту вылетел на Садовое кольцо, снова метнулся влево, через Смоленский бульвар, улицу Щукина, Веснина, Ситцев Вражек, поплутав по переулкам, наконец, остановился на Арбатской, которую миновал пятнадцать минут назад. "Видно, страхуется от возможного "хвоста", - сообразил Игорь. - Ведь мог бы двинуть прямо по проспекту Маркса и Моховой до проспекта Калинина, а с него перед Смоленским бульваром - на Арбатскую". Для провинциала центр города он знал неплохо, пожалуй, лучше многих, знающих лишь свой житейский маршрут москвичей.
- Приехали, - сказал Сергей. - Дальше пешком.
То и дело сворачивая, они миновали несколько коротких кварталов и вошли в последний подъезд старого девятиэтажного дома, еще не оснащенного внизу переговорным устройством и панелью с цифровым кодом. Пешком поднялись на третий этаж. Иван Никандрович условным сигналом короткими и длинными позывными нажал кнопку звонка.
- Только так, - подмигнув Игорю, тихо сказал Сергей. - Иначе рискуешь схлопотать пулю.
- Через дверь? - спросил Кондратюк.
- Зачем коммунальное достояние портить. В глазок - кстати, из пуленепробиваемого стекла - посмотрят, приоткроют дверь и - пиф-паф, а потом - о-ё-ёй. А вообще-то, между деревянной облицовкой двери здесь всажена тонкая, легкая, но прочнейшая стальная прокладка. Дверь может открываться как обычно или уходить в стену, надо только переключить держатели. Это для экстренных ситуаций. Когда она откатывается в стену, щель можно оставлять какую хочешь, и ничем ее снаружи не сдвинешь. На случай, когда открываешь как обычно, есть, конечно, и цепочка. Все как положено, все путем.
Дверь открылась на длину цепочки - стоявших на лестничной площадке людей несколько секунд рассматривали из темноты прихожей, - потом захлопнулась и почти сразу распахнулась. А когда все вошли, снова закрылась, и вспыхнул свет. В проеме второй, застекленной двери, отделявшей собственно прихожую от уходившего в сторону широкого длинного коридора, на который смотрели четыре двери, стоял высокий седой старик с гладким, без морщин, приятного овала лицом, обрамленным седой ухоженной бородой. Он был из тех, кого старость не уродует, а даже красит, к концу жизни обнажая в лице врожденное благородство. Он бросил на Игоря короткий пытливый взгляд и шагнул навстречу Ярмошу.
- Здравствуй, гм... Иван Никандрович, - сказал он, и по губам его скользнула веселая усмешка. - С чем пожаловал? Просто так ведь ты не зайдешь.
- Здравствуй, Максим Петрович, - с теплотой в голосе ответил полковник, пожимая сухую холеную с длинными красивыми пальцами руку старика, и повернулся к молча стоявшим парням. - Сергея ты знаешь. А это Валерий, лучше просто Валера и на "ты". Мой юный коллега, надеюсь, возражать не будет.
- Не буду, - отозвался Игорь.
- Простите, не привык, - скупо развел руками старик. Он с тем и другим обменялся рукопожатием и широким жестом пригласил: - Милости прошу.
Максим Петрович провел всех в большую изысканно обставленную гостиную, усадил в кресла перед низким сверкающим темным лаком столиком. Подав пепельницу и положив сигареты, он открыл бар с напитками, и вопросительно посмотрел на Ярмоша.
- Мы с Сергеем воздержимся, - сказал тот. Старик посмотрел на Кондратюка.
- Я сегодня не на работе? - спросил Игорь у полковника.
- И сегодня нет, и завтра до четырнадцати часов.
- Тогда я не откажусь выпить. Воины в самолете ввели в искушение.
Хозяин поставил на столик бутылку водки, блюдце с нарезанным сыром и наполнил рюмки.
- Вы попоститесь, а мы с Валерием примем за знакомство, - сказал он и единым духом выпил. Неспеша закусил сыром и повернулся к Ярмошу: - Излагай, слушаю.
- Пожаловал я к тебе, Максим Петрович, не с чем, как видишь, а с кем. Валерий - советник по культуре нашего посольства в Афганистане. Если не возражаешь, он поживет у тебя недельку, может быть чуть больше.
- Не возражаю, пьет грамотно, - улыбнулся Максим Петрович. - К тому же, будет о чем поговорить.
- Для соседей он - один из твоих многочисленных бывших аспирантов, - продолжал Иван Никандрович, - приехавший, например, из Хабаровска навестить своего любимого профессора, а также, чтобы не выглядело слишком уж умильно, за содействием в публикации своих исследований.
- Вы что-нибудь смыслите в химии, Валерий? - поинтересовался профессор.
- Ничего.
- Тем лучше. Больше, чем я в химии полимеров вы вряд ли могли бы знать, а если меньше, мне не интересно. Зато вы наверняка сведущи в чем-нибудь другом, чего не знаю я.
Максим Петрович Куценко в не столь далеком прошлом был кадровым разведчиком, много лет проработал в Бельгии, владея купленным на деньги ГРУ предприятием по производству всевозможной продукции из полимеров. Так как приходилось частенько выполнять заказы для армии, он был вхож в весьма высокие военные круги. На его счету было девять вербовок, и ни один из завербованных им людей ни разу не дал ни единого повода для сомнений. Над ним не висела угроза провала, но работа для процветания предприятия и на разведку изматывала так, что нельзя было исключить срыва. Он устал душой и телом и попросился домой. Вполне понимая его состояние, начальство не возражало, но отложило возвращение, пока не найдется достойная его замена. Замена нашлась через год. Куценко "продал" предприятие, которое давно уже сторицей окупило первоначальные затраты ГРУ, своему сменщику и вернулся в Союз. Некоторое время работал в аппарате Управления. Почти сразу после возвращения защитил диссертацию по химии полимеров, которая была единодушно оценена как докторская. Дослужившись до генеральского звания, Куценко вышел на пенсию, и стал преподавать в институте, преподавал и сейчас.
Жена его умерла лет пять назад. Сыновья давно покинули отчий кров, закончив один академию имени Фрунзе, другой - имени Жуковского. Оба служили далеко от Москвы, отца навещали редко. Работа в институте увлекала Максима Петровича, но дома он постоянно ощущал отсутствие живого человеческого общения. И когда у него попросили разрешения иногда использовать его громадную квартиру для конспиративных встреч, профессор охотно согласился. Это давало ему памятное ощущение причастности к прежней работе, по которой, как неожиданно выяснилось для него самого, он тосковал все эти годы, чувствуя себя словно бы выведенным из горячащих кровь схваток в ленивый мирный тыл.
- Вообще-то, Валерий - юрист, - сказал Иван Никандрович. - Правда, еще не практиковавший.
Проследив взгляд Игоря, задержавшийся на пианино, стоявшем в простенке между окнами, Максим Петрович вопросительно посмотрел на него.
- Когда-то закончил музыкальную школу по классу фортепьяно, -отвечая на его немой вопрос, сказал Игорь. - Но и тут я не могу быть вам интересным. Почти уже семь лет без практики.
- Что ж, будем беседовать об истории дипломатии и проектировать ее на нынешние события, - сказал профессор.
- Лучше бы о чем-нибудь другом, - улыбнулся Ярмош.
Старик рассмеялся:
- Хорошо, будем смотреть телевизор, и комментировать бесконечное множество вырабатываемой там глупости.
- И тебя затягивает? - спросил полковник.
- Нет. Информационные программы смотрю всегда, остальное - изредка, трудно переносить всю эту чепуху. Как ни включишь программу, так непременно натыкаешься на какую-нибудь безголосую, но тем не менее заслуженную ворону или на хрипуна, и тоже заслуженного. Голоса им заменяют телодвижения, а то и просто акробатика на сцене. И если эта дребедень называется культурой, тогда ума не приложу, что можно назвать бескультурьем.
- Тлетворное влияние Запада, - с улыбкой заметил Сергей.
- У Запада невредно бы кое-чему и другому поучиться, - серьезно сказал Максим Петрович, - например, работать. Ну, ладно, оставляйте мне аспиранта. Я ведь разговорился, чтобы подольше вас удержать. Но, вижу, спешите смыться. Идите пошепчитесь, и больше не стану вас задерживать. Ярмош, Сергей и Игорь вышли в прихожую.
- Значит так, Валерий, - сказал полковник. - Ты свободен сегодня и завтра до четырнадцати часов. Погуляй по столице. Завтра за тобой заедет Сергей и отвезет, куда нужно. Встретишь его на улице у подъезда, чтобы ему не пришлось лишний раз светиться перед дверью.
- Понял, - кивнул Игорь и спросил. - Как будет с питанием?
- Хорошо будет. Утром к Матвею Петровичу приходит женщина и готовит на целый день. Теперь будет готовить на двоих. Раз в неделю приходит еще одна женщина и делает генеральную уборку. Разумеется, люди проверенные. В Кабуле тебе достаточно денег дали?
- Погулять недельку вполне хватит, - улыбнулся Игорь.
- Хорошо, что хватит, только погулять не придется. Если не хватит на какие-нибудь покупки жене, матери, - скажешь.
- Спасибо.
- И еще такая интимная вещь, - подключился Сергей. - Обслуживать вас приказано по высшему разряду. Ты ведь наверняка там истосковался по женщинам.
- Естественно, - усмехнулся Игорь.
- Это можно организовать.
Кондратюк рассмеялся:
- Как это ни тяжело, организовывать не надо.
- Как знаешь.
- Ты сказал: обслуживать вас?..
- Да, - подтвердил Сергей. - Вас пять человек, группа, ты - командир группы. Если людей для проведения операции окажется недостаточно, получишь столько, сколько понадобится. Если на наш взгляд - именно столько и понадобится, - строго уточнил он.
Это был голос уже не того человека, который свободно болтал в машине, это говорил куратор. Его можно было попробовать убедить в правоте твоей точки зрения, а не удастся, тогда данные им указания придется выполнять как приказ.
Кондратюку нравился этот парень, звание которого ему не сочли нужным сообщить. Но он давно уже привык сам принимать решения, и до сих пор все они были правильными. Значит, ему нельзя отказать ни в умении четко анализировать любую ситуацию, ни в высоком профессионализме. И им это известно, иначе, надо полагать, он не оказался бы здесь. Зачем же тогда заранее ставить его в положение просто бессловесного исполнителя чужой воли? Для этого вовсе не нужен его опыт, накопленный почти за семь лет войны. К тому же, могли бы найти и более покладистого человека. Ведь они, похоже, знают о нем все.
- Если я командир группы, и мне доверено, как я понял, задание особой важности и риска, вам придется не только приказывать, но и считаться с моим мнением, - сказал он. - Иначе вам придется отправить меня обратно. До 14.00 завтрашнего дня у вас хватит времени найти мне замену. Во мне говорят не гонор или строптивость. Не хочу вас обидеть, я вас просто не знаю. Возможно, ваши приказы будут единственно верными. Но в Афганистане мне много раз приходилось выслушивать строжайшие приказы, расписывавшие мои действия чуть ли не до количества шагов в том или ином направлении, однако на деле для выполнения задачи приходилось действовать исходя из реальной обстановки и собственного разумения.
И это говорил уже не тот несколько озадаченный странной командировкой в столицу офицер, что доверчиво откровенничал в машине со старшими по положению товарищами, а человек знающий себе цену и привыкший брать на себя ответственность.
Полковник с помощником выразительно переглянулись. Столь резкое выражение характера их подопечным для них явилось неожиданностью, хотя они действительно много о нем знали.
- Подождем до завтра, - сухо сказал полковник. - Могу сказать вот что. Вас потому и вызвали, что намерены считаться с вашим мнением. Но диктовать вы здесь не будете. А пока все сказанное нами остается в силе.

-11-

Эта беседа состоялась немногим больше месяца назад, сразу после встречи генералов ГРУ и КГБ Ермолина и Сиворонова.
Они говорили по-приятельски, как давние товарищи с одинаковой судьбой, занимавшиеся одним делом - генерал армии, один из заместителей начальника Генерального штаба, шеф военной разведки Иван Петрович Вашутин и только что назначенный заместителем начальника одного из управлений ГРУ, которому - и это хорошо понимал его начальник - по уму и заслугам давно бы быть начальником управления и иметь звание выше, дважды понижаемый и дважды повышаемый в звании должности генерал-майор Анатолий Павлович Ермолин - больно уж неординарен был в мыслях и действиях этот человек.
- Неужто, действительно надеялся завербовать, - выслушав коллегу, с каким-то веселым удивлением произнес шеф разведки и недоуменно покачал головой. - Ну, право же, совсем обнаглели. Не мог же он не знать, с кем имеет дело.
- Напротив, хорошо знал, - отозвался генерал-майор. - Знал даже о том, как дорог мне сын.
- Сначала решим с вашим сыном, - сказал шеф. - Потом разберемся с этим хмырем болотным, - хмыкнул он. - С сексуальными фотографиями предпринять что-либо невозможно. Поди знай, сколько у них пленок, тем более комплектов фотографии. И он прав в том, что западная пресса их с руками оторвет да еще хорошо заплатит. Вашего Андрея придется срочно отозвать. Пусть поработает здесь в министерстве. Если потом снимки все-таки выплывут, что ж, пускай помашут кулаками после драки. А мы будем отрицать: фальшивка, профессиональный Фотомонтаж. Как полагаете, Анатолий Павлович, это выход?
- Иного не вижу, - развел руками Ермолин.
- Гораздо серьезнее, как я понимаю, обстоит дело с фальшивками относительно участия Андрея в наркобизнесе. Видимо, придется использовать вашего друга в Канаде. Теперь, я слышал, он занимает пост заместителя министра внутренних дел.
Они посмотрели друг на друга и разом улыбнулись этому странному в устах Вашутина "я слышал". Здесь имела ценность только точная информация, и она была у шефа разведки точной.
- Вы ведь никогда не использовали его для наших дел, - продолжал он, - даже не пытались вербовать, хотя к тому имелись все предпосылки. Редкий разведчик может позволить себе бескорыстную дружбу с представителем другой страны, да еще начиненному ценной информацией. Вы прямо-таки уникум.
- Как и вы, - заметил генерал-майор. - Могли ведь не звезду с погон снять, а голову с плеч и, согласно нашим заповедям, были бы правы. Слышал я о ваших неладах в ЦК из-за моей персоны.
- Ну, - отмахнулся шеф, - там ведь тоже рационалисты. И, сняв с вас голову, все были не правы. Не столько из-за ваших прежних заслуг, сколько из-за будущих.
Несколько лет назад Анатолий Павлович Ермолин, полковник ГРУ, заместитель резидента и первый претендент на его должность в Канаде, работал без дипломатического прикрытия. Его фирма, специализировавшаяся на частных строительных подрядах, считалась одной из лучших и надежнейших в Оттаве. Полем его деятельности была выбрана столица страны потому, что строительство здесь было существенно ограничено законом - значит, имелась возможность разъезжать по стране в интересах его тайной деятельности.
В Оттаве он познакомился с заместителем префекта полиции города Луи Лепитром, которому строил загородный дом. Они подружились, честно, по-мужски, не будучи ничем обязанными друг другу. Правда, потом Ермолину привелось дважды выручить Луи из беды - один раз, предупредив о готовящемся похищении мафией его пятилетней дочери, второй раз, своевременно сообщив о неизбежном крахе банка, в котором семья Лепитров держала все свои немалые средства. Он сделал это не для того, чтобы еще более укрепить дружбу с заместителем префекта столицы страны и тем самым морально подготовить его к возможной вербовке, а именно потому, что они уже были друзьями и вербовать его он не собирался.
Престиж и положение Ермолина в ГРУ были таковы, что он мог позволить себе иметь свои личные, не касающиеся разведки тайны. Сверху трудно было уследить за человеком, уполномоченным распоряжаться судьбами многих людей. А чтобы не выследили снизу, хотя и должны были следить по служебной обязанности и верности отечеству, - об этом он должен был позаботиться сам. Но, видно, позаботился недостаточно.
О его, правда, немногочисленных любовных увлечениях никто так и не узнал, да и относиться я этому в последние годы стали проще. А о дружбе с заместителем префекта полиции прознали и донесли в том смысле, что облеченный особым доверием руководства полковник Ермолин впал в непростительный для разведчика грех, предпочтя чувство человечности чувству долга перед родиной. О доносе ему дали знать друзья из ГРУ. Поэтому внезапный отзыв в Союз не был для него неожиданным. Зная, что ожидает его в родном отечестве, он без труда мог бы исчезнуть. Не перейти на сторону противника, не изменить - этого Ермолин для себя и в мыслях не допускал, - а раствориться в огромном мире и при его разносторонних способностях отлично устроиться на любом континенте. Однако он вернулся.
Умнейший из всех мыслимых прохвостов в истории человечества Талейран некогда справедливо сказал, что человека, имеющего семью, легче заставить совершить нечестный поступок. Конечно, имелась в виду семья из любимых, родных людей. Решение Ермолина вернуться никак нельзя было назвать нечестным, скорее оно было глупым, но только по отношению к своей личной судьбе. В глазах семьи он поступил благородно, как от него и ожидали, хотя ни тогда, ни позже никто об этом не упоминал. Иначе дело вы глядело бы так, будто они, любимые им люди, охотно приняли его самопожертвование, чтобы оградить себя от неизбежных неприятностей. Себе ему незачем было лгать - если бы не мысли о семье, он бы добровольно не пошел на заклание, как овца под нож.
Прощаясь с другом, уезжающим якобы на Ближний Восток, откуда получил перспективное деловое предложение, Луи Лепитр спросил:
- Скажи мне хоть теперь, кто ты такой, Мишель? Что-то есть в тебе непонятное мне, не французское.
- Я твой друг, Луи, - ответил Ермолин, но машинально взял на заметку это "не французское".
- Так вот, придется вам, Анатолий Павлович, - говорил Вашутин, - на сей раз под дипломатическим прикрытием встретиться с Луи Лепитром, и в качестве личной услуги попросить, чтобы взял у этих канадских подписантов фальшивки. Так как речь идет о вашем сыне, он не откажет. Дальше должен последовать обмен любезностями. Наведя его на наркомафию и оказав посильную помощь в раскрытии этой банды, вы даете ему возможность приобрести солидный политический капитал. Так?
- Несомненно.
- Он же, со своей стороны, должен достать убедительные доказательства связей КГБ, и желательно непосредственно Сиворонова, с местным наркобизнесом. Это уже будет не дружеская помощь, а услуга за услугу. Но нужно, чтобы полученная им информация о КГБ и Сиворонове осталась между вами. Мы не хотим порочить свою страну и не хотим дипломатических осложнений с Канадой. Такой исход возможен?
- Доказательством связей КГБ и Сиворонова с наркомафией обмен любезностями заканчивается, - сказал Ермолин. - Сокрытие этой информации, которая обещает ему гораздо больший политический взлет, чем раскрытие собственной мафии, снова возвращает нас к личной услуге с его стороны.
- Правильно, - подтвердил шеф. - И выбор за вами, Анатолий Павлович. Что для вас дороже: сохранение дружбы с Луи Лепитром или судьба сына? Вы не хуже меня понимаете, что когда можно извлечь из ситуации пользу для нашего ведомства, мы не можем быть бескорыстными.
- Это не требует пояснений, - отозвался Ермолин и у него нервно дернулся мускул под глазом. - И я не об этом. Я о том, пожертвует ли Луи взлетом политической карьеры ради бывшей дружбы? He уверен.
- Я тоже, - кивнул Ващутин. - Но если предпочтет карьеру, значит, изменит дружбе. И тогда я не желал бы оказаться на его месте в ваших руках. Почему бы не напомнить ему о том, что он дружил с советским разведчиком и пользовался его бескорыстными, а в это никто не поверит, услугами?
- Тогда эти услуги сразу становятся корыстными и для нас обоих, - усмехнулся генерал-майор. - А дружба автоматически трансформируется в шантаж.
- Можете поверить, я вполне вас пониманию и разделяю ваше отношение к этой форме психологического давления. Вообще шантаж, как известно, дело рискованное и бесперспективное. Но я подумал, что и о том, что скорее всего вам не придется прибегать к нему. Встретив преуспевающего строительного подрядчика-француза, своего личного друга в роли советского дипломата, он мгновенно поймет все. И ему ни о чем не придется напоминать. Более того, он не сможет не оценить проявленную вами в прежнее время деликатность.
- Ситуация выстраивается, - согласился Ермолин. - За заботу о сыне спасибо, Иван Петрович.
- Небескорыстно же, - негромко хохотнул шеф. - Мало того, вы эту заботу должны еще отработать.
- С готовностью, - сказал Ермолин и спросил. - Каковы ваши намерения относительно Сиворонова? Очевидно, что мне небезразлична дальнейшая судьба этой сволочи. Позволю себе заметить, что отсылать на него компромат в ЦК КПСС вряд ли имеет смысл. Там у КГБ очень сильные позиции, оборудованные еще Андроповым, и достаточно людей, готовых любые мерзости оправдать высшими интересами государства.
- Это мы тоже понимаем, - кивком подтвердив понимание, сказал начальник ГРУ, и генерал-майор знал, что в этом случае "мы" это не единоличное решение главы ведомства, а осмысленный вывод всего руководящего, наиболее доверенного состава Управления, а не заведомо предрешенная неукоснительная поддержка начальника.
- Не могу согласиться только с одним положением, - улыбнулся Вашутин. - Назвать генерал-лейтенанта Сиворонова сволочью - все равно что сказать: этот дядя - бяка. Это человек без стыда, совести, чести, без каких бы то ни было моральных норм, убийца, вор, садист, предатель, совершенно растленный патологический тип. Не его счет можно отнести любую мерзость и не ошибетесь. Относительно сильных позиций КГБ в ЦК вы правы. Мы убеждались в этом не раз. Теперь о намерениях. Ему нельзя больше жить. Ермолина это вовсе не шокировало. Он только внимательно посмотрел на руководителя, ожидая продолжения. И Вашутин продолжил:
- Дело, конечно, не в вашем сыне, Анатолий Павлович, и не в том, что он пытался вас вербовать. Это, можно сказать, лишь последняя капля, переполнившая чашу терпения. Раз больше некому в этой стране остановить его гнусности, придется нам. Помните обвальный провал нашей агентурной сети в Южной Америке?
- Разумеется.
- Это работа в ту пору еще полковника КГБ Сиворонова, когда мы пытались наладить с ними контакты в очередной раз. На фоне нашего поражения весьма скромные успехи КГБ были оценены Политбюро как выдающиеся. Потому что, сдав около двух десятков наших людей, эти интеллектуальные недоноски такой ценой сумели внедрить трех-четырех своих агентов.
- Неужто имелась санкция свыше? - не скрывая, насколько поразила его информация руководителя, спросил Ермолин.
- Нет, конечно. Никому из членов Политбюро об этой подлейшей махинации не было известно, но, по меньшей мере, трое заинтересованных членов ЦК, имеющих серьезное влияние на наши дела, знали о намечавшейся акции и дали свое тихое "добро". Помните вдруг участившиеся совершенно необъяснимые провалы наших людей на Среднем и Ближнем Востоке четыре года назад? Мы как раз готовились вояжировать в тех краях.
- То же самое? - уже не удивляясь, спросил генерал-майор.
- То же самое, с той же целью и тот же главный исполнитель, генерал-майор, вскоре ставший генерал-лейтенантом, Сиворонов. Только на этот раз количество потерь оказалось значительно меньше. К делу были причастны те же деятели из ЦК и - теперь мы имеем основания полагать это - один член Политбюро. Слава богу, в Соединенных Штатах сумели вовремя вывести своих из-под удара.
Как бы ни распространялись советские ведомственные моралисты о чистых руках, холодной голове и горячем сердце чекистов, сколько бы ни болтали идеологи тайной войны в других странах о благородстве, рыцарстве и чести своих разведывательных служб, и те и другие, в отличие от хирургов, отмывают руки не до, а после "операций". И чем больше на них грязи блестяще проведенных дел, тем ценнее они для страны, тем чище в глазах соотечественников, поскольку трудились во зло недругу.
Французы правы, утверждая, что предают только свои, но забывают добавить: предают только своих. Руководители разведслужб никогда не останавливались перед критериями морали, если имелась возможность предать некоторых в интересах многих, их мало трогало, что это формально логичное соображение подло по существу. Но скрыть от людских глаз содеянные мерзости стремится даже патологический подлец. Этим же не дать подлости выйти на свет божий было просто необходимо. И не только из стратегических и политических целей, а прежде всего из тактических задач, дабы не оставить разведку без разведчиков. Ведь если, уходя на задание в стан противника, они всякий раз будут опасаться, как бы их не выдали свои, какая уж тут агентурная работа, какая уж тут разведка. Это не боевое подразделение, которое можно приказом оставить на смерть, чтобы прикрыть отход части - здесь действуют законы войны и выбора нет. У разведчиков есть выбор. И никто никогда не спросил и, видимо, не спросит тех самых многих, согласны ли они принять эти отнюдь не добровольные, а обманом брошенные в костер жертвы. Спроси, так могли бы ведь и не согласиться, осознав, что вместе с жертвами обугливаются с неимоверным трудом столетиями выработанные духовные ценности народа, его душа и вера.
Значит, не столь уж изощрен холодный ум и совсем уж заледенело гипотетически горячее сердце у этих вершителей человеческих судеб, ясли единственный выход в стремлении переиграть, передумать, перемыслить противника они находят в подлости.
В августе-сентябре 1943 года английская разведывательная служба провела операцию "Фортитьюд" - целую серию акций с целью обмануть немцев относительно времени места высадки войск союзников в Европе. Ее считают самой блестящей победой британской разведки во всей истории тайной войны. Победа была несомненной. Но какой она далась ценой... Англичане заслали в разные страны оккупированной Европы много агентов, которые знали место и время высадки союзников. Высадиться они должны были 8 сентября 1943 года между Дюнкерком и Роттердамом. Но все это было заведомой ложью, о чем агенты и не подозревали. Попав в гестапо, они должны были, скорей всего под пыткой, выдать немцам эту дезинформацию как достоверные сведения, поскольку сами считали их таковыми. В этом и заключалась суть операции.
Как и планировалось, все агенты оказались в гестапо - и не могли не оказаться, так как их засылали на заведомо проваленные явки. В операции использовались не первые попавшиеся, а опытные испытанные люди, чтобы внушить противнику больше доверия к выбитым из них сведениям. Некоторые при аресте пытались покончить с собой, лишь бы не выдать "тайну", не обречь на поражение войска союзников. Но выданные им в Лондон капсулы с цианистым калием оказались фальшивыми. Британской разведке не нужна была их героическая смерть, пока гестапо не получит от них необходимую дезинформацию. Все было тщательно рассчитано. Даже попытки принять яд свидетельствовали о том, что агентам поверена тайна чрезвычайной важности. Немцы поверили полученной, проверенной и перепроверенной под пытками информации, и приготовились сбросить войска союзников в Северное море. Союзники высадились всего лишь на день позже указанного срока, когда ничего уже нельзя было исправить, но не на севере, а на юге, в Италии. Немцы поняли, что их обвели вокруг пальца. Но и оставшиеся в живых, умиравшие по лагерям агенты поняли, что их с мерзостным цинизмом предали те, за кого они воевали, предала Англия.
Позже, когда эта гнусная история получила огласку, голландцы, бельгийцы, датчане, французы, норвежцы, англичане, которых разведка отдала в руки гестапо, потребовали расследования. Но так как архив отдела специальных операций был своевременно уничтожен, британское министерство иностранных дел, фарисейски приняв личину оскорбленного достоинства, с беспредельной наглостью заявило: "Английский народ и правительство Ее Величества считали бы позором подобный образ действий". Народ, быть может, так и считал бы, но никак не правительство ее величества, которое долго еще гордилось своей грандиозной операцией по дезинформации противника. Черчилль с самодовольством писал в мемуарах: "Еще не пришло время открыть все, что было сделано для обмана врага".
Едва оформившись организационно, задолго до Великой отечественной войны, во время войны и после нее КГБ тоже использовал такие методы в своей работе - разве что не в столь грандиозных масштабах и не с такими глобальными целями, но не менее подло и гораздо чаще, чем англичане и их коллеги из других стран, которые все-таки стремятся сохранить лицо. Здесь, где существовал безликий народ, этого не требовалось. Не избежала мерзости предательства и военная разведка, долгие десятилетия находившаяся под жестокой опекой Комитета безопасности. Конечно, при необходимости, которая в этой стране могла возникнуть лишь теоретически, всегда можно было сослаться на высшие интересы страны, ради которых не то, что предавали десятки, - убивали миллионы.
Но на что мог сослаться генерал-лейтенант Сиворонов, ревностно, с высоким профессионализмом и гнусной циничностью выполнявший подлейшие указания своих шефов, преследующих только свои мелкотравчатые, корыстные интересы? Кроме того, как теперь стало известно, он был не только исполнителем, но нередко и инициатором предательства.
- Мы его начали разрабатывать полтора года назад, зацепившись за одну странную информацию, - говорил шеф разведки. - За ним обнаружилось столько грехов, до самых гнуснейших включительно, что- - Он досадливо покрутил головой и болезненно поморщился. - В ходе нашего, конечно негласного, расследования выплыли и другие, если не более колоритные, то более важные Фигуры, включая прижившихся наверху, у кормушки власти. Словом, целый мозговой, по существу, криминальный центр на политической основе.
- Чтобы наделать столько и таких серьезных прорех в нашей агентурной сети, им надо было иметь не одного и не средней руки информатора в недрах нашего ведомства, - заметил Ермолин.
- Их было несколько. Они уже перестали быть.
Генерал-майору не требовалось разъяснений. Сказанное шефом означало, что эти люди больше не живут.
- Среди них оказался и ваш предшественник на посту заместителя начальника управления. Через несколько месяцев освободится и место начальника, - продолжал Вашутин и, предупреждая вопрос, отрицательно покачал головой. - Нет, против него улик не имеется. Но не имеется и полного доверия. Стало быть, у нас ему не место. Как говорят в подобных случаях, не обеспечил свой участок работы. Отправим на пенсию, само собой, под наблюдением. Его место займете вы, Анатолий Павлович. А заместителем вас назначили для того, чтобы не так очевиден был взлет. Представление на присвоение вам очередного, изрядно подзадержавшегося, кстати сказать, по вашей же вине, - насмешливо уточнил он, - звания генерал-лейтенанта уже находится у министра. В другое время можно бы и подождать, а теперь придется поторопить министра, пока КГБ не вытащило на свет историю с вашим сыном. Есть и другая причина, заставляющая поторопиться с присвоением звания. Вам поручается организовать захват Сиворонова. Нужно вытрясти из него все, что он знает обо всем и обо всех. О его дальнейшей участи позаботятся те, кому положено. Ваше личное участие в операции исключается, на вас - только организация. В это время вы будете находиться за тысячи километров, в Афганистане. Однако его исчезновение, памятуя о вербовке, наверное, свяжут с вашим именем. Как и в том случае, если операция провалится. А вы нужны нам на посту начальника управления независимо от этих привходящих обстоятельств. Хотите что-то спросить?
- Да. Известно, через кого Сиворонов узнал о моей намечавшейся командировке?
- Известно. Но мы пока его трогать не будем. Пусть, не ведая того, поработает и на нас. Как и некоторые другие. Дела, - коротко вздохнул Вашутин. - Вот на что приходится тратить мозг и нервные клетки.
- Так же, как и КГБ их расходует на нас, - констатировал Ермолин.
- Для них это скорее неписаная обязанность, чем необходимость. 'КГБ - опора власти. Армия должна быть опорой государства.
- Пока сама не окажется у власти, - усмехнулся Ермолин.
- Вон куда вас кинуло! - засмеялся Вашутин. - История учит, что власть военных никогда ни к чему хорошему не приводила. Но как посмотришь на весь этот наш перманентный бардак, так и проскользнет мысль: почему бы, собственно, и нет? Ну ладно, забыли. К поездке готовы?
- Считаю, что готов. На всякий случай даже подчитал кое-что. Например, уточнил для себя, что в основе внешнеполитических принципов исламского фундаментализма лежит известный принцип их религии, восходящий к первым векам ее распространения, о разделе мира на две части: "дар-аль-ислам", то есть "земля ислама" и "дар-аль-харб", что означает "земля войны". Понятие "земля войны" охватывает все страны, где население, независимо от того, мусульманское оно или нет, находится под началом "неверных" правителей. Война или политическая борьба за превращение "земли войны" в "землю ислама" - священный долг каждого мусульманина.
- Ничего нового, - хмыкнул Ватутин. - Все, как у любых других завоевателей.
- Да, но пока что мы воюем на их земле, а не они на нашей, уточнил Ермолин.
- Лучше уж так, чем наоборот, - с усмешкой сказал Вашутин и серьезно добавил. - Конечно, эта война - результат глупейшей авантюры. Как вы знаете, Генштаб был категорически против ввода нашего контингента. Не посчитались эти, прости господи, политические пердуны. А главный инициатор - Андропов, шеф КГБ. Правда, взяв власть, он опомнился, но в данном случае не вовремя отдал богу душу. Ермолин кивнул, соглашаясь, и спросил:
- Вы слышали о принципе исламской "такии"?
- Не доводилось. Что это?
- "Такия" означает сокрытие мыслей и намерений. Сначала наши советники в Афганистане в недоумении разводили руками, сталкиваясь с совершенно немотивированным обманом, предательством, изменой. Удивлялись, потому что не знали, что такие вещи зачастую основывались на принципе "такии". В душе проклиная неверного, мусульманин даст ему любую клятву на Коране и будет чувствовать себя свободным от нее. Аллах не только простит ему эту ложь, но даже похвалит. Используются "такии" и во внешней политике. Исламские фундаменталисты презирают западное международное право. Например, в программе Исламской партии Афганистана, которой заправляет Хекматьяр, записано: "Нами ни в коем случае не будут признаваться международные договоры, противоречащие исламу". Они ведь и вправду очень уж легко пренебрегают соглашениями и договорами. Кстати, оказывается, "такией" пользовались все пророки. В Коране сказано так: "Люди веры не должны разрешать правоверным выбирать друзей из числа неверных, и если кто-то это сделает, - его связь с Богом будет прервана, если только это не сделано для предостережения себя от их зла, для такии от них".
- Звучит как пособие для разведчика, - сказал Вашутин и насмешливо посмотрел на генерал-майора. - Особенно хорошо изложено насчет дружбы с неверными.
Несколько смущенный Ермолин развел руками:
- Дружба, она, как любовь, ее не выбирает. Иначе это не дружба, а негласное соглашение о взаимоиспользовании.
- Пожалуй, - согласился Вашутин. - А что касается "такии", то это - пустое. Неверные и без всякой "такии" врут не меньше. Помните, Черчилль как-то сказал: "Было бы просто катастрофичным, если бы мы твердо соблюдали все свои соглашения". Этой же точки зрения с не меньшим цинизмом придерживались и Гитлер, и Сталин, и Мао, и все другие видные и невидные деятели. Возьмите хотя бы объявление войны Японии после победы в Великой отечественной. Это ли не хамское нарушение договора о нейтралитете, который Япония, несмотря на мелкие глупости, все же соблюдала все эти самые тяжкие для нас годы? Да что там!.. Партия официально дала право Сталину на ложь и предательство. В резолюции ХVII съезда ВКП(б) записано: "Съезд особо подчеркивает, что Центральному Комитету даются полномочия во всякий момент разорвать все союзы и мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну". А вы говорите - "такия"!
- Убедительно, - кивнул Ермолин.
- Мне положено быть убедительным, - усмехнулся Вашутин. - Я ведь не политик, Ну что, мы, кажется, все обговорили? Даже наговорили лишнего. У вас ко мне что-нибудь?..
- Нет.
- Так чего же мы сидим. К делу?
- Конечно. А сидим потому, что не могу же я сказать шефу: "Благодарю, я вас больше не задерживаю".
- И то верно, - рассмеялся Вашутин.


-12-

Они собрались, как было назначено, в два часа дня, в жилых комнатах уехавшего на море скульптора, который по старому знакомству оставил Ярмошу ключи. Здесь временно поселился человек полковника, встречавший посетителей сообщением, что хозяин в отпуске, а он всего лишь сторож, и ему строго наказано в мастерскую никого не пускать.
Каждый приехал сам по указанному адресу и был впущен, назвав свое имя. Только Кондратюка привез Сергей на своей машине, которую они оставили за квартал от мастерской.
Здесь было пятеро парней примерно одного возраста, но разного внешнего облика. Они знали только то, что им вместе предстоит выполнить какое-то важное задание, и с любопытством присматривались друг к другу. Окинув взглядом собравшихся, Игорь представил на их месте ребят из своей последней группы с их гренадерской знатностью, особенно могучего Марьясина, и с одобрением подумал, что людей тут подбирали тщательно и с умом. Такая разномастная компания вряд ли привлечет чей-нибудь внимательный взгляд. Среди них лишь он сам выделялся фигурой и ростом.
Сергей знал всех и представил каждого, называя только имя: Роман, Всеволод, Федор, Глеб, Валерий. Все они по собственному примеру понимали, что имена не настоящие, и приняли это как должное: значит так надо для дела.
- У всех вас в общем одинаковая подготовка, - заговорил Сергей. - Все прошли одинаковую школу, включая Афганистан. Все вы офицеры и командира групп нашего спецназа. Звания в данном случае не имеют значения. Но у каждого из вас есть индивидуальные способности, которые чем-то выделяют его среди других. О них вам надо знать, чтобы, если потребуется, использовать при выполнении задания. Например, Роман - великолепный водитель, ученик самого профессора Цыганкова, директора Центра водительского мастерства. Он лучше любого из вас справится с любым механизмом на колесах и не только, способным двигаться по земле.
Серей мог бы назвать громкие титулы, завоеванные Романом в отечественных и зарубежных соревнованиях по авто- и мотогонкам, авторалли, спидвею, но не счел нужным из осторожности, так как это в случае чего могло бы навести на его след. Из тех же соображений он не стал распространяться и об остальных.
- Наш Всеволод - снайпер, без промаха бьет из всех видов стрелкового оружия по неподвижной, бегущей, ползущей, даже скачущей цели, бьет на звук, шорох, вспышку, днем и ночью. Федор виртуозно владеет всеми видами холодного оружия, от шпаги до лопаты, в штыковом бою не уступает трем-четырем опытным противникам, излагающим одновременно; с десяти метров посылает нож не просто в целевой круг, а в указанную точку. Так, кто у нас дальше? Глеб. Он первоклассный механик, мастерски управляется с вертолетом, глиссером и остальными судами малого водоизмещения, движущимися по воде с помощью мотора. И Валерий - ваш командир. Командир не потому, что у него выше, чем у каждого из нас здание, не потому, что он мастер но нескольким видам военных единоборств и никому из вас в этом отношении не устоять перед ним, а потому, что у него больше умений и опыта, что, кстати сказать, не одно и тоже, в организации и про ведении боевых операций.
Сергей помолчал, внимательно посмотрел на каждого и закончил:
- Вашей группе дается задание похитить генерал-лейтенанта КГБ. Выкрасть его предстоит здесь, в Москве, в помещении или на улице, может быть, на даче или по дороге - об этом потом. Перерастет операция в боевую или нет, а для нас важно, чтобы не переросла, зависит от вас.
Некоторое время в комнате стояла тишина. Она была вызвана не неожиданностью задания, а недоумением от того, что такое в общем-то несложное для них дело обставлено столь серьезно и облечено такой таинственностью. Парни переглянулись. Кто-то хмыкнул, кто-то пожал плечами.
- И что тут такого особенного? - спросил коренастый, как кряж, внешне флегматичный Федор. - Раз мы прошли одинаковую школу выучки, значит каждый, возможно, даже не раз в качестве экзаменов или просто тренировок участвовали в похищении высоких армейских чинов.
- Иногда и вместе с их охраной, - добавил стройный, с мальчишеской фигурой Роман и улыбнулся. - Мы как-то спеленали командующего округом на его даче, когда он уже собрался лечь с молодой женой. В одних трусах увезли. Форму его, правда, тоже прихватили, чтобы потом не озверел от злости.
- Мы во время окружных учений прямо на КП взяли командующего армией и еще двух находившихся с ним генералов, - отозвался высокий, одного роста с Кондратюком, сухопарый Всеволод. - Командарм, громадный мужик, когда очухался, ревел, как бык и матерился, как целая сапожная мастерская.
В условиях боевых действий чрезвычайно важно своевременно обезглавить войска противника, лишить их управления и тем самым породить растерянность и неразбериху. И все же такого рода задания у спецназовцев ГРУ считались легкими, попутными, использовались преимущественно для первичной обкатки молодых.
На счету Кондратюка во время учебы и после было несколько таких операций. Однажды его группе из шести человек было поручено похитить из расположенного в Виннице штаба авиационного корпуса генерала с секретной документацией. Им выдали гражданскую одежду, деньги, чтобы не отвлекались на их добывание - а в том, что они добыли бы их легче и чище профессиональных уголовников, не было сомнения, - но оставили без документов. Оружие в таких случаях не полагалось. А документы были не нужны, потому что устраиваться не только в гостинице, но и у частных лиц им запретили. Таковы были условия боевой учебы. Время шло к осени, и Кондратюк устроил базу группы в опустевшем пионерском лагере. В другое время года находили иные решения. Если вставал вопрос: нарушить условия или не выполнить задания, условия нарушались. Когда невозможно было обойтись без документов, их добывали в государственных учреждениях, у граждан, а то и в паспортных отделах милиции. Главное было - выполнить задание, а как - это являлось предметом обсуждения потом, при разборе учений, дело обстояло так: считаешь нужным, рискуй, но помни, что ясли попадешься, ссылка на принадлежность к спецназу ГРУ, на выполнение задания командования исключена. Никто тебя спасать не будет, от тебя просто откажутся, а твои россказни сочтут бредом шизофреника. И отсидишь свое в зоне, как положено нормальному вору.
При изучении обстановки своей недисциплинированностью привлек сам командир авиационного корпуса. Другие генералы ездили на службу и обратно в точное время, по строго определенным маршрутам, в сопровождении адъютантов, исполняющих обязанности охраны. Этот разъезжал в любое время, по любой улице и дороге, чаще с одним шофером. Его-то и решено было взять, хотя вначале речь шла о начальнике штаба корпуса. Накануне проведения операции пришлось похитить пятерых милиционеров, чтобы разжиться формой, и в ближайшем райцентре угнать милицейскую машину. Милиционеров связанными оставили на базе под охраной одного из парней. Остальные утром направились в город. Генерала взяли в центре, на улице Чехова. Остановили и потребовали следовать за ними. Не успел он вымолвить свое гневное начальственное слово, как компрессы с эфиром лишили сознания его и водителя. Обоих доставили в разрушенную ставку Гитлера и по рации сообщили своему командованию о выполнении задания. А потом скрытой камерой снимали процесс вызволения генерала его охраной. И отдали ему должное в том, что, едва высвободив руки от стягивавших их ремней, он прежде всего схватил портфель, убедился, что его не вскрывали, и лишь потом гневно набросился на ни в чем неповинную охрану. Милиционерам вернули форму, одному развязали руки и, так и не сказав в их присутствии ни единого слова, исчезли, уходя дальше по маршруту.
Такие задания считались почти рутинными. Большинство же учебных операций было серьезнее, опаснее и проводилось порой в неимоверно трудных условиях, что всегда отличало учения, проходившие на территории СССР.
Перед выходом отряда специального назначения ГРУ в учебной рейд городским и районным отделам МВД и КГБ, расположенным по маршруту движения спецназовцев, направлялась ориентировка. В ней сообщалось, например, что группа опасных преступников, захватив оружие охраны, совершила побег из мест заключения и пробирается на юг, намереваясь в пути совершить несколько бандитских нападений и террористических актов. Спецназоцев предупреждали о разосланной ориентировке, а также о том, что, если попадутся в руки правоохранительных органов, ни на какую помощь со стороны командования рассчитывать они не вправе. Строго разъясняли, что, когда за ними будут охотиться, как на волков, загонять, обкладывать, когда в них будут стрелять на поражение как в бежавших преступников, они могут отстреливаться лишь для острастки, чтобы замедлить или остановить погоню, оторваться от нее и скрыться. Ни одна выпушенная ими пуля не должна задеть человека. На языке спецназа ГРУ эта ситуация характеризовалась всего лишь как учения в условиях, приближенных к реальной обстановке. А обстановка, хоть и крайне редко, бывало, складывалась так, что командованию приходилось слать похоронки.
Но главное было не в том, чтобы, избежав ловушек, засад, уйдя от преследования, уцелеть, а в том, чтобы, уцелев, успешно провести запланированную операцию. При этом командование стремилось совместить учебные цели с практической отдачей. Часто в качестве боевого обучения ставилась задача проверить несение караульной службы и конкретных режимных частях, надежность охраны реально существующих запасов ядерного оружия, передающих центров стратегической авиации, важнейших узлов связи крупных складов и арсеналов вооружения и боеприпасов.
Как-то перед очередным учебным рейдом Кондратюка вызвал сам начальник штаба бригады спецназа ГРУ, чтобы дать вводную к предстоящему заданию.
- Слушайте и запоминайте, лейтенант, - сказал подполковник, - с отрядом в двадцать человек вы должны незамеченными никем пройти от нашего подмосковного расположения до кавказского лагеря спецназа ГРУ, где и доложите о прибытии, как положено. Какую вы берете форму одежды, сколько возьмете с собой этих форм, каким образом будете скрывать или не скрывать оружие, на чем станете добираться, мне это неинтересное. А интересно мне, и очень интересно, чтобы по пути ваш отряд "поднял на воздух" полтавский аэродромный узел, кстати, крупнейший в Европе. Там базируются бомбардировщики дальнего действия ТУ-16, ТУ-22М2 и частично ТУ-22, а также расположен мощный ядерный склад, можно сказать, арсенал. В Генштаб поступила информация о том, что охрана узла несется из рук вон плохо. Нам приказано осуществить негласную проверку. Я приказываю осуществить ее вам. Что без потерь приведешь ребят к этому самому аэроузлу, не сомневаюсь. Не этим же, на самом деле, недорослям из МВД и фрайерам из КГБ брать спецназ ГРУ! Но советую особо не обольщаться насчет охраны. Плоха-то она, может быть, и плоха, однако вокруг ядерного арсенала - шесть уровней защиты. Секреты, засады, ДОТы, нашпигованные всеми видами оружия, минные поля; аппаратура электронного слежения, просматривающая всю местность еще на дальних подступах к объекту. Воздушное пространство контролируется барражирующими вертолетами и самолетами. А в дополнение ко всему этому вокруг арсенала создало высокочастотное электрическое поле напряжением в 18000 вольт, охватывающее зону от двадцати до пятидесяти метров шириной. Шагнул туда - и обуглился, как картошка. Вся система жизнеобеспечения и охраны там скрыта под землей. Никаких вышек с вертухаями там не найдешь. Милая сельская местность. По периметру разбросаны домики, сараи, силосные башни, сельхозмастерские. И все это начинено электронным и всяким другим оборудованием. Теперь о форме одежды. Учтите, там людей в форме не увидишь. Ее скрывают под комбинезонами, спецовками, халатами. Соответственно подумаете и о своей экипировке. В общем, сложностей выше головы. Но несмотря ни на что, вашему отряду надо проникнуть на ядерную базу, с помощью пиротехнических средств имитировать минирование складов с атомным оружием, сообщить об этом по рации командованию и осуществить условный взрыв. Постарайтесь быть хитрым, как лис, и изворотливым, как змей. Всю полученную от меня информацию передайте ребятам и попробуйте в пути продумать варианты. И не забывайте: хоть взрыв будет условным, но вас, если обнаружат, нашпигуют пулями и осколками без всяких условностей. Не запугал?
- Запугали, товарищ подполковник, - ответил Игорь. - Но деваться все разно некуда.
- Ага. Значит, не совсем запугал. Тогда продолжу. Чтобы вы не разболтались в пути, мы, как водится, нацелим на вас расположенные близко к маршруту местные отделы внутренних дел и КГБ. Информируем их о том, что группа оголтелых дезертиров, перебив в своей роте ненавистных "дедов", захватила оружие и теперь пробирается в Чечню или Абхазию, где легче всего укрыться от правосудия. Народ подобрался отчаянный и отчаявшийся, терять ему нечего, стало быть, можно ожидать любой пакости. Кэгэбэшники, конечно, будут действовать руками МВД. А там люди пугливые, своими жизнями дорожат больше, чем они стоят. Значит, наваливаться на вас будут большими силами. Вот так. Теперь выполняйте.
Внешне объект выглядел совсем неприметно, как и говорил начальник штаба. И это только осложняло задачу, как бывает всегда, когда нет видимой цели. Просочиться в ядерный арсенал аэроузла оказалось куда сложней, чем предполагал подполковник и надеялись ребята из группы Кондратюка, разработавших в пути несколько предварительных вариантов проникновения. Ни один из вариантов не годился, так как защита базы была надежной, и охрана была поставлена не из рук вон плохо, как информировал командование бригады Генштаб, а умело и четко. Казалось, не было ни одной щели, которую могла бы раздвинуть изобретательность поднаторевших в решении неразрешимых задач спецназовцев ГРУ. Однако это не могло служить основанием для отмены задания, да его никто и не отменял. Возможно - скорее всего, так оно и было, - группу умышленно поставили в такую ситуацию. Может быть тот, кто давал задание, был уверен в неудаче группы, которая лишь подтвердила бы неуязвимость объекта.
Неделю, замаскировавшись и выставив охранение, наблюдали за базой спецназовцы. Не раз обошли и оползли ее по всему периметру, ощупывая и обнюхивая каждый метр. Анализировали и отбрасывали один план за другим. Наконец, забрезжило, а потом оформилось решение. Связано оно было с тем, что два-три раза в течение дня из ворот скромного, ничем не примечательного ограждения, какие можно встретить на окраине любого поселка, выезжала машина в сопровождении бронетранспортера, замаскированного под какую-то сельхозмашину. Бронетранспортер шел впереди, а в двигавшуюся сзади машину два одетых в комбинезоны человека баграми собирали постоянно погибавшую в зоне высокого напряжения живность. Затем ее сбрасывали в известковую яму. Двигались они почему-то всегда против часовой стрелки, в разное время и - из опасения наскочить на одну из мин, густо насеянных по всей территории периметра - по одной и той же колее. Выезды длились от пятнадцати до двадцати минут - бывало, больше двадцати, но никогда на меньше пятнадцати. В это время поле высокого напряжения снималось. Это-то обстоятельство и было отправным в разработанном группой плане.
Решили между колеями вырыть щель на два человека. Добыли саперные лопатки, нашли затвердевший гудрон, чтобы в качестве диэлектрика обложить боковые стенки щели, соорудили деревянную крышку, которую покрыли дерном той же изношенности, что и между колеями, все это для них не составило большого труда, как и вычерчивание карты минного поля на нужном участке. Труднее было найти сам участок, где надо рыть щель. Желательно чтобы он был в самом узком месте периметра и менее всего просматривался наблюдателями. Решили и эту задачу. Обсудили мельчайшие детали этой начальной стадии операции, которую иронично назвали "схрон" и началась работа. Как только машины, поворачивая, скрывались из виду, на дорогу в зону, минуя мины, выползали шестеро ребят и принимались лихорадочно рыть. На все про все - на подход, работу, отход - командир давал ровно четырнадцать минут. Остальные были в готовности шквальным огнем - не на поражение - отвлечь внимание от землекопов, вытащенный в мешках грунт рассыпали в ближайшей роще, где основала свою базу группа.
Три дня работы и крайнего напряжения нервов в ожидании сметающего все живое лавины огня и металла потребовалось для сооружения "схрона". Затем оставалось только ждать удобного момента, чтобы, зацепившись самодельным крюком за карданный вал машины, оказаться под ней и въехать на территорию арсенала, второй должен был прикрыть щель и тут же выбираться из зоны.
Решено было проникнуть внутрь с вечерним выездом машин, чтобы в течение ночи осуществить операцию. Двое суток, меняясь лишь раз, днем, писая в штаны, сидели в "схроне" спецназовцы. Как назло никакая живность не забредала в этот, сектор и машины проходили, не сбавляя скорости. Пришлось подбросить сюда убитую собаку.
Все совершилось, как было задумано. Упущение охраны было в том, что никому не пришло в голову, привыкнув к невероятности такого действия, заглянуть под машину. Позже было отмечено также не вполне грамотное распределение сектора обзора периметра высокого напряжения.
А тогда сержант Бидяк удачно миновал охрану, а после смены караулов оглушил часового, проник на склады и заложил между ядерными зарядами имитирующую мины пиротехнику. О том, что задание выполнено, доложил по рации сигналом ЗОВ-3, который невозможно было засечь.
Если бы действительно взорвать этот склад атомного боезапаса, от Полтавы и ее окрестностей осталось бы только историческое воспоминание о короле Карле XII и некогда погибшим по его дурости в этой местности шведам.
Позже до бригады спецназа ГРУ дошел - быть может, был доведен умышленно - слух, что после этой учебной операции отвечавший за охрану базы генерал-лейтенант был понижен в звании до лейтенанта. Поверить не поверили, но некоторой время группа Кондратюка не без удовлетворения ощущала на себе не столько завистливое, сколько одобрительное внимание товарищей, которые то же не прочь были бы стать виновниками подобной экзекуции над генералом.
- Знаю, что в такого рода делах у вас большой опыт, - сказал Сергей. - Только вот охраняют генерал-лейтенанта КГБ как члена Политбюро.
- Вы сказали, что от нас зависит... - начал Глеб.
- Чтобы потом не говорили, что я на вас давил, - с улыбкой перебил Сергей, - давайте перейдем на "ты". Хоть по званию я несколько выше каждого из вас, по возрасту разве что года на три старше. Забудьте и о возрасте, и о звании. Мне кажется, так будет лучше для дела. А не будет лучше, выберем наиболее удобный вариант.
- Хорошо, - кивнул Глеб. - Ты сказал, что от нас зависит, чтобы операция ни переросла в боевую. Я хочу точно знать, как понимать этот пассаж.
Не каждый понимал в данном случае значение этого слова, но суть ясна была всем, и парни настроили свое внимание на Сергея.
- Он прав, - поддержал Глеба Кондратюк. - Тут не должно быть недомолвок. Вопрос стоит так: имеем мы право пользоваться оружием или нет?
- Мне казалось, что я объяснил это довольно ясно, - вздохнул Сергей.
- Но, конечно, вы правы в том, что хотите знать точное условия задания. Да и страховочка будет на всякий случай, - ухмыльнулся он и тут же в успокаивающем жесте вскинул руку. - Шучу, шучу. - Дело обстоит так. Задание максимум - взять генерал- лейтенанта живым. Если получится, вместе с сопровождением. Если поймете, что не получится, уничтожьте, прежде всего - генерала. Остальных, конечно, тоже. После попытки захвата оставлять в живых никого нельзя, ликвидировать тихо, разрешается использовать огнестрельное оружие. Но это в самом крайнем случае, в самом крайнем!.. Выбор оружия за вами.
- А для самообороны применять его можно? - спросил Роман.
- Если начнется пальба, чего уж там стесняться, - хмыкнул Сергей.
- По-нят-но, - раздельно и четко произнес Федор. - Ладно, хоть так. А то во время боевой учебы тащишь на себе автомат сотни километров и думаешь, что рогатка была бы полезней, хоть глаз кому-нибудь подбить. И чувствуешь себя, как голый посреди улицы: на тебя плюют, а ты имеешь право только прикрыться платочком.
- Я в Афгане не раз вспоминал эти чертовы боевые учения, - рассмеялся Всеволод. - И знаете, по-доброму вспоминал. Конечно, неприятная штука - чувствовать себя мишенью, хотя и движущейся. Зато после такой учебы и Афганистан может показаться игрой в "Зарницу". В тебя стреляют, но и ты, наконец, можешь стрелять на поражение. А тут, как говорится, кто ловчей.
- Ты-то, снайпер, вряд ли ждал, чтобы в тебя кто-то стрелял первым, - усмехнулся Роман.
- Конечно, - даже удивился Всеволод. - Само собой.
Они говорили легко и непринужденно, словно их вовсе не заботило предстоящее задание. Сергей решил сбить этот, на его взгляд, легкомысленный настрой парней.
- Должен предупредить вас вот о чем, ребята. Надеюсь, вы понимаете, что если кто попадется живым или мертвым, на нашу помощь не рассчитывайте. К спецназу ГРУ вы не имеете никакого отношения. Мы вас не знаем. Таково обязательное условие задания.
- Это уж как водится, - спокойно отозвался Глеб.
- На другое и не рассчитывали, - подтвердил Федор.
- Не перейти ли нам к делу, - сказан Кондратюк и обратился к Сергею. - Какая у генерал-лейтенанта охрана?
- Судя по обстановке.
- Например, в машине.
- Шофер, адъютант и собственно охранник. Но, по сути, все они - охрана, народ опытный.
- Если вынуждены будем его кончать, как с ними?
- Как и с ним, - вздохнул Сергей. - Но уж очень бы не надо.
- А если удастся взять его одного?
- Если получится, заберите всех. А нет, свидетелей оставлять не надо.
- Сколько дается времени на операцию? Недели две, три имеем или больше?
Сергей покачал головой:
- Не будет у вас, ребята, трех недель, и двух не будет, не говоря уже о большем. Десять дней максимально.
- Значит, операция уже спланирована, - сделал вывод Кондратюк. - Следовательно, выбора вариантов нет.
- Нет, отчего же, - возразил Сергей. - Я изложу вам общий расклад обстановки с короткими комментариями. Если после этого у вас появятся плодотворные идеи, буду только рад. Итак... Живет он с семьей - жена, младшая дочь, старшая дочь с мужем, теща - в правительственном доме на Кутузовском проспекте в комнате из восьми комнат. И дом в целом, и квартира оснащены всеми видами современной сигнализации. Об охране и говорить не приходится, вполне надежная - профессионалы. Но охрана и сигнализация - барьеры вполне преодолимые при соответствующей подготовке, разумеется. Однако серьезная подготовка требует соответствующего времени, которым мы не располагаем. Однако главное препятствие - семья. Такая же, может, несколько слабее ситуация и на даче, расположенной опять же в зоне правительственных дач, то есть с кольцом охраны на дальних и ближних подступах. Плюс охрана непосредственно самой дачи, которую он, кстати, вернее, совсем некстати недавно значительно усилил. Само собой - сигнализация. Один он там не бывает. Но, учитывая множество комнат в этом двухэтажном особняке, это незначительное препятствие с учетом своевременного отключения сигнализации и отключения охраны. Сначала мы решили остановиться именно на этом варианте. Тут подготовка потребовала бы значительно меньше времени. С вашим опытом и талантами мы вполне уложились бы в намеченный срок. Загвоздка в другом - на даче он появляется нечасто и, что главное, нерегулярно, когда вздумается. А когда ему вздумается в течение отпущенных нам десяти дней?.. Дальше. Он любит преферанс, футбол, бега, рестораны. Вообще, генерал-лейтенант разносторонняя и азартная натура. Давайте прикинем возможности. Пулька у них расписывается только среди своих, и у каждого не менее двух телохранителей. Собираются безо всякой системы, спонтанно. Футбол, рестораны, бега отпадают не столько из-за охраны, которую пришлось бы отключать или при неудаче аннулировать. Да и сам он опытней боец, не стал бы ждать, когда его спеленают. Но самое главное - неизбежные жертвы ни в чем не повинных людей. Так что эти варианты исключаются. Есть у него относительно давняя и, по нашим сведениям, верная любовница, незамужняя, очень красивая женщина. Но он давно уже у нее не был и когда будет, неизвестно. Полагаем, что нескоро.
Сергей усмехнулся какой-то своей мысли:
- Вообще-то это был бы неплохой вариант, поскольку туда он ездит всего с двумя охранниками, якобы на конспиративные встречи. Если сопровождающие, которые в ожидании шефа иногда проводят там многие часы, а то и ночи, догадываются об истинной цели этих встреч, так что с того? Нам важно быть уверенными, что именно в эти дни он посетит свою сексуальную явку. А по нашим данным, скорее всего он ее не посетит. Тем не менее, наблюдать будем. Без вашего участия. Для вас найдутся другие дела. Как видите, этот вариант мы окончательно не отбрасываем. Поэтому каждый вечер вы будете собираться здесь и в полной готовности ждать сигнала. Если он поедет не туда, вам позвонят, и вы разъезжаетесь по домам. Трубку будет снимать наш "сторож" студии. Если звонивший назовет пароль, ну скажем, "Никандрович", тогда к телефону подходит Валерий. Вот, пожалуй, и все, - закончил Сергей.
- Видимо, надо будет провести рекогносцировку и по этому, как бы это выразиться, сексуальному варианту, - сказал Кондратюк.
- Разумеется, - подтвердил Сергей и рассмеялся. - Давайте так его и назовем: "сексуальный вариант".
- Почему бы ни учесть, например, посещение театров, концертов, сауны? - заговорил Роман. - Ездит он, наверное, на рыбалку, охоту или просто отдохнуть на природе.
- Бывает, - согласился Сергей. - Но опять-таки дело упирается в лимит времени. Да и не можем же мы задействовать все свои силы на эту грязную сволочь, - неожиданно вспылил он и, явно недовольный прорвавшейся злостью, хмуро, но тоном ниже добавил. - Других забот хватает.
Офицеры понимающе переглянулись, оценив невольно данную генерал-лейтенанту характеристику как знак доверия. На это Сергей и рассчитывал, изображая якобы прорвавшиеся эмоции.
- Если бы дело не упиралось в сроки, можно было бы захватить его по дороге на дачу, - сказал Глеб. - Я опустил бы вертолет на машину и выдавил оттуда всех, а вы сверху прыгнули бы им на головы. Потом - всех на борт. Где-то на тихой полянке нас ждала бы машина. Я со своими ребятами таким образом однажды выкрал какого-то душманского чина.
- Без стрельбы? - поинтересовался Кондратюк.
- Почти.
- А здесь без стрельбы никак бы не обойтись. Как бы мы ни относились к кэгэбэшникам, народ они - неплохо подготовленный, профессионалы.
- Мысль у Глеба неплохая, если требовалось бы их просто гробануть, - отозвался Федор. - Но тогда и на машину садиться не надо. Расстреляли бы с воздуха и дело с концом.
- Вот что, мужики, - твердо заявил Кондратюк, - Давайте забудем о стрельбе. Его надо взять живым. Об этом и думайте. Не отвлекайтесь на прожекты.
- Есть, командир, - в разнобой, но дружно ответили парни.
Игорь повернулся к Сергею:
- Конечно, мы будем осмысливать твою информацию. Может, что-нибудь дельное и придет в голову. А теперь, наверное, пора узнать и основной вариант операции.
- Что ж, извольте, - сказал Сергей. - План состоит в том, чтобы взять генерал-лейтенанта здесь, в центре Москвы, рядом с резиденцией КГБ. Выигрыш тут еще и а том, что вряд ли кто может предположить такое нахальство. Ему позвонят, сообщат нечто для него чрезвычайно важное и назначат встречу через пятнадцать минут, может, через десять в холле гостиницы "Метрополь". Времени у него будет в обрез. Чтобы успеть на встречу, он просто вынужден будет ехать по так называемой правительственной полосе на встречу движения транспорта. А это - основание для того, чтобы его остановить за нарушение правил. Правительственный номер на машине впопыхах можно и не заметить. Если ему позвонят, скажем, в десять утра, через пять, ну шесть минут он будет на повороте с Новой площади на Ильинку. Там стоит застекленная будка ГАИ. В десять часов и две минуты вы должны будете находиться там на двух милицейских машинах. Как только подъедет генерал, вы останавливаете его за нарушение правил движения. До правительственных знаков на машине, повторяю, вам нет никакого дела. Пусть идут объясняться с дежурным на пост, в будку. Вы всего лишь исполняете приказ. Этим дежурным к тому времени уже должен быть один из вас, видимо, Роман. Мастер вождения, надо полагать, сумеет потолковать о правилах уличного движения, если придется. Хотя, надеюсь, это не понадобится. А перед тем в течение имеющихся в распоряжении Романа двух-трех минут ему придется "вырубить" настоящего дежурного и постараться придать ему позу отдыхающего. "Вырубать" лучше не ребром ладони или еще каким-то хулиганским приемом, а шприц-тюбиком разового действия, оно надежнее. На наш взгляд, удобнее всего брать генерала в будке, куда он для выяснения кинется в разъяренном состоянии.
- Будка-то стеклянная, - заметил Всеволод. - Со всех сторон видно, что там происходит. Тем более, сверху, из домов.
- Правильно. Давайте разберемся. Если говорить о водителях то у каждого одна забота - скорее миновать милицейский пост, а на то, что там делается в будке, ему наплевать, он туда и не смотрит. Да и происходить там, внутри, по существу, ничего не будет - секундное дело. Жильцы ближайших зданий по Ильинке действительно представляют некоторую опасность. Поэтому в стороне от ваших милицейских машин будет стоять ремонтная летучка, например, "Мосгорэнерго" или "Мосгаза" с заградительными щитами, как положено. Только вы остановили машину генерала, летучка тут же огибает гаишный "фонарь" и устанавливает заградительный щит, отгораживая будку от домов по Ильинке.
- В летучке будет кто-то из нас? - спросил Федор.
- Нет. Но те, кто будет там находиться, покажутся из машины всего на несколько минут при установке щита. Они не знают цели операции. Просто будут четко выполнять инструкцию. Тем не менее, светиться им нельзя, думаю, вы понимаете, почему для выполнения этого задания вас вытащили аж из соседней страны. Потому что вас здесь никто не знает в лицо и риск, что могут потом опознать, минимален.
- Генерал с сопровождающими будут в военной форме? - спросил Кондратюк.
- Как правило, они носят гражданскую одежду. Но если, паче чаянья, окажутся в военной форме, вас это вовсе не должно смущать. Если же поблизости окажется какой-нибудь зевака, во время захвата изречете что-нибудь о наглом жулике, мафии или что-то другое в этом роде. Дело должно занять секунды. Как говорится, чистота эксперимента, конечно, пострадает, но тут уж ничего не поделаешь. Отступать нельзя.
- А если генерал пошлет к дежурному адъютанта? Скорей всего оно так и будет.
- Придется выключить адъютанта. Тогда генерал вынужден будет сам ринуться к дежурному. Он не может ждать, у него просто нет времени. Опоздание даже на минуту грозит очень большими неприятностями. В будку его проводит кто-нибудь из вас. По-моему, роль провожатого должен взять на себя сам командир. Учитывая его бойцовские качества, от него не вырвется никакой генерал. Таким образом, в будке окажутся уже двое наших. Вообще-то этот генерал-лейтенант здоровенный и тренированный мужик. Учти, Валерий.
- Учту, кивнул Игорь.
- Как только он войдет в будку, - продолжал Сергей, - оставшиеся тихо отключают шофера и охранника и вежливо под ручки усаживают их в одну из своих машин. Во вторую поместите генерала с адъютантом. В генеральскую машину садится Роман. И все быстро летите сюда, к этой мастерской. Тут мы пробудим не больше двух-трех минут.
- Зачем возиться с генеральской машиной? - недоуменно поинтересовался Федор. - Загнать в какой-нибудь пустующий двор.
- И этот вопрос задает офицер разведки специального назначения, - укоризненно покачал головой Сергей. - Ай-я-яй. К чему тебе знать, зачем нам может понадобиться эта машина?
- Виноват, товарищ командир, - подтянувшись, гаркнул Федор.
- Откуда в тебе это чинопочитание? - настороженно поинтересовался Сергей.
- Его-то, к сожалению, мне и не хватает, вздохнул Федор. - А то бы еще потягались званиями. Но вообще, Сереженька, под твоим началом служить бы рад.
- Ну, нахал, - рассмеялся Сергей. - Вот уж действительно, дай палец, руку откусит.
- Мне непонятно вот что, - переждав общий смех, заговорил Роман. - Если генерал обязательно помчится по этому звонку, то, наверное, можно назначить встречу и в другом месте, чтобы брать его в более выгодных для нас условиях, а не на виду у всех, с максимальным риском.
- Здравое замечание, - признал Сергей. - Но тогда у него будет достаточно времени на размышление и подготовку. Тут же - неожиданный, большой силы удар по психике, требующий мгновенного действия. Я уже говорил, что он не сможет задержаться и на полминуты.
- Интересно все же, чем надо оглоушить такого зубра, как этот генерал-лейтенант КГБ, чтобы психологически сбить его с копыт, - задумчиво проговорил Всеволод, но, встретив взгляд Сергей, замахал руками. - Нет-нет, это не вопрос. Просто не профессиональное, человеческое любопытство.
- Верно, знать это вам ни к чему, подтвердил Сергей. - Более того, даже лучше не знать. Я изложил вам план операции в общих чертах. И, конечно, у вас есть вопросы.
- Еще бы! А как же! Можно сказать, сплошные вопросы! - живо отреагировали офицеры.
- Так и должно быть, - кивнул Сергей. - Иначе, даже учитывая весь ваш опыт и профессионализм, вы бы меня разочаровали. Что ж, давайте проанализируем детали и наметим планы на ближайшие дни. А пока расслабимся, перекурим и выпьем, если хотите. Говорит, что алкоголь в нормальных дозах обостряет мысль. Правда, далеко не у всех и далеко не всегда. Заодно и проверим, как с этим обстоит дело у вас. Так что, обострим?
- Обострим, - дружно ответили парни.
- Добро, - сказал Сергей. - А пока не обострили...
Он достал из кармана и веером рассыпал по столу пачку фотографий Сиворонова, снятого в разных ракурсах, в различной обстановке, в генеральской форме и гражданской одежде.
- Ознакомьтесь и запомните, - он повернулся к Кондратюку. - Что, Валерий, поухаживаем за подчиненными, продемонстрируем заботу отцов-командиров.
Сергей встал и направился к стоявшему в углу массивному холодильнику.
- С предводителем таким воевать всегда хотим, - потирая руки, произнес Глеб.
- Разве эти бандиты оценят, - поднимаясь, вздохнул Игорь.
- Оценим, оценим, - заверили парни.
- Чем больше водки, тем больше оценим, - рассмеялся Федор.

-13-

...В ближайшие дни вся группа изрядно измоталась. Сначала было решено исследовать возможность похищения на даче, чтобы потом, не отвлекаясь, сосредоточиться на основном варианте. Двое суток попарно, сменяя друг друга, парни изучали движение машин по маршруту, намечали места, удобные для посадки вертолета, подходы к дому, запоминали меняющиеся расположения постов, распределяли свои обязанности, прорабатывали возможное развитие событий с учетом вероятного поведения охраны.
Не упустили и вариант, обозначенный как "сексуальный". На подготовку захвата генерал-лейтенанта в квартире любовницы ушли еще сутки. И здесь пришлось исследовать подходы, прикинуть вероятное расположение охраны, разобрать варианты ее наиболее рациональных действий, осмотреть систему замков и запоров, изучить возможность отключения сигнализации, в чем вполне квалифицированную помощь им оказал Сергей.
Но главное внимание было сосредоточено на основном варианте. Тут уж пришлось нешуточно потрудиться. Ходили только пешком в паре и поодиночке. До метра, до секунды рассчитывали маршрут машины генерал-лейтенанта. Скрупулезно изучали действия и поведение милицейского поста в будке на углу Новой площади и Ильинки, время смены дежурных, интенсивность движения транспорта и пешеходов в утренние, дневные, вечерние часы. Ногами измерила весь путь отхода, определили необходимую скорость движения своих машин, чтобы не было задержек у светофоров, наметили, где рвануться на красный свет, имитируя опешившую по срочному делу милицейскую опергруппу. Обследовали места захвата милицейских машин, понаблюдали за их хозяевами. Это делалось по наводке Сергея. Он не скрывал, что предоставить им милицейские машины не составило бы труда, но тем самим вовлеклись бы в дело совершенно лишние люди. Потом, когда по Москве и ее окрестностям будет объявлен тотальный поиск пропавшего вместе с сопровождением генерал-лейтенанта КГБ, чем черт не шутит, - могут выйти и на этих людей. А в том, что такой поиск будет объявлен, что КГБ помимо милиции бросит на это массу своих людей, сомневаться не приходилось.
Занимаясь подготовкой предстоящих действий в городе, каждый вечер все пятеро собирались в мастерской скульптора, обменивались собранной информацией, анализировали сомнительные положения, обсуждали возникшие идеи. После условленного звонка, каждый раз отменявшего операцию по "сексуальному" варианту, они позволили себе расслабиться. Опорожняли регулярно наполнявшийся "сторожем" холодильник, ужинали, по желанию, но в меру ублажая себя водкой и коньяком, и разъезжались по своим конспиративным квартирам.
Позже к Игорю заезжал Сергей, и они еще раз анализировали ситуации с учетом проделанной за день работы и предложений ребят.
В один из вечеров, когда парни, дождавшись очередного безрезультатного звонка, расположились поужинать, в мастерскую явился Сергей. Он составил им компанию за ужином, при этом настоятельно предостерегая от лишней выпивки, а потом объявил:
- Ну, мужики, будем считать подготовку к операции законченной. Понимаю, что были бы не лишними еще два-три дня, но времени в обрез. Сегодня кончается восьмой день вашего пребывания в столице. Сочувствую, что вам так и не довелось отдохнуть и разгуляться. Что делать, - огорченно развел он руками, - служба. Операция назначена на завтра, на десять часов утра, когда улицы освободятся после часа "пик".
Сергей окинул каждого внимательным взглядом, с удовлетворенностью отметил, что их лица не выражают ничего, кроме внимания, и повернулся к Кондратюку:
- Тебе слово, командир.
- Мы сами убедились, что варианты "дача" и "сексуальный" отпадает как неперспективные, - заговорил Игорь. - Остается основной вариант. Говорю это для того, чтобы каждый осознал - это единственный выход в сложившейся ситуации, а не потому, что кто-то может что-то забыть или напутать. Вообще, лишний раз напомнить расклад наших действий входит в мои обязанности. Для захвата машин нужно выйти так, чтобы в половине девятого быть на месте.
- Почему не в девять, как договорились? - поинтересовался Сергей.
- Чтобы обеспечить себе люфт времени. По-моему, лучше захватить раньше, чем вообще не захватить.
- Это не только по-твоему, - улыбнулся Сергей. - Принимается. Дорожные патрули действительно никогда не отличались дисциплинированностью. Могут и на час, и на два исчезнуть со своего маршрута по личным делам. Искать их не будут.
- Первая пара: Федор и Всеволод, - продолжал Кондратюк. - Всеволод - старший. Вторая пара: мы с Глебом. Объект первой пары - на Волхонке, наш - на Бронной. Если на место не окажется выбранных нами машин, брать любую другую.
- Окажутся, - заверил Сергей. - За три недели наблюдения ни первая, ни вторая пара патрульных ни разу не изменили своей привычке в девять часов пропустить на дармовщину по сто пятьдесят коньяку в частных забегаловках, что вы видели.
- Если окажутся, тем лучше, - отозвался Игорь. - Дальше все по расписанию. Сонных милиционеров оставляем здесь. Машины загоняем во дворы с домами под снос, которые облюбовали, и выжидаем нужное время. Звонок будет ровно в десять часов? - повернулся он к Сергею.
- Ровно. Разговор займет не больше минуты, даже меньше.
- Значит, в четыре минуты одиннадцатого надо быть на месте, у поста ГАИ на Ильинке. За минуту-две до вашего появления Роман уже должен быть там, внутри "фонаря". Думаю, что сегодня лучше всем переночевать здесь.
- Почему? - удивился Сергей.
- Потому, что это надежнее, чем сегодня каждому в одиночку добираться до своей квартиры, а завтра опять же в одиночку до милицейских машин. А так, хоть немного, но все меньше риска.
- Пожалуй, резон есть, - подумав, согласился Сергей. - Как, ребята?
- Есть, - подтвердили офицеры.
- Тогда сделаем так, - сказал Сергей. - Второй паре добираться до цели дальше. Я успею отвезти ее на место.
- Хорошо, - кивнул Игорь. - Милицейскую форму мы уже примерили. Что с оружием?
- Здесь. - Сергей поднялся, подошел к столу и выдвинул широкий ящик. - Пистолеты штатные милицейские, автоматы "УЗИ", как условились.
- С этим ясно, - сказал Кондратюк. - Теперь шприц-тюбики. И, поскольку они все-таки разового действия, лучше бы дать каждому по два на всякий случай. Мало ли что... Ткнешь в спешке в ремень или в орденскую планку, а то и просто уронишь.
- Ладно, принимается, - согласился Сергей, достал из кармана упаковку, отсчитал пять аккуратных тюбиков и положил на стол. - Вот вам еще по одному, вооружайтесь. А теперь мне пора. Роман, проводи меня до машины.
- Еще одно уточнение, - остановил его Кондратюк. - Я понимаю, что вы с Иваном Никандровичем профессионалы не только не нашей специфики, но и не нашего уровня. Но и у нас ведь может что-то не получиться. Так вот, если ваш звонок не сработает, как мы узнаем об этом?
- Недаром у тебя за всю эту войну не было ни одной неудачи, - уважительно произнес Сергей. - Несмотря на нашу уверенность, конечно, мы допускаем и возможность "прокола". Но я не хотел заронить в вас даже каплю сомнения. По этому поводу и попросил Романа проводить меня. Однако, раз уж вопрос задан, слушайте. Мы знаем номер телефона этого поста ГАИ. Роман, которой в две-три минуты одиннадцатого обязан уже быть там, услышит наш звонок с паролем "Никандрович" и сразу известит вас. Вы тут же сматываетесь, не задерживаясь лишней секунды.
Когда Сергей уехал, парни стали готовиться ко сну, устраиваясь, кто в креслах, кто на полу. Диван оставили для командира. Некоторое время Игорь, размышляя, ходил по комнате, потом, видимо, приняв решение, заговорил:
- Вот что, ребята...
Все, оставив свои занятия, повернулись к нему.
- Может случиться так, что одна из машин, Вячеслава с Федором или наша, будет опаздывать, не исключено, что просто не удастся захватить одну из машин. Случай - вещь непредсказуемая. Еще Маркс говорил, - улыбнулся Игорь, - что скорее признает закономерность случайностей, чем случайность закономерностей. Так вот. Если видите, что опоздание неизбежно, мчитесь сюда - вы или мы, забираете своих одурманенных милиционеров и оставляете их где-нибудь подальше отсюда вместе с машиной. Тогда проведение всей операции берет на себя вторая пара. Выключить всех четверых, находящихся в машине генерала, не удастся, не надо и пытаться. Значит, надо не медля расстрелять сопровождение и постараться захватить генерал-лейтенанта. Если не получится, - прикончить и его. А дальше, как запланировано. Роман уже будет рядом с вами.
- Рискуешь, командир, - покачал головой Всеволод. - Я имею в виду, с начальством рискуешь.
- Не думаю, - твердо возразил Игорь. - Ведь это будет тот самый крайний случай, о котором говорил Сергей.
- Все правильно, - заявил Роман.
- А чтобы обошлось без этого крайнего случая, надо постараться, ребята.
- Не бери в голову, командир, - улыбнулся Глеб. - Все будет нормально.

-14-

Из богатейшей информации, собранной за полтора года о генерал-лейтенанте Сиворонове, генерал-майор Ермолин и полковник Ярмош выбрали наиболее пригодную для выполнения этого задания. Было решено использовать его давнюю и надежную любовную связь с Фаиной Николаевной Бергман. Их отношения начались, когда генерал-лейтенант был еще полковником, и продолжались, не омрачаясь ревностью, до последнего времени. Работая заместителем начальника управления промышленности Мосгорисполкома, она была материально независима, и хоть не отказывалась от богатых подарков Сиворонова, однако связывала с ним отнюдь не меркантильные интересы. Фаина Николаевна действительно любила этого человека, была верна и, избрав его своей судьбой, терпеливо ждала, когда он официально порвет отношения с опостылевшей женой. Казалось, ждать осталось немного. Звание генерал-лейтенанта и основательно упрочившееся положение на службе давали значительную уверенность в том, что разрыв семейных уз не сможет повлиять на его карьеру. Однако в последние семь-восемь месяцев, сперва почти незаметно, потом все ощутимее что-то стало меняться в отношениях между ними. Прежнее взаимное доверие вроде бы оставалось, а вот любовный пыл генерала явно поугас. Началось с того, что горячо любимая единственная дочь Фаины Николаевны семнадцатилетняя красавица Наташа, все время относившаяся к Виктору Степановичу почти как к отцу, вдруг стала раздражаться в его присутствии и обидно, а то и зло дерзить ему и матери. Ранее столь частые посещения генерала становились все реже, а отсутствие продолжительнее. Сперва Фаина Николаевна отнеслась к этому с пониманием, считая, что он не хочет вносить лишние раздоры в ставшую для него родной семью, а поведение дочери объясняла для себя возрастной агрессивностью. Потом заподозрила существование у него другой женщины, о которой каким-то образом прознала Наташа, и, не желая нанести душевную травму матери и в обиде за нее, она столь резко изменилась по отношению к Виктору Степановичу. Такая ситуация казалась наиболее вероятной. Но Фаина Николаевна не желала просто из деликатности терять столь долгожданного будущего мужа, которому отдала немало лучших лет жизни, и она приняла меры защиты.
С помощью париков и грима изменив внешность, Ярмош с Сергеем пришли к Фаине Николаевне за пять минут до ее обычного выезда на работу. За многие годы привыкшая к тому, что за надежной спиной генерал-лейтенанта КГБ ей ничто не может угрожать, Фаина Николаевна безбоязненно открыла дверь. В строгом элегантном костюме, высокая, статная, с нежным овалом лица, обрамленным роскошным венком волос, она являла собой идеал женской красоты.
К ней нередко заезжали посланцы Сиворонова с различными поручениями. За редким исключением это были одни и те же люди. Этих - ни пожилого с седой шевелюрой, ни молодого с короткой стрижкой русых полос - она не знала, но посчитала, что они являются тем самым редким исключением.
- Здравствуйте. Вы от Виктора Степановича? - с уверенностью спросила женщина.
- Здравствуйте, - поклонился Ярмош. - Разрешите войти?
- Простите, но в моем распоряжении всего пять минут, чтобы успеть спуститься к машине, - с улыбкой развела руками Фаина Николаевна. - Нельзя ли побыстрее?
- Нельзя, - категорически ответил полковник и многозначительно посмотрел на свой портфель.
- Что ж, - не без кокетства вздохнула она, рассмотрев интеллигентные лица посетителей. - Входите.
И когда они оказались в квартире, поинтересовалась:
- Это надолго? Если надолго, то я сообщу на работу, что задержусь,
- Это не надолго, - отозвался Сергей. - Но на работу позвоните. Скажите, что вынуждены задержаться на час-полтора.
Женщина удивленно вскинула брови, еще раз, уже внимательнее рассмотрела мужчин и движимая любопытством подошла к телефону. Предупредив, что задержится, она жестом указала посетителям на кресла, села сама и с легкой улыбкой сказала:
- Вы меня заинтриговали. Слушаю.
- Мы не от Виктора Степановича, - заговорил Ярмош. - Но по делу, которое его непосредственно касается.
Брови женщины снова метнулись наверх, но тут же опустились, и лицо посерьезнело. А полковник размеренно, не спеша продолжал:
- Дело в том, что он принимает участие в нашем коммерческом предприятии по транспортировке некоторых наркотиков, и еще три месяца назад обязан был отдать нам пятьсот тысяч долларов. Но генерал избегает встреч с нами. Мы не можем и не намерены больше ждать. Встречу решено организовать сегодня с вашей помощью.
- Что вы несете! - вскочила Фаина Николаевна. - Какие наркотики? Какие доллары! Кто вы такие, в конце концов?!
- Сядьте, - спокойно махнул рукой Ярмош. - Похоже, что вы действительно взволнованны. Но не надо делать вид, будто вам ничего не известно об операциях вашего генерала с наркотиками. Вы знаете об этом из его постельных и не только постельных откровений, которые, кстати, записаны вами на кассеты.
Он помолчал, наблюдая, как бледнеет и твердеет в решимости лицо женщины, подумал, что она человек сильный, и продолжил:
- Микрофоны вы установили в головной панели кровати и в спинке любимого кресла Виктора Степановича, которое сейчас предложили мне. Он настолько доверяет вам, что ему, несмотря на весь его богатейший опыт, не пришло в голову, что любящая женщина станет таким образом собирать на него компромат. Не похоже на генерала, но чего не бывает...
Фаина Николаевна вскинула голову и заставила себя презрительно усмехнуться, хотя было очевидно, что далось ей это не легко:
- Значит, вы - мафия?
- Не более, чем ваш любовник, - жестко осадил ее полковник.
- Но он занимается этим по заданию Комитета госбезопасности. И раз вы выкрали мои кассеты, то должны это знать.
- Знаем, - кивнул Ярмош. - Но нам глубоко плевать на то, чьи приказы выполняет товарищ Сиворонов. Он обратился к нам за помощью. Мы оказали ему помощь, оговорив условия, которые он принял. Теперь мы хотим получить то, что нам причитается. А ваши кассеты мы переписали и оставили там же, где они и были, в двойной стенке загородки для мусорного ведра.
- Мы хотим, чтобы вы вызвали генерала на встречу, - вступил в разговор Сергей. - Именно сегодня, сейчас. Ну, скажем, у входа в гостиницу "Метрополь". После вашего звонка в его распоряжении должно быть не больше пятнадцати минут, чтобы он не успел предпринять какие-либо ответные действия, а успел только доехать, причем, без малейшего опоздания.
- И как, по-вашему, я смогу его вынудить к этому? - уже спокойнее усмехнулась она.
- Сейчас объясню, - сказал Сергей. - Мы понимаем, что сообщением о его участии в наркобизнесе генерала не испугаешь, даже если пригрозить передать эту информацию в правительство. Но на кассетах записаны также его откровенные и жестокие характеристики, которые он, рисуясь перед вами, давал не только своему непосредственному начальству, но и высшим руководителям страны, включая членов Политбюро. Говорил и о проворачиваемых ими грязных махинациях. Например, о жульничестве с художественными ценностями, о воровстве в Алмазном фонде, о переводе в зарубежные банки денег партии. Если эти люди получат ваши пленки, Сиворонову конец, и не в переносном, а в прямом смысле. Он понимает это лучше вас и поэтому прикатит даже раньше указанного срока, если вы скажете, что не будете ждать ни одной лишней секунды, и сегодня же передадите кассеты куда следует.
- А если я не соглашусь? - с вызовом спросила женщина.
- Согласитесь, - заверил ее полковник. - Мы знаем о вас больше, чем вы можете предположить, и знаем, что вы умный человек, наделенный массой женских достоинств и четким мужским мышлением. Если откажетесь, мы сами переправим кассеты по назначению с объяснением, откуда они взялись. В результате вы потеряете и Сиворонова, и свою свободу, как сообщница гнусной клеветы на высшее руководство страны и партии.
- Его я и так и этак теряю, - глухо сказала Фаина Николаевна. - Или предам я или вы выдадите его с головой.
- Если устроите нам сегодня встречу, то можете и не потерять, - возразил Сергей. - Скажете, что вас заставили позвонить под угрозой оружия. Нам же -после расчетов - выдавать его не будет смысла. А вы, если захотите, чтобы он остался с вами, можете его шантажировать. Ведь для чего-то вы вмонтировали микрофоны. И именно тогда, когда заподозрили, что у него появилась другая любовница. Значит, шантаж не исключался. Кстати, у него действительно есть другая любовница.
- Давно? - преодолев неожиданно нахлынувший кашель, хрипло спросила она.
- Месяцев семь-восемь.
- Кто она?
- Об этом мы скажем в машине. И даже покажем.
- А если я все-таки не соглашусь?
- Мы сделаем так, как только что вам изложили, - сказал Ярмош. - А вас придется все же убить. Имея дело с КГБ, всегда рискуешь. Мы не хотим рисковать.
Он достал из портфеля пистолет с глушителем:
- Решайтесь. В нашем распоряжении осталось не так уж много времени. И учтите еще вот что. Если во время разговора с Сивороновым по телефону вы, чтобы предупредить его, используете какой-нибудь словесный код, вам не жить. Ни на воле, ни, тем-более, в зоне, если мы до тех пор до вас не доберемся, хотя это почти исключено.
Пока полковник говорил, она не спускала с пистолета завороженный взгляд. Когда пистолет снова исчез в портфеле, женщина встала.
- Я не героиня, - заговорила она с горькой усмешкой на белом, как полотно, лице. - Но вы меня не столько испугали, сколько убедили, что иного выхода нет. Что ж, идемте. Только не забудьте показать ту, вторую... как обещали.
- Покажем, - кивнул Ярмош, поднимаясь. - И не ищите наш сегодняшний разговор на ваших кассетах. Мы их вынули.
- Не думала, что мафия умеет так работать, - занятая своими мыслями, равнодушно проговорила Фаина Николаевна.
- Обычная предосторожность, - пожал плечами полковник, несколько встревоженный ее замечанием, но подумал, что мафия - это не банда уголовников во главе с безграмотными паханами, и успокоился.
От метро "Сокол", где находилась квартира Фаины Николаевны до гостиницы "Метрополь" ехали молча. Лишь в самом конце пути женщина, не выдержав, напомнила:
- Вы обещали назвать и показать мою соперницу.
- Мы помним, - ответил сидяший рядом с ней Ярмош.
- И не сказали, как объяснить, зачем мне так срочно нужно видеть Виктора Степановича.
- Узнаете. А стоит ли называть именно эту причину, решите сами.
- Мне обязательно заходить в гостиницу? Можно ведь позвонить и из машины.
- Нам не надо, чтобы засекли наш номер. Будете звонить из телефона-автомата, - ответил полковник и обратился к Сергею. - Позаботься, чтобы телефон был свободен.
- Понял, - отозвался Сергей.
С трудом припарковав свою неказистую "Ладу", Сергей сразу направился к входу в гостиницу. Неподалеку от его машины остановился новенький "Строен" Фаины Николаевны с подчиненным полковника за рулем.
Ярмош достал из кармана тоненькую пачку фотографии и протянул женщине.
- Вот ответы на ваши вопросы.
Она раскрыла их веером и замерла, впившись взглядом в снимки, на которых были изображены Сиворонов с Наташей в постели. Тут специально никто не давал наиболее пикантные моменты, не выжидал эффектные позы. Было показано то, что в течение одной ночи запечатлелось на видеокассете, - состояние страсти, при которой забываются приличия, мешающие в полной мере отдаться наслаждению. "Неплохо сработали ребята, - по привычке оценивать действия подчиненных подумал полковник. - Это ведь не оборудовать кинокамерами спальню ни о чем не подозревающего дипломата. Тут требовалось подстроить ловушку всегда настороженному многоопытному профессионалу. По-видимому, сыграл свою роль и тот факт, что они привыкли играть в одни ворота".
Ярмош не торопил женщину, которая сидела с окаменевшим лицом и закрытыми глазами, крепко сжимая в кулаке смятые фотографии, только изредка посматривал на часы.
- Сможете говорить с ним без истерики? - спросил он, когда подошло время.
Она кивнула.
- Тогда идемте, пора.
Прямую связь с генерал-лейтенантом Сивороновым имели немногие, и если звонили, то от них нельзя было отмахнуться, а чаще всего это было бы просто опасно. Поэтому, как только Фаина Николаевна набрала номер, Сиворонов сразу отозвался.
- Виктор Степанович? - машинально спросила она, зная, что никого другого возле этого телефона быть не может. Генерал сразу заметил ее оплошность.
- Пока меня не уволили, по этому номеру могу быть только я, - весело произнес он, не ведая того, что искушает судьбу. - Здравствуй, родная моя. Что стряслось? И почему так официально?
- Слушайте меня не перебивая, Виктор Степанович, - твердым, механическим, лишенным жизни голосом заговорила она. - Я нахожусь возле главного входа в гостиницу "Метрополь". Мне необходимо сейчас, немедленно встретиться с вами. Если вас не будет здесь через пятнадцать минут, ждать не буду ни секунды, и сегодня же передам кассеты с записью ваших разговоров в моем доме, в моей постели в Политбюро. Это все.
Сиворонов знал, что оскорбленная, взбешенная женщина способна на такие невероятные поступки, каких не смог бы предугадать самый изощренный психоаналитик, будь он хоть самим Фрейдом. Первая мелькнувшая мысль была о Наташе, но она не очень испугала его. Тут он смог бы выкрутиться, так как по опыту знал готовность любящих женщин верить в то, во что, иногда вопреки очевидности, им хочется верить. Генерал думал бы иначе, знай он о существовании фотографий, но он не знал.
Сообщение о кассетах с записью его откровенных разговоров с любовницей поразило его и он мгновенно понял всю степень грозящей ему катастрофы, если записи окажутся в вышестоящих инстанциях. Но и в этом случае он постарался бы задержать, упросить, уговорить, если бы не голос. Его по-настоящему испугал безжизненный, без малейших эмоций голос Фаины Николаевны. Так может говорить человек, для которого в данный момент ничто в жизни больше не представляется важным. Нет, ему никак нельзя опаздывать на встречу.
- Быстро звони Роману на пост ГАИ, - тихо приказал полковник Сергею и шагнул к женщине. - Идемте к вашей машине.
Она нисколько не удивилась ,и спокойно пошла рядом.
- Вы домой или на работу? - спросил Ярмош. - Можем доставить.
- На работу, - ответила она и, проглотив подступивший к горлу ком, сухо поинтересовалась. - Если от меня больше ничего не нужно, то чем вызвана ваша заботливость?
- От вас больше ничего не нужно. Но мы не желаем вам зла. Нам от этого нет никакой выгоды. А в таком состоянии мы можете влипнуть в какую-нибудь дорожную передрягу. Так что вашу машину поведет наш человек.
- Вы не хотите мне зла, - сказала Фаина Николаевна и повторила. -Значит, вы не хотите мне зла. - Губы ее нервно задергались, лицо некрасиво перекосилось. - А то, что вы сегодня сделали?
- Не говорите ерунды, - перебил полковник. - Мы вам сказали правду. И узнать ее вам лучше было раньше, чем позже.

-15-

В две минуты одиннадцатого часа утра две милицейские машины - одна с Игорем и Глебом, другая с Всеволодом и Федором, - как и планировалось, уже стояли возле поста ГАИ на углу улицы Ильинской и Новой площади. Изображая веселую компанию встретившихся коллег, они слушали последние наставления командира.
- Может быть и такой вариант, - говорил Кондратюк, - что генерал двинется к будке ГАИ не один, а с охранником, а то и сразу с адъютантом. Тогда берем всех на месте, прямо у машины. Вырубаем их, как кому окажется удобнее. Шприц вогнать можно и позже. Шофера отключать лучше, конечно, шприцем, так как он не поднимется из-за баранки. Мы с Глебом блокируем их автомобиль со стороны генерала, вы - с другой.
- Да поняли мы, все поняли, Валерий, - с улыбкой заверил Федор. - Натаскиваешь нас, как подготовишек.
- Это никогда не вредно, - заметил Глеб. - А то ведь обычно сколько ни повторяй, а редко выходит так, как задумано.
- На этот раз выйдет, - заверил Кондратюк. Он действительно был убежден в этом, хоть и не смог бы объяснить, откуда оно приходит, из чего рождается эта убежденность. Такое с ним бывало нередко.
Из будки ГАИ вышел Роман в форме лейтенанта милиции, прищурился на солнце, снял фуражку, пригладил волосы и неспеша вернулся обратно.
- Я же сказал, что все будет в порядке, - бодро улыбнулся Игорь. -Началось. По машинам, ребята.
Со стороны Лубянской площади показался идущий по серединной полосе навстречу движению автомобиль. Включив мигалку и сирену, Всеволод бросил свою машину наперерез и остановился, заняв центральную полосу и преградив путь "нарушителю". Успевший набрать скорость автомобиль остановился чуть ли не впритык к милицейской машине. В это время вторая, подкатив сзади, отрезала путь. Из той и другой без видимой спешки вышли четыре милиционера. Из автомобиля выскочил молодой адъютант в штатском костюме и скорее с удивлением, чем злобно закричал:
- Вы что совсем охренели! Не видите, что это правительственная машина?!
- Правительственные знаки видим, - сказал Кондратюк. - Но мы выполняем приказ дежурного, - кивнул он в сторону будку.
- Что там еще, Ткачук? - донесся раздраженный голос из машины.
- Да вот, товарищ генерал, - пожал плечами адъютант, - какую-то ерунду порют о ...
Не дослушав, Сиворонов резко распахнул дверцу и ступил на землю. За ним последовал рослый охранник и с насмешливым прищуром окинул взглядом подтянувшихся при упоминании о генерале милиционеров.
- Ну, в чем дело? - резко обратился Сиворонов к вытянувшемуся рядом Кондратюку в погонах сержанта.
- Дежурный лейтенант приказал проверять машины, идущие по правительственной полосе, - четко доложил Игорь и доверчиво добавил. - Ищут кого-то.
- Я генерал-лейтенант КГБ, - заявил Сиворонов и, полагая, что этого достаточно, махнул рукой: - Освободить проезд!
- Попрошу предъявить ваши документы, товарищ генерал, - еще больше вытягиваясь, смущенно попросил Игорь.
Проезжавшие водители с любопытством поглядывали, как милиция разбирается с зарвавшимися нахалами, влезшими на правительственную полосу. Это лишь добавляло гнева генералу.
- Что?!.. - грозно проговорил он, и его лицо стало наливаться кровью. - Пропустить! - рявкнул он. - Если через полминуты не уберетесь с полосы, до конца своих дней будете в тюряге своими жезлами указывать дорогу к параше! Исполнять!
- Ах, какой же вы невоспитанный, генерал, - со вздохом проговорил Кондратюк, за что потом долго еще себя корил, и сразу, без паузы скомандовал: - Берем их!
Генерал с охранником рухнули от молниеносных ударов ребрами ладоней по горлу, нанесенных Игорем и Глебом. Шофер с адъютантом сомлели под уколами шприц-тюбиков Валерия и Федора.
- Генерала с адъютантом в мою машину. Охранник с водителем остаются в своей. С ними - Роман и Федор. Всеволод едет один, - распорядился Кондратюк. - Уходим по плану, через Ильинку.
Все было проделано в несколько секунд, и Кондратюк первым рванул машину, с места набирая скорость. За ним устремился Роман, мгновенно оказавшийся рядом с парнями, как только генерал с охранником рухнули на асфальт. Почти вплотную за ним двинулся Всеволод.
Уходили, как было спланировано. Сперва группой, держа автомобиль Романа в середине. Включив мигалки и сирены, там, где заранее намечалось, прорывались на красный свет, изображая спешившую на операцию оперативную группу. Затем рассредоточились, затерялись в потоках машин, но на место прибыли почти одновременно.
В мастерской скульптора их поджидал Сергей. Здесь тоже все было рассчитано по секундам. Потребовалось лишь несколько дружных движений, чтобы похищенных из двух машин переложить в поджидавшую их "Скорую помощь". Она тут же укатила, сигналом расчищая себе путь. Следом, быстро сменив на автомобиле номерные знаки, исчез Роман в сопровождении "сторожа" мастерской. Чуть больше времени потребовалось, чтобы водрузить в машины еще не очнувшихся милиционеров. Всеволод с Глебом отправились развезти их и оставить в машинах на обычных участках патрулирования.
В мастерской остались Сергей, Игорь и Федор. Сергей обошел жилые комнаты скульптора, внимательно проверяя, не осталось ли чего лишнего. Удовлетворенный осмотром, он сел напротив парней и улыбнулся:
- Задание выполнили. Спасибо.
- Не за что, - ухмыльнулся Федор.
Кондратюк промолчал.
- Чем недоволен, командир? - спросил Сергей. - Вроде, все прошло удачно. Кстати, хочу послушать в деталях, как проходила операция.
Игорь подробно изложил ход действий.
- Хорошо, что в последний момент предусмотрел именно такой вариант захвата, - выслушав, сказал Сергей. - А то, что мы заранее не смогли предусмотреть каждый их шаг, так ведь иначе и быть не может. И все же, чем ты недоволен?
- С ребятами я увижусь? - спросил Кондратюк.
- Нет. Никто из вас больше не увидится друг с другом.
- Тем и недоволен, что как командир должен был поблагодарить ребят за хорошую работу.
- Времени нет, - сказал Сергей. - Но мы поблагодарим всех от своего и твоего имени. А теперь должен предупредить вас, затем и остальных, что об операции и, вообще о том, что вы в это время были в Москве, надо забыть навсегда. Вы должны знать: тех, кто у нас не умеет хранить секреты, неизбежно ждет смерть. Не потому, что вольное или невольно предательство требует возмездия, а потому, что в нашем деле иначе работать невозможно.
- Лично мне об этом говорили еще в- - начал Федор.
- Стоп! - Сергей предостерегающе вскинул палец. - Никому не интересно, где и что тебе говорили.
- Понятно, - хмыкнул Федор. - Я и хотел сказать, что говорили еще на месте моей постоянной дислокации. А теперь подумал, почему бы начальству не сказать чего-нибудь насчет отпуска? Хоть бы на пару дней?
- Потому что с отпуском ничего не получится, - ответил Сергей. - Сейчас ты отправишься на свою квартиру и быстро приготовишься к отъезду, чтобы через час уже быть в пути. За тобой заедут. Это относится и к тебе, Валерий. За тобой я заеду сам. До тех пор из дома не выходить. Пора, мужики, - сказал он, поднимаясь. - Прощайтесь.
Игорь с Федором, дружески улыбнувшись, крепко пожали друг другу руки.
- Будь жив, командир, - сказал Федор. - Может, еще и свидимся.
- Будь здоров, Федя, - ответил Игорь.
- А свидитесь, не узнаете друг друга, - уточнил Сергей.
- Вот дает! - рассмеялся Федор. - Ну, как можно нормально жить с таким командиром!
Он вскинул в приветствии раскрытую ладонь и направился к выходу.
- А это зависит от того, что считать нормальной жизнью, - вслед ему сказал Сергей.
Меньше чем через час они с Кондратюком уже мчались по дороге в аэропорт. Говорить не хотелось, да и не о чем было говорить, дело сделано. А здесь не такая работа, о которой даже задним числом можно поболтать без нужды. Но запретить думать нельзя, разве что сам себе запретишь - этому Игоря учили, во всяком случае, пытались учить, на уроках психологической подготовки. Сейчас он запрещать себе не хотел. Но оказалось, что думать было не о чем. Прикинув, где сейчас могли находиться офицеры нежданно созданного и неожиданно растворившегося отряда, Игорь оставил свои предположения. Один мог в это время плыть по Москве-реке, другой - мчаться в электричке, третий - уходить на машине в какой-нибудь веселой компании, четвертый - просто сидеть в пивном баре. Кондратюк не был посвящен в глубинную цель операции и, несмотря на заявление Сергея, не мог быть уверен даже в том, что его исчезнувшие подчиненные действительно покинули Москву, а не задействованы в дальнейшем развитии операции. И это не задевало его самолюбия, это было нормой, одним из непременных условий его службы - не знать того, что тебя не касается. Тем не менее, было бы любопытно знать, чем кончит генерал- лейтенант, раз уж во время похищения ему повезло остаться в живых.
Молчал и сидевший за рулем Сергей, осмысливая их с полковником дальнейшие действия. Прежде всего, предстояло выпотрошить из мозга генерала Сиворонова всю заложенную там информацию. Смешно было бы применять к этому зубру КГБ метод чередования "злых" и "добрых" следователей. На физическое воздействие ушло бы много времени - выдержать он мог долго, - а времени не было. Впрочем, ничего этого, видимо, не потребуется. Они изучили психологию Сиворонова настолько, чтобы смело предположить его готовность к сотрудничеству в надежде сохранить жизнь, И при этом были совершенно уверены, что он постарается утаить максимум информации. Понятно, Сиворонов будет рассчитывать на то, что его подвергнутая плановой обработке транквилизаторами психика сумеет противостоять другим, лишающим воли, препаратам, и мозг выдаст лишь строго дозированные сведения. Но Сергей знал, что в их конторе трудятся специалисты, перед которыми не устоят ни какие нейролептики, и все содержание мозга раскроется, как созревшая коробочка хлопка. Он думал о том, что не зря при разработке операции генерал Ермолин от имени руководства Управления требовал сделать все возможное, чтобы Сиворонов был взят живым. Обречь его на гибель можно было и одними кассетами Фаины Николаивны. Но тогда ГРУ осталось бы без его ценнейшей информации. И всем было ясно, что идти на соглашение с генерал-лейтенантом, значит, заведомо ставить себя под удар. В том, что он непременно предаст, сомнений не было. Следовательно, выход имелся лишь один - последующая ликвидация. А то, что вместе с ним нужно было ликвидировать его сопровождение, что ж - это необходимые издержки борьбы за власть двух могущественных силовых организаций страны.
- Как настроение, командир? - поинтересовался Сергей, когда они уже подъезжали к аэропорту.
- Нормально, - коротко ответил Игорь.
- Наверное, недоволен тем, что не отпустили на побывку?
- А если скажу, что доволен, поверишь?
- Не поверю, - рассмеялся Сергей.
- Тогда не провоцируй на вранье.
- Не буду. Но может все-таки скажешь, что тебя гнетет. Я заметил это сразу после проведения операции.
- Раз заметил, придется рассказать. Не то чтобы гнетет, а какой-то раздрай в душе.
- Почему?
- Правильнее было бы спросить, от чего. Так вот, от моего собственного глупого пижонства, из-за которого чуть не сорвалась операция.
- Рассказывай, - потребовал Сергей.
- Помнишь, парни ухмылялись над моим замечанием о невоспитанности генерал-лейтенанта? Им понравилось.
- Помню, упоминали. И что?
- Да вот то самое... Ну какой сержант милиции посмеет так разговаривать с генерал-лейтенантом КГБ? Нам-то во время учебных похищений приходилось иметь дело с генералами. Видели их в разных видах и состояниях. И у нас они не вызывают особого почтения. Поэтому ребята и отнеслись нормально к моему дурацкому замечанию. А он сразу понял, с кем имеет дело и что происходит. Я просто увидел, как в его глазах вспыхнула догадка, и тут же отдал приказ "брать". Промедли я на полсекунды, и, вероятно, без стрельбы бы не обойтись.
- Да, это серьезно, - подумав, произнес Сергей. - Придется учесть на будущее, и не только тебе. Хорошо, что рассказал. А я попытаюсь выяснить, действительно ли ты умеешь читать мысли по глазам, - усмехнулся он.
- Я смогу об этом узнать? - спросил Кондратюк.
- Нет. И вообще, с этого момента приказываю забыть обо всем, что здесь произошло.
- Есть забыть, - серьезно ответил Игорь.
Он так никогда и не узнал, что после двухдневных безуспешных поисков большими силами МВД и КГБ изуродованная машина генерал-лейтенанта с четырьмя мертвыми телами была обнаружена в глубоком карьере немного в стороне от дороги, ведущей к правительственным дачам. Не узнал и того, что аварию квалифицированно инсценировал на время оставленный в Москве Роман, - а о том, чтобы причиной смерти при любых исследованиях оставалась именно автомобильная авария, позаботились другие специалисты.


-16-

В Кабуле Кондратюк не задержался ни одной лишней минуты. В машине встретившего его у самолета полковника Клементьева сменил костюм дипломата на форму десантника-майора, и без промедления был доставлен к вертолету, летящему в Панджшер.
- Откуда прибыл майор? - на всякий случай, для профилактики, еще в машине спросил полковник.
- Из Герата, вестимо, - с улыбкой ответил Игорь.
- Правильно. Как раз позавчера группа армейского спецназа накрыла и разнесла в дым переходившую из Ирана серьезную банду с оружием и наркотиками. Утверждать, что ты принимал участие в этой акции ни к чему, но и отрицать не надо. Отдохнешь недельку и за работу. В вашем Панджшере намечаются серьезные дела.
Приятно было, оказавшись среди своих, сознавать, что тебе действительно рады.
Отметить возвращение командира, а заодно и обмыть его майорские звезды собрались только свои. Всем, кто напрашивался в гости, на этот раз решительно отказывали - это был их праздник.
После первых шумных тостов за новое звание, дальнейшие успехи и здоровье командира, лейтенант Черных сказал:
- До нас дошли слухи, что наш командир помог организовать "войну" где-то под Гератом. Как там, Васильевич?
- Нормально, - отозвался Кондратюк и сменил тему. - Лучше расскажите, что нового тут, у вас.
- У нас все в порядке, - ответил Юрий. - Даже трофеями разжились. Набрели с ребятами на "духов", спальники отбили пуховые, легонькие, ничего не весят. Теперь у каждого есть. А в остальном - отъедаемся, отсыпаемся.
- Набрели? - пытливо переспросил Игорь.
- Нет, конечно. Подполковник Жилин попросил проследить за одним "мирным". Ходил в горы на связь. Пятерых взяли тепленькими.
- А еще наш старшой отличился, - ворчливо заявил Мелентьев.
- Вспомнил, понимаешь, что он учитель.
- Ладно, Дмитриевич, - улыбнулся Марьясин. - Сам расскажу. Понимаешь, - повернулся он к Кондратюку, - прохожу вечером мимо офицерского модуля и около входа наталкиваюсь на сержанта. Здоровенный детина плетется, почти ползет, скрючившись, и плачет. Спрашиваю, в чем дело. Он только промычал что-то в ответ и махнул рукой на вход, откуда только что появился. Я заинтересовался. Захожу в ротную канцелярию и вижу. За столом сидит замполит - старший лейтенант, и наблюдает, как его пьяный ротный, капитан Марьин, отрабатывает удары ногами на катающемся по полу солдате. Кстати, тоже здоровый малый. Пытается прикрыть руками окровавленное лицо и мошонку и вскрикивает: "За что, товарищ капитан? За что?.." Марьин на меня - матом. Предлагает покинуть помещение, пока за меня не взялся. Я советую ему взяться, - ухмыльнулся Михаил. - И спровоцировал. Он оставил солдата и кинулся ко мне. Пришлось врезать, прошу учесть, на правах самообороны. Пока ротный лежал, отключившись, я расспросил солдата. Оказывается, капитан изучал восточные единоборства и чтобы не потерять навыки, напившись, закреплял их на своих подчиненных. При этом выбирал самых рослых и сильных. Зверея, избивал их беспощадно и, наверное, не одного успел лишить способности к деторождению. Замполит хоть и не принимал участия в физическом глумлении, но не упускал случая понаблюдать, как легко унизить человеческую природу. Подчиненные были так запуганы, что даже не пытались жаловаться. Да и толку что?.. На меня накатила такая злоба, что когда капитан очухался, я с ним немного позанимался единоборствами. Так, чтобы не доводить до рауша и дать ему возможность испытать на себе всю прелесть болевых ощущений. А когда он ощутил, я попросил наблюдавшего за этим старшего лейтенанта здесь же, при мне, написать правдивое политдонесение, не забывая и о себе.
- И написал? - поинтересовался Кондратюк.
- Еще как живо! Даже дал политическую оценку своему и капитана поведению, хотя я просил оценить только с позиций уголовного кодекса. Затем я отвел его не к замполиту части и не к представителю военной прокуратуры, потому как там бы это дело наверняка замотали, а в особый отдел к Жилину. Подполковник поворчал, поматерился, но настоял на проведении следствия. Нет, нет, - предвидя, что командир собирается задать предугаданный им вопрос, заверил Марьясин, - я ничего капитану не сломал и следов не оставил. В этом смысле предъявить мне он ничего не сможет.
- Это понятно, - сказал Кондратюк. - Но скажите мне, при чем тут учительство, о котором упоминал Дмитриевич.
Ребята расхохотались и вместе с ними Марьясин.
- Понимаешь, какое дело, - посмеиваясь, пояснил Михаил. - Когда старшего лейтенанта срочно вызвали в политотдел дивизии, я уже возле машины стал по наивности толковать ему об отношении Наполеона к физическому оскорблению солдата. Рассказал, что Бонапарт решительно изгнал из армии телесные наказания, что он всегда недоумевал, как, например, англичане не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. "Чего же можно ждать от людей обесчещенных!", - возмущался он. Старший лейтенант смиренно слушал и даже соглашался. Но как только машина двинулась, обложил меня таким ужасным матом, что наш Дмитриевич до сих пор мучается завистью. К сожалению, эти охломоны, - кивнул он на парней, - тоже слышали, как он обложил их временного, но все же родного командира. И вместо того, чтобы догнать машину и отшлепать этого очернителя светлого имени своего начальника, стали ржать, как лошади Пржевальского, падающие с отрогов Тибета.
Любовно глядя на заместителя командира, парни снова расхохотались.
- Это что? - начал Мелентьев.
- Погоди, Дмитриевич, - прервал его Сергей Гамов. - А выпить? Не будем уклоняться от своих обязанностей. Как говорится, если мы этого не сделаем, то никто не сделает за нас!
После того, как все выпили с шутками и смехом, Мелентьев продолжал:
- Помнишь, Васильевич, капитана Пытова, начальника штаба второго батальона мотострелков?
- Конечно. Скромный, культурный офицер. Мне он всегда нравился.
- Так вот, этот скромный и культурный, который тебе всегда нравился, накурился анаши до одури, стал по одному вызывать в канцелярию солдат и показывать на них, какой он меткий стрелок. Ставил их к стенке, ставил им на голову гранат, ну, тот, который едят, а не гранату, и сбивал их из пистолета. У троих сбил, а четвертому угодил в лоб.
- Тоже мне Вильгельм Телль нашелся, - не скрывая злости, покачал головой Марьясин. - Рехнулся мужик. От явного наркомана еще можно чего-то ждать, а от тайного?
- Видать не совсем рехнулся, если кинулся бежать к моджахедам, прихватив в машину несколько автоматов, батальонные деньги и ящик гранат, - возразил Мелентьев. - Успел проскочить КПП, положив из автомата всех, кто там находился. Уже когда выскочил на трассу, из танковой пушки достали. И осталось от скромного и культурного офицера одно воспоминание, - сдерживая готовые прорваться омерзение и гнев, закончил старший прапорщик.
- Гнусное воспоминание осталось, - согласился Черных. - Но это еще не все. Вечером, когда офицеры роты за выпивкой обсуждали это событие, кто-то бросил им на стол две гранаты. Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.
- Стоило ненадолго оставить вас, как... - грустно покачал головой Игорь.
- Есть и другая новости, и тоже хреновые, - усмехнулся Валерий Савченко. - Начальник особого отдела сказал, что "духи" получили новую инструкцию по "идеологической обработке" мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с "неверным", тому будут отрубать руку.
- У наших убитых давно уже отрубают, - сказал Костя Игнатов. - Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! - с истеричными нотками закончил он.
- Хорошо им воевать, - пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. - Убил неверного - милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, - цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.
- Разве в христианской религии иначе? - насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. - Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.
- Дай же закончить мысль, - возмутился Гамов. - Так вот, у них - убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.
- В Коране утверждается, - подхватил Марьясин, - что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: "Так значит, между мной и раем стоит только смерть!" и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук - заметьте, все указано точно - Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.
- Вот идиоты! - хохотнул Голицин.
- Не все, - сразу возразил Михаил. - В Коране постоянно встречаются жалобы на то, что духовные наставления не доходят до людей, и поэтому необходимо насаждать жесткую военную и духовную дисциплину. А необходимость этого мотивируется так: "Предписано вам сражение, а оно ненавистно для вас. И может быть, вы ненавидите что-нибудь, а оно для вас благо. И может быть, вы любите что-нибудь, а оно для вас зло. Поистине Аллах знает, а вы не знаете!" Вот так-то, мужики. Какое там стремление в рай через смерть, если, например, в Иране в 7-м веке воинов ислама во время боевых операций по пять-шесть человек сковывали цепями, чтобы пресечь возможность к отступлению.
- Очень удобно, - сказал Юрий и уточнил. - Да нет, не о цепях, это мура. Я о том, что Аллах знает, а вы не знаете. Значит, заткнись и делай, что прикажут.
- Совсем как у нас, - рассмеялся Мелентьев. - Только у нас не ссылаются ни на Аллаха, ни на его первого заместителя по строевой части Мухаммеда. Тут любой мудак с двумя звездочками на погонах в подпитии может погнать взвод на пулеметы душманов.
- Брось, Дмитриевич, - пьяно махнул рукой обычно застенчивый Слава Весуев.
- Что вы все об одном и том же, надоело. Пусть лучше старшой, - кивнул он на Марьясина, - из их истории что-нибудь расскажет.
- Мало ты еще видал, паренек, - укоризненно проговорил Мелентьев. - Да больно уж ловко со своим пулеметом "духов" в рай отправляешь. Ладно, пей да слушай.
- Вот тебе из их истории, Слава, - откликнулся Михаил. - Слышал, наверное, фразу: "Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед - пророк его"?
- Слыхал, - кивнул Весуев.
- Так вот, насчет Аллаха не скажу, а Мухаммед - действительно историческая личность. Французы переиначили его в Магомеда. Жил он с 570 по 632 годы, учти - нашей эры. И поскольку он основатель новой религии, то это религия самая молодая и по количеству верующих самая популярная в мире. Мухаммед умнейший был мужик. Но редкостный пройдоха, блестящий демагог и откровенный разбойник. Можно сказать, пророк с большой дороги! Не счесть, сколько на его совести жизней соотечественников, не разделявших его высосанных из "вещих" снов убеждений - смеси дикости и властолюбия. Как только надо чего-нибудь добиться от верующих, он во сне "беседует" с Аллахом и, проснувшись, сообщает его волю как приказ. Кстати, в основу Корана как раз и положены байки Мухаммеда о наставлениях, полученных якобы от Аллаха. Между прочим, в год смерти у пророка было девять жен.
- Неплохо устроился, - рассмеялся Гамов. - Могучий, видать был мужик. Но ну его к Аллаху. Давайте, ребята, лучше о бабах. Без этого какая выпивка! А ее у нас, слава Аллаху и Дмитриевичу сегодня хватает.
Застолье продолжалось. Пили уже без общих тостов, кто за что и сколько хотел. Молодежь преимущественно болтала о женщинах, похваляясь придуманными победами. Офицеры и старший прапорщик Мелентьев на правах старшего по возрасту составили обособленную компанию. Здесь сейчас шел разговор, который вестись мог лишь в подпитии и среди своих, да и то был небезопасен.
- Я честно не понимаю, за что они так упорно воюют, - хоть и заплетающимся языком, но еще весьма связно излагал свои невинные мысли юный Юрий Антонович Черных. - Живут в такой бедности, что смотреть жалко. Прозябают в дикости, грязи, невежестве. Ходят в рубищах, побираются, голодают. И за эту жизнь идти на смерть? А ведь мы не завоевателями пришли к ним, не захватчиками. Мы пришли помочь им наладить нормальную человеческую жизнь.
- Нормальную жизнь нам бы и у себя наладить не мешало, - с улыбкой заметил Кондратюк. - То, что наши люди никогда не жили в достатке, почему-то всегда считалось объективной неизбежностью. И в песне поется: "Раньше думай о Родине, а потом о себе". Будто родина - это кто-то другой, а не мы сами.
- Хорошо сказано, Васильевич, - заметил Мелентьев. - Ну, а зачем мы пришли сюда, с этим надо бы еще разобраться. Раз народ против нас, стало быть, мы здесь затем, чтобы защищать власть этих Кармалей.
- Которые умеют только помыкать людьми, а не управлять государством, - отстраненно подхватил Кондратюк.
- А у нас разве не так? - с прищуром глядя на лейтенанта Черных, поинтересовался Михаил.
- Ты бы поосторожнее, старшой, - предупредил Мелентьев.
- Ничего, Дмитриевич, Аллах не выдаст - свинья не съест.
- Аллах-то не выдаст. Зачем ему? - откинувшись на постели и пуская в потолок сигаретный дым, задумчиво произнес Кондратюк. - А вот Юрий Антонович донести может.
Еще до отъезда в Москву они с Мелентьевым перебрали каждого члена группы и пришли к выводу: скорее всего, доносит обо всем, что делается в их небольшом коллективе, Черных. Они знали, что время от времени с каждым беседует представитель разведуправления и каждый в силу специфики службы обязан откровенно отвечать на все вопросы. И, тем не менее, решили, что постоянно посылает рапорты именно лейтенант. Судя по тому, что именно к лейтенанту обратился со своим провокационным вопросом старший лейтенант Марьясин, он пришел к такому же заключению.
- Да что ты на самом-то деле, командир! - вскинулся оскорбленный Юрий. - Я не доношу, а докладываю, как требуют от каждого. И докладываю о том, что мы делаем, а не о том, кто что думает.
- Ладно, Юрий Антонович, доложишь, хрен с тобой, - разгорячась, заговорил Марьясин. - Но о чем будешь докладывать? О том, что я против советской власти? Так это чушь. Я не против советской власти. Я против тех, кто, осуществляя эту власть, исказил ее до наоборот. Я против тех, кто из социализма сделал частное охотничье угодье вместо общественного заповедника. Я против того, чтобы, в общем-то, относительно приличный дом терпимости, в котором мы жили, превращали в грязный, заплеванный бардак. А теперь о твоем непонимании того, за что дерутся моджахеды, - продолжал Марьясин. - Вот скажи мне, Юра, за что русский мужик воевал против французов в 1812 году? За сохранение крепостного права, то есть за рабство, которое, кстати, Наполеон намеревался отменить? За двадцать пять лет жестокой солдатчины? За Родину, которая отказывалась признать в нем человека и обрекала на беспросветно убогую, скотскую, первобытную жизнь?
- Так что, по-твоему, надо было отдать страну захватчикам? - возмутился Юрий. - Лапки кверху, и на милость победителя?
- Почему бы и нет?.. Понятно, супостаты, завоеватели, оккупанты. А если на самом деле - с позиций мужика оно так и должно быть: спасители, освободители? Россия триста лет терпела татар. Ради свободы народа год-другой могла бы потерпеть и французов. Дело стоило того. Вот за свободу потом не жалко было бы и жизни положить. Кто-то очень правильно сказал: за всеми неудачными войнами, которые вела Россия, следовали демократические преобразования, а за всеми победоносными - укрепление существующего порядка.
- Значит, патриотизм народа тогда оказался сильнее, - победно заявил лейтенант.
- Сильнее желания свободы? А может, сильнее оказалась глупость народа?
- Ну, ты даешь, Миша! - возмутился и огорчился за народ Черных.
- Да, интересная это штука, патриотизм, - удивленно глядя на Марьясина проговорил Петр Дмитриевич. - Может, объяснишь, что это такое, Михаил? Ты ведь у нас все знаешь и понимаешь. И, - он смущенно покрутил головой, - с войной против французов ты, по-моему, что-то намудрил. Никогда бы такое не пришло в голову.
- Ну, намудрил или не намудрил, думай сам. Я только высказал свое мнение, - ответил Марьясин. - Что касается того, что я все знаю, то ты глубоко ошибаешься. Всего не знает даже командир, хоть он у нас и юрист, - улыбнулся Михаил. - И объяснять, что такое патриотизм, не берусь. Но знаю, что это могучая движущая сила. Знаю также, что мы с тобой в 1812 году все равно поднялись бы против супостата. А еще мне врезалась в память фраза какого-то, видно, очень умного человека: "Патриотизм - последнее прибежище негодяев". Негодяи, надо понимать, это те, кто использует патриотизм людей в своих шкурных интересах. Предлагаю выпить за этого умницу.
- Что-то в этом есть, - сказал Мелентьев и принялся разливать водку по разнокалиберным емкостям. Над чашкой Юрия задержал руку и посмотрел на лейтенанта.
- И мне, Дмитриевич, - подумав, махнул рукой Юрий. Выпив и закусив долькой дыни. Черных заговорил:
- Я, конечно, не могу отказать афганцам в патриотизме. Просто не понимаю этого дикого патриотизма.
- Надо еще учесть, что он круто замешан на религиозной закваске, - сказал Михаил. - Не даром же духовенство объявило "джихад", то есть войну за веру.
- Вот чудаки! Так не понимать чистоты наших помыслов, - усмехнулся Кондратюк и, вспомнив книгу, подсунутую ему хозяином московской конспиративной квартиры, продолжал. - Я как-то прочитал доклад полковника русского Генштаба, знатока Востока, своему начальству. Так он писал, что никакие убеждения, советы, угрозы России не смогут переиначить вековое устройство мусульманских государств. Как видим, и с помощью военной силы мы не слишком преуспели. Надо было учесть печальный опыт англичан в 1838-1841-м и 1878-1879-м годах. Во время первой кампании от английских колониальных войск в живых остался только один человек - врач по фамилии Брайтон. Во время второй кампании уцелел лишь командир бригады генерал Берроуз, кажется, в одних подштанниках доскакавший до своих передовых редутов. Ничем не кончилась и попытка оккупации англичанами Афганистана и в 1919 году.
- Чего-то ты многовато англичан-то похоронил... Ну, да хрен с ними, - решительно заявил Мелентьев. - Хотят духи жить в дерьмовом средневековье, пусть живут. Я однажды слышал, как наш политработник через переводчика объяснял "мирным", как их там, дехканам в кишлаке. Мол, революция дает вам землю и воду, берите, пользуйтесь и живите как люди. А какой-то старик говорит ему, что никто ничего не возьмет. Потому что указ правительства о передаче земли и воды написан людьми, а Коран дан Аллахом. И в нем сказано, что чужую землю и вообще частную собственность трогать нельзя. А кто тронет, на того обрушится гнев божий и божья кара.
- Мне вспомнилась афганская притча, - подхватил Михаил. - Бедняк пришел к богачу и говорит: "Мы дети одного отца и одной матери, Адама и Евы, поэтому мы с тобой братья. Поделись со мной". Богатый дал ему кусок мяса. "Почему ты не даешь мне третью часть имущества, как заповедана Аллахом при дележе между братьями?" - спросил бедняк. "Скажи и за это спасибо, - ответил богатый. - Ведь если другие братья узнают, тебе и этого не достанется".
- Что верно, то верно, - рассмеялся Мелентьев. - Расхватают, и все начинай no-новой. Если, конечно, не наладят социализм.
- Слушай меня! - зычно крикнул Марьясин, окидывая взглядом развеселившееся застолье. - Разминку считаем законченной. Теперь начинаем пить по-настоящему!

-17-

На этот раз полковник Клементьев в погонах майора сам прилетел для встречи с подчиненными в расположение части, где базировалась группа Кондратюка. Вместе с ним прибыл лейтенант Мурад Асадов, осетин, говорящий на фарси, таджикском и узбекском языках. Их встретил и устроил со всем возможным в местных условиях комфортом, но так, чтобы это не бросалось в глаза, начальник особого отдела дислоцировавшегося в районе Панджшера соединения войск 40-й армии подполковник Жилин.
- Как тут они у меня? - сев в подкатившую к вертолету машину, спросил Клементьев.
- По нашим местным меркам, почти идеально, - улыбнулся Жилин. - Если пьют, то пьют, как кони. Не пьют, так ни капли. При возможности с бабами своего не упускают, хоть их тут и приходится одна-две на роту, включая медработников. В насилии не замечены. Ни склонности к наркотикам, ни мародерства, ни пьяного ухарства со стрельбой и мордобоем тоже не наблюдается. Драк избегают. Так к ним никто и не суется после того, как двое ваших "спасателей" разделались с отделением десантников. Хорошо хоть сильно никого не покалечили. В общем, нормальные мужики. Может быть, даже слишком нормальные по нынешним нравам - этим и выделяются, если присмотреться.
- Может, стоит вести себя так, чтобы не было повода присматриваться?
- Ради бога, не надо! - испуганно вскинув руки, рассмеялся подполковник.
- А то ведь, если ваши станут вести себя, как все, беды не оберешься.
- Ладно, Семен Иванович, будет тебе хвалить эту банду, - хмыкнул довольный оценкой своих подчиненных Клементьев. - Мне, конечно, приятно слышать. Но о хулиганской выходке Марьясина знаю. По-человечески поступил правильно. Тем не менее, по службе получит взыскание. А в целом мне, конечно, приятно, что твоя контора ценит наших ребят, спасибо.
- Не на чем, - улыбнулся Жилин.
Несколько позже, устроившись вместе с лейтенантом Асадовым в отведенном им весьма приличном помещении, полковник сказал:
- Теперь так, Семен Иванович. Должно быть, догадываешься: раз я сам прилетел сюда вместо того, чтобы вызвать к себе Кондратюка, значит, времени у меня в обрез. Сейчас ознакомлюсь с житьем-бытьем парней, как положено старшему начальнику. Затем соберемся у тебя, если не возражаешь: ты, я, лейтенант Асадов, майор Кондратюк, старший лейтенант Марьясин, лейтенант Черных и, пожалуй, старший прапорщик Мелентьев, толковый мужик.
- Какие могут быть возражения, - сказал подполковник. - А Мелентьева, я заметил, командир ценит, кажется, даже больше, чем своих заместителей.
- Можно сказать, с первых дней войны вместе, - отозвался Клементьев и продолжал. - Ты, Семен Иванович, к этому времени подготовь для нас список своей агентуры вот в этом примерно районе.
Он слегка наметил карандашом значительный участок Панджшера к северо-востоку и востоку от Лангара, где они сейчас находились, и достал из кармана документ, подписанный начальником особого отдела и начальником штаба 40-й армии.
- Вот мои полномочия.
- Будет сделано, товарищ полковник, - внимательно прочитав приказ о всемерном содействии Клементьеву, - ответил Жилин.
- Зачем же так официально?
- Хорошо, Матвей Семенович, - поправился Жилин, и все же добавил, - будет сделано. Свои люди у меня есть во всех кишлаках, расположенных в этом районе. Но дело вот в чем. Если бы их надежность зависела только от платы за информацию, на них можно было бы положиться. Однако она сильно подмывается страхом, как бы моджахеды не прознали о сотрудничестве с нами. А отсюда чрезмерная осторожность, граничащая с бездеятельностью.
- Конечно, ребятам придется рассчитывать на себя, - сказал Клементьев. - Но с паршивой овцы - хоть шерсти клок.
Через час все, кого перечислил Клементьев, собрались в кабинете Жилина.
- Задание, которое предстоит выполнить вашей группе, может быть, важнее всех, которые она выполняла до сих пор, - сразу начал полковник. - Важнее разгромленных вами караванов, взорванных складов, выкраденных душманских руководителей, разведанных бандитских формирований и других дел. Суть задания в следующем... От нас сбежал старший офицер, подполковник, по долгу службы располагающий важной, особо секретной информацией. По нашим данным, он решил уходить через горы Панджшера, учитывая, что это наиболее труднодоступный для поисков район. Нетрудно сообразить, что стремится он к Ахмад Шах Масуду, хозяину здешних мест. Однако ему не известно, что это зона действия особого отряда ГРУ, то есть вашей группы. Так вот, ваша задача: найти его и задержать, а если не удастся - уничтожить. Должен предупредить, что взять его живым, если не захочет сдаться, оказавшись в безвыходном положении, практически нереально. Подготовка у него не хуже вашей, а может, и лучше, хоть это трудно представить, - с мимолетной улыбкой добавил он. - И все же надо постараться взять живым. Теперь спрашивайте. Так лучше усваивается.
- Известно, хотя бы примерно, где он находится сейчас? - спросил Марьясин.
- Известно, что он миновал все поставленные нами заслоны. Правда, поставленные в спешке. Последний был выставлен вот тут, - показал на карте полковник. - Отбился автоматным огнем и гранатами и ушел. Видимо, с этого места и надо прикидывать его дальнейший путь. В кишлаках на его вероятном маршруте выставляются засады. Но, учитывая высокий профессионализм беглеца, на них надежды мало. Возможно, больше толку будет от агентуры подполковника Жилина. Поэтому одна из ваших раций должна постоянно работать на прием. На случай, если придется брать "языков", с вами пойдет лейтенант Асадов, который знает фарси, таджикский, узбекский языки.
- А что значит идти в поиск с нами, он знает? - совершенно серьезно поинтересовался Юрий Черных.
- Прошел нашу школу, - коротко ответил полковник.
- Тут вот какое дело, - заговорил старший прапорщик Мелентьев. - Он ведь может идти и днем. Мы-то будем скрываться от моджахедов, а он, наоборот, искать их.
- Возможно, - согласился Клементьев, - но нереально. Он должен учитывать, что ему могут встретиться и афганцы, поддерживающие правительство, которые донесут о болтающемся в горах шурави. Он же не знает, что за ним будет охотиться ваша группа. Думаю, что предпочтет двигаться ночью.
- Хорошо, если он не успел запастись пищей, а главное - водой, - заметил Михаил Марьясин. - Тогда ему придется или спускаться в кишлак или грабить встречных, если попадутся.
- К сожалению, о его запасах ничего неизвестно, - развел руками Клементьев.
- Когда вылетаем? - спросил майор Кондратюк.
- Сколько вам нужно времени на подготовку?
- Если Семен Иванович сейчас же даст указание, чтобы нам выдали все необходимое, то полтора часа.
- Уже распорядился, - оказал подполковник.
- Вылетите с наступлением темноты. А пока прикажите людям поспать впрок в нормальных условиях, - распорядился Клементьев.
- Тогда сначала нужно закончить с подготовкой, - сказал Кондратюк и повернулся к Черных. - Займись, Юрий Антонович. Для легкости, и исходя из сути задания, берем с собой только стрелковое оружие и небольшой запас мин на всякий случай. Обязательно проверь у каждого трубки с пористым углем и фильтры. Черт знает, из каких вонючих источников придется пить. Вертолет будем вызывать, если совсем уж худо придется, чтобы не выдать наше присутствие этому бегуну на длинные дистанции. Иди.
- Есть, командир, - ответил лейтенант и, соблюдая субординацию, посмотрел на полковника.
- Выполняйте, - кивнул тот.
- Трудно будет пилотам ночью найти место для посадки в горах, - продолжал Кондратюк. - Разве что использовать какую-то из наших прежних площадок. Но самая близкая расположена довольно далеко отсюда.
- Другого выхода не вижу, - сказал Клементьев и посмотрел на Жилина. Тот, соглашаясь, кивнул.
- Я тоже, - коротко вздохнул майор. - Надо дать указание пилотам, чтобы после высадки пролетели километров пятнадцать-двадцать прежним курсом, а обратно вернулись другим маршрутом. Хорошо бы им приземлиться где-нибудь еще раз-другой, если найдется подходящая площадка. Тогда пусть моджахеды ломают себе голову, зачем они летали.
- Это обсудим с вертолетчиками, - ответил полковник. - А теперь скажи, куда именно вы собираетесь лететь и где намерены искать беглеца.
- Думаю, мы для того и собрались, чтобы обсудить эти вопросы, улыбнулся Кондратюк. - При определении маршрута бежавшего подполковника, полагаю, надо исходить из того, что он наш, профессионал. Значит, кто бы его ни готовил, ГРУ, МВД, КГБ, он прошел в общем нашу школу. Стало быть, надо наметить такой маршрут, какой мы выбрали бы для себя, будучи на его месте. Если б он знал, что за ним будут охотиться тоже профессионалы, тогда, конечно, другое дело. Но вы сказали, что ему неизвестно о нашей группе.
- Вполне здравая мысль, - согласился подполковник Жилин.
- Все равно больше ничего не придумаешь, - усмехнулся Клементьев. - Продолжай.
- А дальше остается думать, - пожал плечами Кондратюк. - Прикинем, сколько он сможет за ночь налегке пройти по горам, которых, видимо, не знает. И это даже лучше, что нам придется не догонять его, а идти навстречу. Далековато, правда, - опять вздохнул он. - Но ничего не поделаешь.
- Что ж, давайте помаракуем, - сказал полковник, жестом приглашая собравшихся к разложенной на столе крупномасштабной карте Панджшера.
Они перебрали много вариантов. Каждое предложение обсуждалось без учета званий, положения и возраста присутствующих. Принимались во внимание лишь здравый смысл и реальность исполнения, иногда противоречащая здравому смыслу, логике и опыту.
Наконец, был в общих чертах выработан план поиска, обговорены некоторые детали. По предложению лейтенанта Асадова решили взять с собой одежду афганских пастухов, в которую при необходимости может переодеться группа. Заботу об этом подполковник Жилин взял на себя.
- Если мне придется спускаться в кишлаки, то могут понадобиться ваши явки, - сказал Асадов.
- Получишь, - кивнул подполковник.
- Теперь по местам и - за дело, - распорядился Клементьев и повернулся к Кондратюку. - К вертолетам двинетесь без дополнительного приказа. Буду ждать вас там.
- Разрешите спросить, товарищ полковник, - обратился к нему Марьясин.
- Что тебе неясно? - несколько удивился Клементьев. - Выкладывай по быстрому.
- Судя по тому, как вы охарактеризовали беглеца, это интересная личность, - стремясь оправдать свой вопрос, пространно начал Михаил и спросил: - Можно узнать, кто он такой? Из какой конторы? Случайно не из нашей?
- А если из нашей, так что? - жестко усмехнулся полковник. Откажешься выполнять приказ?
- Ну, что вы, - тоже усмехнулся Марьясин. - Службу знаем. Но если он из наших, да еще прошел школу нашего спецназа, значит действительно очень опасен. Я спрашиваю, чтобы знать, к чему надо быть готовыми.
- Что ж, правильно, - смягчился полковник и твердо сказал. - Нет, он не из наших. Но от этого не менее опасен.

-18-

Полковник Клементьев, хоть с последнего времени и стал официальным полномочным представителем Главного разведывательного управления Генштаба в Афганистане, знал лишь то, что ему положено было знать, и никогда не проявлял излишнего любопытства к высшим интересам Управления. Пресекал он это любопытство и у подчиненных, по его убеждению - для их же пользы. Поэтому хоть и признал правомочность заданного Марьясиным вопроса, все же остался недоволен, поскольку без этого вопроса можно было обойтись без ущерба для выполнения задания. Недовольство было вызвано еще и тем, что ответ его был правдивым лишь наполовину. Впрочем, это зависело, пожалуй, от меры понимания.
Сбежавший подполковник Медведский занимал должность начальника разведотдела корпуса, значит, несомненно являлся человеком одной с Клементьевым, а также Марьясиным, конторы - ГРУ. Однако, как выяснилось после захвата генерал-лейтенанта Сиворонова, он уже многие годы был информатором КГБ и, разумеется, не из заботы о государственной безопасности, а за немалую мзду. Вряд ли его можно было назвать ренегатом, поскольку ренегат переходит в лагерь противника, согласно своим изменившимся убеждениям. Верил человек в бога, но по здравому размышлению стал атеистом. В этом смысле эволюция познания по существу - сплошное ренегатство. Но ведь не во имя вдруг открывшейся ему идеи, не истины ради, не веры ради перебежал в лагерь соперника подполковник Медведский. Да и смешно говорить о ренегатстве, когда кто-то изменяет ГРУ с КГБ. Возможно, исходя из оценки высших политических целей, предпочтительнее была бы измена наоборот. Однако полковник Клементьев напрочь отметал допущение "возможно" и безоговорочно отнес подполковника в категорию изменников: сперва он изменил интересам ведомства, а после бегства - интересам родины. Этого было более чем достаточно для полного оправдания полученного им приказа: настичь и покарать.
Подполковник действительно располагал ценнейшей для афганской вооруженной оппозиции информацией. Кроме того, частично знал агентуру ГРУ и КГБ в пограничных с Афганистаном странах. Любой лидер противостоящей правительству республики партии и группировки принял бы его с распростертыми объятиями.
Но не этим он был интересен разведке Генштаба вооруженных сил СССР. Разоблаченный в двурушничестве подполковник заверил руководителей ГРУ, что имеющуюся у него информацию он передавал только КГБ. И, учитывая примененные к нему психологические методы допроса с использованием транквилизаторов, этому можно было верить. Но в военной разведке хорошо знали цену порядочности стражей государственной безопасности и на всякий случай предупредили свою агентуру об опасности. Однако пока не рекомендовали свертывать работу и ждать особого распоряжения центра. Было приостановлено и осуществление оперативных планов 40-й армии, которые могли быть известны Медведскому и, следовательно, КГБ. Было решено на время отложить и расплату за предательство. Подполковник мог бы еще пожить...
Полковника Клементьева не сочли нужным поставить в известность о том, что его коллега из разведотдела корпуса являлся связующим звеном между КГБ и Ахмад Шах Масудом. Он также контролировал движение караванов с валютой, золотом, драгоценностями, но прежде всего - с наркотиками, по тайным тропах через горы Гиндукуша к советской границе. В его ведении была и переброска на сгруппированных в колонны машинах вооружения, боеприпасов, одежды, питания, медикаментов к базам Масуда. Не знал полковник и того, что ГРУ приняло решение отсечь КГБ от этого сверхприбыльного бизнеса и взять дело в свои руки.
Впрочем, на вопрос, кем на самом деле было принято это решение, мог бы ответить шеф Главного разведывательного управления Иван Петрович Вашутин. Мог бы, но уклонился от ответа. Когда вернувшийся из Афганистана генерал Ермолин в приватном разговоре поинтересовался, от кого, вернее, откуда исходит идея, он, усмехнувшись, сказал:
- Сие большая тайна есть. И не тебе бы, Анатолий Павлович, спрашивать. Я ведь всего лишь один из заместителей Генерального штаба, даже не первый. И, не лишне будет заметить, назначаюсь не сенатом и не пожизненно, как судьи в Штатах.
- Темна вода во облацех, - вздохнул Ермолин, - и, кажется, протухла... Спасибо за Максима, Иван Петрович.
- Не за что.
- Поскольку оценивать мне, считаю, что есть за что, - улыбнулся Ермолин и поинтересовался. - А не вызовет подозрений у наших "друзей"?
- С какой стати? - возразил Ватутин. - Его отозвал МИД. Правда, по нашей подсказке, но об этом знает лишь один верный человек. Официально его отозвали, чтобы он некоторое время поработал здесь, в МИДе, и набрался знаний о стране своего будущего пребывании в качестве первого секретаря посольства. Пусть поработает, пока мы полностью не прикроем это мошенничество. Раз Максим уже дома, стало быть, твоя поездка в Канаду не связана с отзывом сына. Кстати говоря, как он?
- Искренне уверен, что пойдет на повышение благодаря исключительно своим блестящим способностям.
- Не знаю, насколько они блестящи, но ведь, но сути, так оно и есть, - заговорил Вашутин и остановился. - Постойте, - снова перешел, как между ними было принято, на "вы". - Так вы ему не говорили, что его разрабатывает КГБ?
- Нет. По принципу разведки: меньше знаешь, дольше живешь. К тому же, хоть и говорят, что он способный дипломат, но оболтус редкостный, - Вашутин рассмеялся.
- Может быть, вы и правы. Может быть, - уже с меньшей уверенностью повторил Иван Петрович и поинтересовался. - Как уживаетесь с вашей приходящей прислугой?
Пять лет назад, после смерти жены, оставшись один в большой квартире, Ермолин по совету лучшей подруги покойной и по ее рекомендации взял домработницу, приходившую убирать два раза в неделю. Через полмесяца, несколько придя в себя после похорон, он обнаружил подслушивающие аппараты в ножке деревянной кровати и в расположенной в прихожей вешалке. Последнее размещение он даже оценил - именно здесь люди, не замечая того, полагая, что уже нет необходимости сдерживаться, более раскованно обмениваются мнениями о разговорах и событиях в гостиной. Когда женщина пришла в очередной раз, Ермолин сполна уплатил ей не только за предыдущий, но и за сегодняшний визит и сказал, что она неряха, так как не столько убирает, сколько оставляет мусор. И передал ей подслушивающие аппараты.
О принадлежности второй, тоже приходящей прислуги, по всем статьям привлекательной девицы лет двадцати пяти, к числу осведомителей КГБ, стало известно спустя два дня, поскольку этим занимались специально. Однако, посоветовавшись с коллегами, Ермолин решил, что лучше известный недруг в доме, чем неизвестный вне его, и девица осталась. Эта демонстративно начала с ультиматума по поводу времени работы. Он ответил, что она будет приходить и уходить в тот день и час, когда это удобно ему.
Если не согласна, он ее не задерживает. Потом она попыталась залезть к нему в постель. В другое время он, наверное, и не отказался бы от ее шикарного тела, но очень уж не вовремя она предложила себя. С тех пор они жили в мире. Но он видел, что девица регулярно своим подобранным ключом открывает его стол, и иногда оставлял там "небезынтересный" для ее начальства документ.
- Уживаемся, - сказал Ермолин. - Хотя за пять лет девица значительно порастеряла свою былую привлекательность. Мы даже, вроде бы, подружились. Только в последнее время меня почему-то подмывает спросить, кто ей платит больше, КГБ или я.
- Иногда находит такое, непредвиденное, - кивнул Иван Петрович. - Как дочь?
- Защитила докторскую по физике квантов. Живет все там же, в новосибирском Академгородке со своим писателем, широко известным в семейном кругу. На днях собирается приехать сюда по своим академическим делам.
- О писательской известности - это ты неплохо. Только ведь большинство классиков стали известны посмертно, - улыбнулся Вашутин. - Сколько сейчас лет Лене?
- Двадцать девять. На три года старше Максима. За столько лет, наконец, побудут вместе. Надеюсь, найдется, о чем поговорить. Но, коль речь уже зашла о семейных делах, стало быть, пора оставить начальство в покое. Когда мне вылетать?
- Ну, что вы, Анатолий Павлович, для меня это действительно интересно, - возразил Вашутин, тем не менее, заговорил о деле. - А вылетать надо как можно скорее. Лучше завтра же.
- Надеюсь, не будет дополнительных заданий относительно новой наркоидеи?
- Не будет, пока о командировке знаем только мы с вами да бухгалтерия. Потому и говорю, что надо лететь, не мешкая. Как бы КГБ, чего доброго, не направил свои фальшивки в ЦК. Этот Скрипун - нетерпеливый и злобный мужик. Да, вот что хотел спросить. Как полагаешь, можно оставить нашим полномочным представителем в Афганистане полковника Клементьева?
- Можно. Исключительно исполнительный офицер, умный, напористый, знающий. Звезд с неба не хватает, так это ведь ему и не надо.
- Это не удается даже астрономам, - рассмеялся шеф.
Осуществить задуманное дело намеревались с помощью подполковника Медведского, которого Ахмад Масуд знал лично по торговым сделкам и с которым поддерживал связь. По замыслу, на встречу с Масудом вместе с подполковником должны были пойти два офицера ГРУ, которые с этих пор становились полномочными представителями КГБ по организации и осуществлению торговых сделок. ГРУ не было заинтересовано в раскрытии своего инкогнито, здраво полагая, что Масуд вряд ли заинтересуется, чем вызвана смена посредников, - лишь бы честно вели дело.
Медведский принял предложение без колебаний. Он понимал, что передав связь, теряет для ГРУ всякую ценность, и не надеялся, что оказанная им услуга окупит его прегрешения. Не такие в этой конторе были нравы. Ему было ведомо, как кончают люди, нарушившие законы ГРУ. Более того, подполковник не сомневался, что после приема дел офицерам приказано тихо прикончить его и ни в коем случае не допустить бегства, дабы не раскрыл тайну причастности к этому темному бизнесу военной разведки. Но выбора не было. А умереть всегда лучше завтра, чем сегодня. К тому же, оставалась надежда. Конечно, он не собирался возвращаться. За годы войны на его счету в исламабадском банке скопилась сумма, на которую в любой стране можно было более чем безбедно прожить всю оставшуюся жизнь.
Случись его разоблачение в Союзе и даже узнай он об этом заранее, подполковник и не подумал бы о бегстве - настолько оно было бы бессмысленно и бесполезно. А здесь все-таки был шанс, которым бы разве что дурак не воспользовался. Он же дураком не был, как, впрочем, и прожектером. Поэтому рассуждал здраво, без иллюзий. В пути не сбежишь: их двое, спать будут по очереди. Рассказать Масуду, что произошло, и попросить защиты - нелепо. Он только посмеется над интригами жадных шурави, а иметь дело с таинственным ГРУ ему будет даже лестно. И вряд ли он захочет портить отношения с этой могущественной организацией ради ставшей совершенно ненужной ему жизни какого-то гяура. Чем меньше их останется на земле, тем лучше, ибо так угодно аллаху. И все же уходить нужно именно от Масуда.
Кажется, он все продумал и рассчитал. Но когда уже был согласован день встречи, определен маршрут движения в горах, назначено время вылета вертолета в заранее указанный пункт, за несколько часов до вылета, несмотря на всю предшествующую психологическую закалку, подполковник Медведский дрогнул и побежал. Пока это обнаружилось, его мощный трофейный джип с модернизированным мотором был уже на пути к Панджшеру.

-19-

Чтобы не отвлекать Кондратюка от навалившихся на него дел, полковник Клементьев взял на себя переговоры с вертолетчиками. Двое из тех, кому уже приходилось работать со "спасателями", оказались на месте. На карте полковника они безошибочно определили площадки, на которые им приходилось садиться по вызову группы, включая и избранную отправной точкой для начала нынешней операции. Поэтому полет прошел стремительно, и вертолеты приземлились точно. На высадку группе потребовалось не более двух минут. Обе машины сразу поднялись и ушли дальше вглубь территории по заранее намеченному курсу, чтобы по возможности произвести еще одну-две посадки, имитируя заброску разведывательных, диверсионных или боевых отрядов.
Машинально, по укоренившейся привычке проверив наличие людей и снаряжения, Кондратюк повел группу на запад, все выше поднимаясь в горы. Даже если высадку засекли, вряд ли кому могло прийти в голову, что люди пойдут в том направлении, откуда только что прилетели. К тому же, на такую высоту, по которой был проложен маршрут, редко забредал какой-нибудь чудак из местных, и моджахеды никогда не поднимались - просто им нечего было там делать. Тропы и удобные места для засад вдоль них находились значительно ниже. Из-за трудностей с подъемом невыгодно было размещать наверху и склады. Тем не менее, нужно было как можно быстрее и дальше уйти от места высадки. Осторожность, благодаря которой группа была неуловима, возникая, как джинн, и растворяясь, как приведение, командир соблюдал неукоснительно. И теперь он выслал по три человека в головное и боковые охранения. Поспавшие днем парни шли ходко, насколько это возможно в горах при подъеме, и, как всегда, молча. Слышны были лишь шорох ног по камням и жаркое дыхание людей.
Сверяясь по компасу, шли, то сползая с гор, то вновь поднимаясь к вершинам, обходя преграждавшие путь расселины и нагромождения завалов, скопления скал, ровных, как поставленные на бок столы, и готовые обрушиться вниз от малейшего прикосновения насыпи. Скоро забылась начальная легкость движения. Все больше хрипа слышалось в дыхании. Пот струился по лицам, тек по груди и спине, скапливался подмышками. Ноги наливались тяжестью и слабели. Как ни стремились на базе уменьшить вес поклажи, но добились лишь того, что он не превышал тридцати килограммов, - никто не хотел экономить на боеприпасах. Сейчас этот вес чугунной плитой гнул к земле. Однако парни умели так расслаблять все мышцы за десять минут привала после каждого часа пути, что двигались, не снижая темпа. И такова была их психологическая закалка, что все чувства сейчас перераспределились между зрением и слухом. Никакие посторонние, не о деле, мысли сейчас им просто не приходили в голову - так их учили. И никто из них, ослепленных потом, измученных жаждой, с потерявшими силу от постоянного напряжения мышцами, не потеряет и доли секунды, если придется прокладывать путь огнем. Разом ударят семнадцать автоматов, грохнут семнадцать гранат, сея смерть всем, кто встал на пути изнуренной усталостью группы.
Но никто и ничто, ни психологическая закалка, ни сотни психоаналитиков, психотерапевтов, психологов, гипнотизеров, экстрасенсов, не способны изгнать из сознания мысль о воде. Она постоянно терзает мозг, но не лишает терпения. Их учили умению терпеть и терпеть жажду - тоже. Не зря их бросали в пустыне с компасом, картой и флягой воды. И когда из фляги выжимали последние капли, не каждому помогали карта и компас...
Внизу еще чернела ночь, а вершины гор уже величественно, будто эскадра из тумана, выплывали из темноты. Командир остановил людей на дневку и приказал искать место для базы.
- Можно попить, - разрешил он.
Мгновенно фляга оказалась в руках лейтенанта Асадова. Вздрагивающими от нетерпения пальцами он отвернул крышку и жадно сделал два глотка. Но тут же на флягу легла ладонь командира.
- Остановись, лейтенант. Воду нельзя сразу глотать. Возьми немного в рот, подержи, чтобы смочить язык и горло, потом можешь проглотить. Не выплевывать же, - улыбнулся Кондратюк.
На последние слова командира пившие по науке парни отозвались веселым хмыканьем.
- Да я знаю, - смутился лейтенант. - Давно не участвовал в такой гонке. Забылся.
- Если в пути не забылся, значит, дело поправимое, - обнадежил майор. - Я заметил, что ты удивился, когда мы от шоколада отказались. Действительно, в кои-то веки нам его предложили, а мы нос воротим. Потому и отказались, что после него пить хочется. Иногда мы берем с собой даже консервы, если имеется возможность рассчитывать на вертолет. В этом поиске рассчитывать на вертолет мы не можем, по крайней мере, до окончания операции. Поэтому и взяли с собой только галеты и воды сколько положено - по стакану на человека в сутки.
- Понял, товарищ майор, - отозвался Асадов.
- Лучше без чинов.
- Есть без чинов, командир.
- Место для дневки нашли, - доложил подошедший Марьясин, - для сортира тоже, просматривается со всех сторон.
- Пойдем посмотрим, - сказал Кондратюк и на ходу поинтересовался: - Не слишком высокий темп взяли для первого перехода?
- Нормальный. Просто отвыкли на отдыхе. Потому и показалось трудновато. Да ведь и от места высадки надо было скорей убираться. За шесть часов прошли почти пять километров. Совсем неплохо. Думаю, что быстрей и не надо. Он ведь тоже идет нам навстречу. Жаль, конечно, что ближе к нашему Лангару на маршруте не оказалось разведанной площадки, ну да что теперь... Нас с беглецом разделяло пятьдесят километров. Если он идет в том же темпе, что и мы, то теперь разделяет уже сорок. Значит, на пятую ночь, считая минувшую первой, надо раскидывать сеть. А пока можно спать спокойно. Благо, не требуется каждый привал наполовину использовать для поиска вертолетной площадки.
- Расчеты твои, Миша, правильны при трех "если", - сказал Кондратюк. - Если он не решится идти и днем. Если он не пережидает где-нибудь у своего человека. Если он...
- Не нарвется на пулю до встречи с нами, - закончил Михаил.
- Верно, - кивнул Кондратюк. - Поэтому во избежание предполагаемых обвинений в пособничестве врагу, - усмехнулся он, - раскинем сеть на третью ночь, оставляя ее и на день. Они обошли место, выбранное для временной базы, охранение, внимательно осмотрели в бинокли всю местность. Вернувшись, командир съел несколько галет, смочил водой рот и лег спать. Едва опустился на пастушью накидку, почувствовал, что засыпает, потому что минувшим днем в заботах о подготовке группы поспать ему не пришлось. Но сон отогнал голос Марьясина.
- Нет, мужики, тут я не осведомлен, - говорил Марьясин, видимо, продолжая ранее начавшийся разговор. - Например, о нынешних татарах я могу судить только по нашему Рафату Файзулину. Так какой же он татарин?! Тем более, татаро-монгол. Происхождение русско-детдомовское. Образование средне-техническое. Да узнай Чингисхан, что его потомок может руководить движением десятков электровозов, как он сам - десятками туменов, правитель вселенной с перепугу в могиле бы перевернулся. Кстати, никто не знает, где его могила, потому что по ней прошлись те самые десятки туменов, в каждом из которых тысяч десять лошадей, соответственно и всадников. Дальше. Водку пьет не хуже любого. Свинину любит и лопает, как Дмитриевич. Коня видел только в кино и по телевидению. Зато в пальбе огненным зельем фору даст самому воинственному Аллаху, в которого не верит, как, впрочем, и в других так называемых богов. Единственно, что в нем есть от наших бывших угнетателей, это то, что русскую умыкнул себе в жены, захватчик этакий.
Ребята смеялись. Кондратюк про себя улыбался. Рафат молчал.
Прапорщик Файзулин, красавец татарин с европейскими чертами лица, отличался необычайной молчаливостью. Когда Кондратюк однажды спросил, как он с такой "говорливостью" мог работать железнодорожным диспетчером, Рафат с улыбкой ответил: "Я говорил только по делу, командир". Он единственный в группе терпеть не мог мата, но допускал его для других, как средство выражения эмоций, только морщился и молчал. Он же единственный при любой возможности пересылал жене свою получку, оставляя для себя необходимый минимум, и никогда ни у кого не брал в долг. Стараясь не показать этого, командир симпатизировал ему, и Рафат чувствовал его симпатию.
Прежде чем уснуть, Кондратюк еще выслушал неожиданно разгоревшийся спор.
- Кстати, о татарах, - продолжал Михаил. - Мне вспомнился такой исторический факт. Если татарский мурза, князь или царевич, изменив Орде, бежал на Русь, а таких было немало, он никогда не изменял Руси. Ни один из них, ни разу. А сколько наших сволочей...
- А крымские татары во время войны? - перебил кто-то, Кондратюк не разобрал, кто именно.
- А разве они добровольно перешли на сторону советской власти? - возразил Марьясин. - У нас привыкли молотком вбивать в голову идеи.
- А разве Русь добровольно приняла татаро-монгольское иго? - донесся до Кондратюка голос Юрия Черных. - Правда, татары пользовались не молотком, - с иронией продолжал тот. - Они саблями сносили головы, которые не принимали идею об их господстве. А заодно еще сотни тысяч других ни в чем не повинных голов. Так что Сталин еще гуманно поступил с крымскими татарами. Не расстрелял, а только выселил. Они же на самом деле предатели! Почти все поддерживали немцев и выдавали наших.
- Стало быть, Иосиф Виссарионович осуществил историческую месть? - уточнил Михаил. - Тогда почему бы не искоренить итальянцев, как потомков римских завоевателей, французов как наследников империи Наполеона, тех же татар и монголов, покоривших полмира? А если исходить из ближайшей истории, то немцы вообще должны быть стерты с лица земли. Что касается крымских татар и некоторых народностей Кавказа, депортированных после войны, то зря ты считаешь их предателями. Как известно, предают только свои. А они для советской власти своими никогда не были.
- А если не были своими, значит всегда были врагами, - не отступался от своего лейтенант. - Тогда с ними вообще обошлись очень мягко, можно сказать, по-христиански. Как там по-ихнему... Прости ближнего своего... Что-то в этом роде. Так на что же им жаловаться? На что обижаться? На то, что к ним отнеслись не как к врагам, а как к недоумкам, благодаря чему они и остались в живых?
- Ну, Юрий Антонович... - укоризненно покачал головой Марьясин, намереваясь выдвинуть возражения. Но его остановил Малышев:
- Кончай, старшой.
- Почему? - живо возразил Гамов. - Интересно же.
- Тебе интересно, а у меня эта история уже в печенках сидит. Не о чем больше говорить, что ли?
- Говорить, конечно, есть о чем, - согласился Марьясин. - Но ведь исторические времена в стране наступают, Дмитриевич. Вот посмотришь. Но раз тебе надоели мои экскурсы в историю, ничего не поделаешь, постараюсь сократить. У нас ведь не скажешь: не любо - не слушай, другим не мешай. Деваться-то некуда, - обведя взглядом каменистые вершины, рассмеялся ой и тоном приказа закончил: - Ну, поболтали, а теперь спать, кому положено.
Конца разговора командир не слышал, потому что проходил он в стороне, куда Малышев отвел Марьясина.
- Слушай, Михаил, - хмуро сказал старший прапорщик. - Мне же интересно, что ты рассказываешь. А сказал я так... чтобы ты остановился. С такими разговорами... Как там поет Высоцкий... "Капитан, никогда ты не будешь майором". А ты еще даже не капитан.
- Спасибо за заботу, Дмитриевич, - улыбнулся Михаил. - Капитаном я стану, наверное, в самое ближайшее время. Игорь сказал, что представление подано. И майором стать не проблема. Я же подал рапорт о поступлении в академию. Только вот начинаю думать: не лучше ли стать генералом от политики, чем майором от армии.
- А что, Михаил? - заинтересовался. Малышев. - Не мне рассуждать об этом, образования маловато, но, по-моему, в политике у тебя должно получиться. Хотя такие, как ты, и в армии нужны. Сам знаешь, сколько у нас говна в офицерском звании ходит.
- Спасибо на добром слове, - рассмеялся Марьясин. - Тут есть над чем подумать. А времена у нас на самом деле наступают веселые, Дмитриевич. Помяни мое слово. Горбачев ведет себя, как царь Додон, будто в бирюльки играет. Сам убедишься, Дмитриевич, он доиграется.
- Я так высоко не могу мыслить, - улыбнулся Малышев.
Еще одну ночь группа шла компактно и так же расположилась на дневку. Марьясин, безукоризненно выполнив свои обязанности первого заместителя командира, по обыкновению развлекал ребят историческими байками, на этот раз не касаясь политики. Рассказал, как английский король Карл Второй, который по фантазии Дюма взошел на престол благодаря Атосу и Д'Артаньяну, однажды застал в постели своей содержанки герцогини Кливлендской прямого предка Уинстона Черчиля Джона Черчиля. В ту пору он был просто светским сутенером, живущим за счет женщин, а после стал первым графом Мальборо. Именно о нем на Руси пели похабную песню: "Мальбрук в поход собрался, наелся кислых щей, в дороге..." И далее - совсем неприличное. Это ему за содействие в заключение мира со шведами Петр Первый соглашался, по условиям Джона Черчиля, дать титул русского князя и доходы на выбор с Киевского, Владимирского или Сибирского княжеств. "А ежели большего взалкает", - писал Петр, "то обещать ему рубин зело векикий и орден Андрея Первозванного".
- Ну и как, взалкал? - спросил прапорщик Костя Игнатов.
- Болтуном оказался предок Уинстона Черчиля, сутенер, ставший графом.
- А с этой, герцогиней, с которой ты начал, что?.. - полюбопытствовал Геннадии Чернышев.
- А с герцогиней так. Застав у нее в постели Джона Черчиля, король сказал: "Я тебя прощаю, прохвост, потому что таким образом ты зарабатываешь себе на хлеб".
Марьясин по себе знал, насколько чревато неожиданными последствиями напоминание голодному о хлебе, жаждущему о воде, истекающему желанием мужику о женщине, и переключился на другое.
Заговорил о Балтазаре Коссе - папе Иоанне XXIII, убийце, пирате, воре, насильнике, отравителе, дипломате, государственном деятеле, человеке, для которого совершенно не существовало нажитых человечеством моральных правил, развратнике, кровосмесителе, народивших детей со своейдочерью и внучкой. Этот удалой разбойник и умница пять лет был римским папой. Потом римская церковь вычеркнула его из своей истории. И теперь считается, что папы Иоанна XXIII не существовало, не было такого папы, не было пяти лет в истории католической церкви, и все тут.
- Мог бы, ребята, рассказать еще много занимательного об этом гнусном институте папства, - продолжал Марьясин. - Об институте, не как об учреждении, а как о социальном образовании. Ну, пример, о владении папским престолом совершенно омерзительным семейством Борджиа. Рядом с ними Болтазар Косса просто невоспитанный юноша. Но не хочу нарушать вашу нравственную девственность, мужики. Хотите о парижском палаче, нарушившим нормы морали?
- Давай, Михаил Владимирович. Валяй, старшой. Слушаем, -загалдели прапорщики.
- Значит, так. Когда палач Самсон достал из гильотинной корзины голову Шарлотты Конде, убийцу Марата, того самого, именем которого названы улицы во всех приличных городах страны.
- Это уже неприлично, старшой, - сказал Гамов. - Обижаешь, офицер.
- Виноват, господа прапорщики. Исправляюсь, - улыбнулся Михаил. -Так вот. Когда Самсон достал из корзины голову этой блядюшки, он в знак презрения нанес ей пощечину. Республика отстранила его от должности, которую династия Самсонов занимала двести лет. Он нарушил закон "Наказывать, не унижая". В смысле, убивать как палач ты обязан, но не унижай.
Кондратюк хорошо понимал пользу не только исторически образовательных экскурсов Михаила, но и его нравственное влияние на парней, и был доволен, что случай представил ему такого заместителя. Однако знал он и то, что Марьясин давно созрел для самостоятельной работы и если его до сих пор не выдвинули на командира группы, то виной тому было его обостренное чувство справедливости и язык, выражавший это запретное чувство. Тем не менее, судя по вопросам полковника Клементьева и интересу к Михаилу начальника, отправлявшего Игоря в Москву, с Марьясьиным придется расстаться. Да оно и правильно. Не по-хозяйски держать двух, по существу, равноценных командиров в одной группе.
- Хотите еще? - спросил Марьясин.
- Давай, Владимирович, - ответил за всех Станислав Весуев. Остальные одобрительно загудели.
- Смотри, командир, - заметив, что Кондратюк не спит, повернулся к нему Михаил, - у наших прапорщиков явно пробуждается жажда знаний. Этак ведь лет через десять могут и старшими прапорщиками стать.
И, глядя на смеющихся парней, заявил:
- Я готов повышать ваш образовательный уровень, но только с разрешения Дмитриевича.
- Валяй, - усмехнулся Малышев.
- Ну, ладно. Вот говорят и пишут, что Суворов надеялся только на штык и бросал солдат под пули, чтобы скорее сблизиться с противником до рукопашной схватки. "Пуля - дура, штык - молодец" - на основании этой суворовской реплики и болтали. А на самом деле Суворов отлично знал цену ружейному огню, не говоря уже о пушечном. Он давал на каждого солдата по сто выстрелов, сейчас бы сказали патронов. В то время ни одна армия в мире так не оснащала солдат огнем. А вот интереснейший факт из военной истории, может быть, даже единственный. Во всяком случае, я другого такого не знаю. Во время войны России со Швецией при Александре Первом генерал Кульнев, кстати, друг Дениса Давыдова, постоянно одерживал победы над шведами, но по отношению к поверженному противнику вел себя великодушно и благородно. Уважение к нему со стороны неприятеля дошло до того, что шведский король специальным указом строго-настрого запретил своим солдатам стрелять в генерала.
- Об этом я где-то читал, - сказал Гамов.
- Да ну! - удивился Марьясин. - Ко всем твоим блестящим достоинствам ты еще и читать умеешь! Ну, даешь. Ну, даешь, Серега! Хватило же мужества годами держать в тайне этот несомненно исторический факт!
Старший лейтенант намекал на то, что Гамов не любил читать. Если другие время от времени все же искали по гарнизону книги, то разбитной Гамов предпочитал околачиваться возле госпиталя, хозяйственных служб, где работали женщины, поджидать возвращавшихся со службы связисток.
- Ну, хватит, хватит, - успокоил развеселившихся парней Михаил. - Перехожу на анекдоты о Линкольне. Так вот, был у него по нынешним понятиям министр обороны, кажется, одновременно и иностранных дел. Грешен, точно не помню. У Линкольна спрашивают: "Мистер президент, вы никогда не ругаетесь?" "Знаете, мне нет надобности, - отвечает Линкольн. - У меня есть мистер Стентон". А знаете, почему наш командир редко ругается? Потому что у него есть Дмитриевич... А вот еще, - продолжал Марьясин. - У Линкольна спросили: "Как вы полагаете, мистер президент, зачем мужчине соски?" Он ответил примерно так, точно, конечно, не помню, но за смысл ручаюсь: "Если при некоторых обстоятельствах, как бы невероятны они ни казались, каким-то чудом мужчина родит ребенка, он сможет вскормить его грудью". Вот из шуток современников. "Линкольн тоже молится?" "Молится, но господь думает, что Авраам просто подшучивает над ним". Что-нибудь не так, командир? - заметив усмешку Кондратюка, поинтересовался Марьясин.
- Чего не знаю, того не знаю, - ответил майор. - Просто мне тоже вспомнился анекдот из того времени. У генерала Шермана спросили, как ему удается приводить в исполнение приговоры военно-полевых судов, несмотря на линкольновские помилования. Шерман ответил: "Виновных я сразу расстреливаю".
Миновал изнурительный день. Прошла еще одна изматывающая ночь. Под вечер второго дня, стянув на базу охранение, чтобы все были в сборе, оставив только наблюдателей, Кондратюк объявил:
- До сих пор мы уходили от возможного преследования и считаю, что ушли. С этой, наступающей ночи начинаем поиск беглеца. Придется расширить фронт движения. Разобьемся на группы по три человека. В моей, центральной, будет пять человек. Две тройки пойдут слева от меня, две справа, одна от другой в пределах визуальной связи. Риск обнаружить себя увеличивается, но настолько же увеличивается возможность не упустить беглеца. Теперь не будем устраивать гонки. Поедем в среднем темпе. Ориентируйтесь на центр.
Он разбил людей на пять групп. Две, которым предстояло идти на флангах, возглавили его заместители Марьясин и Черных. Им передавались и две из трех раций - одна оставалась у командира, - так как у них были не только фронтальные, но и фланговые секторы обзора, следовательно, имелась большая возможность обнаружить беглеца или моджахедов. Значит, они и должны быть лучше других обеспечены средствами для максимально быстрой передачи сообщений. Между ними и центральной группой располагались тройки старшего прапорщика Малышева и прапорщика Савченко. Причем, группу Малышева командир поставил между собой и Черных, чтобы при необходимости на помощь лейтенанту пришел раньше других опытный Малышев.
- На связь разрешаю выходить лишь тогда, когда это будет действительно необходимо, - вновь заговорил Кондратюк. Придется помнить принятые у нас сигналы. Поскольку давно не пользовались, напоминаю: поднятая вверх рука - внимание; круговое перед собой движение рукой - опасность; скрещенные над головой руки - вижу цель; отмашка рукой сверху вниз - остановиться на дневку; рука вытянутая перед собой - движение вперед, этот сигнал подаю только я. Любой из сигналов тут же передается от группы к группе. И что бы он ни означал, кроме движения вперед и дневки, всем оставаться на месте и ждать приказа. Конечно, не в том случае, если тебя атакуют. Тут действовать по обстановке. При обнаружении цели Марьясин и Черных получают указания по рации. Тут уж незачем будет соблюдать радиомолчание. Малышеву и Савченко ждать связных. Связные от меня идут только до промежуточных троек. На фланги посылаете своих людей. С этой ночи мы идем порознь и отдельно располагаемся днем. Марьясин и Черных получат карты-километровки. Больше карт нет, да и не надо. Малышев с Савченко пойдут от меня в пределах видимости. Чуть позже по картам уточним ориентиры. Ну, и про компас не забывайте, особенно ночью. С этим все. Кто у нас самый сведущий в видео приборах? Кажется, прапорщик Куценко. Где ты там, Саша?
- Здесь, командир, - шагнул вперед смуглый прапорщик с широким лицом якута, за цвет кожи почему-то прозванный эфиопом, хотя в его родословной архангельского помора и в помине не было ни якутов, ни эфиопов.
- Проверишь у всех приборы ночного видения, - распорядился Кондратюк. - У Голицына что-то барахлит. Первые двое, у кого приборы окажутся не в порядке, остаются со мной. Нас все-таки пятеро, так что не потеряются. Если еще у кого-то неладно с приборами, тех распределим по группам. И вот что. Здесь не учения по выходу к намеченной цели за определенное время, где командир группы имеет право растягивать привал, сколько хочет, лишь бы в указанный срок быть на финише. Нам надо двигаться единым фронтом, на одном уровне, не отставая и не забегая вперед, чтобы никто не смог проскочить между нами. Поэтому на привалы - десять минут в конце каждого часа ходьбы. При остановке на день серединные группы просто показывают рукой расположение фланговых троек.
Еще двое суток, растянувшись по фронту, ночами шли, а днем изнывали от сорокаградусной жары люди Кондратюка. Никто не отстал, не сбился с пути, все точно и в срок выходили на указанный рубеж. Поступили три радиограммы от подполковника Жилина, в которых сообщалось одно и то же: на засады беглец не вышел, в поле зрения агентуры, находящейся в расположенных по маршруту группы кишлаках, не попадал.
Следующая, пятая ночь, по расчетам, должна была стать последней ночью поиска. Как раз поэтому Кондратюк, поразмыслив, решил поступиться временем, чтобы иметь больше шансов выиграть в конечном счете. Теперь уже было ясно, что подполковник идет только ночами. Хорошо вести наблюдение, находясь в засаде, особенно днем. А ночью, когда больше смотришь вниз, чем вперед, чтобы не попасть в расселину, не оступиться, не подвернуть ногу на осыпи, когда голова занята мыслью, как бы выдержать до очередного привала, какое уж тут наблюдение! Да еще пользуясь далекими от совершенства приборами ночного ведения. Однако через этот прибор куда легче и просто разумнее наблюдать, сидя в засаде. Подполковник должен был быть где-то близко, на подходе, если, конечно, не погиб или где-то не затаился до времени, как был обязан предполагать командир.
- Тимохин, Гамов, - позвал майор и, когда прапорщики подошли, распорядился: - Сейчас отправитесь, разумеется, скрытно, ты, Сергей, - кивнул он Гамову, - наверх к Малышеву, ты, Андрей, - вниз к Савченко с приказом. К Марьясину и Черных, как я уже распорядился раньше, они пошлют своих людей, а вы, не задерживаясь, обратно. Приказ таков. Этой ночью не идем, а остаемся на месте. Будем поджидать подполковника здесь. Наблюдать беспрерывно. Днем один отдыхает, двое бодрствуют. Ночью наблюдают все. Сейчас же сменить форму на афганские хламиды. Если придется брать беглеца, чтобы не прозвучало ни слова по-русски. А так как у нас местный язык знает только лейтенант Асадов, будем действовать молча. Чем черт не шутит, возможно он примет нас за моджахедов, к которым и удирает, и удастся взять его живым. Приказ должен быть выполнен неукоснительно. И все же спросите старших групп их мнение. Может быть, что-нибудь подскажут. Вы-то сами как думаете?
- Думаю, это правильный приказ, - командир, - сказал Гамов. - Ночью на ходу много не высмотришь. Может и проскочить между группами. Опытный ведь человек, профессионал.
- Поддерживаю, - кивнул Тимохин.
- Хорошо. Выполняйте, - распорядился Кондратюк. - Переоденетесь, когда вернетесь.
Он направился к Асадову, который внимательно осматривал в бинокль громоздящиеся впереди скалы.
- Слушай, лейтенант, - заговорил Кондратюк.
- Да, командир, - повернулся к нему Асадов.
- Ты мог бы сойти за афганца в течение дня?
- Конечно, - улыбнулся Мурад. - Я часто живу среди них.
Асадов не был профессиональным разведчиком. Просто, учитывая его знание языков и то, что внешне он вполне мог сойти за афганца, однажды его заслали к моджахедам. Получилось удачно. С тех пор его и стали использовать как разведчика в стане врага. Но он не имел права ни перед кем раскрываться. Однако ему очень хотелось оказаться хоть чем-то полезным этому жестко и вместе с тем уважительно относившемуся к подчиненным командиру.
- Считай, что ты этого не говорил, а я не слышал, - поняв, с кем имеет дело, сказал Кондратюк. - Тебя приказано использовать главным образом как переводчика. Но брать "языков" - дело хлопотное и неверное. Сам мог убедиться.
Минувшим днем лейтенант Черных обнаружил и приказал достать к командиру испуганного оборванного, но в добротной шерстяной накидке пожилого афганца. Эта накидка и вызвала подозрение Кондратюка, хотя он допускал, что тот вполне мог снять ее с убитого им соотечественника, поскольку при нем имелся отличный кинжал. Такого рода убийства были нередки. Убивали и за меньшее, чем добротный плащ. Прежде всего майор хотел знать, почему и зачем пленный оказался здесь, на большой высоте, куда моджахедам забираться и в голову не приходило. Асадов задавал вопросы на фарси, таджикском, узбекском, попробовал даже на осетинском. Тот не переставая что-то говорил на непонятном языке. Лейтенант внимательно вслушивался. Но в конце концов только развел руками.
- Ничего не понимаю, командир. Говорит на пушту, это ясно. В том языке не меньше двадцати племенных диалектов. У этого, кажется, гимзайский или афридитский диалект. Но от этого не легче. Нет, ничем не могу помочь.
- На нет и суда нет, - оказал майор. - Свободен, лейтенант. Асадов отошел, но ему было слышно, как, понизив голос, командир давал указания Гамову, Тимохину и доставившему "языка" Игнатову:
- Метрах пятистах позади мы прошли через расщелину. В ней замаскируете труп. Дотуда, конечно, пусть сам идет, не тащить. Не забудьте сверху забросать камнями. Сделайте все, как положено.
Лейтенант понимал, что Кондратюк не хочет, чтобы он, Асадов, слышал этот приказ, и оценил его деликатность, но про себя усмехнулся. Вряд ли майору пришлось видеть и сотую долю тех, выходящих за пределы человеческого разумения зверств, которых насмотрелся он, находясь в стане моджахедов. К тому же, майор мог видеть лишь результаты, а не процесс, когда человек под немысленными пытками кричит так, как живое существо кричать не может, когда леденящие кровь звуки, от которых в прямом смысле слова начинают шевелиться и подниматься волосы, кажется, издает не горло, а вся разрываемая в муках плоть.
Кондратюк достал карту.
- Мы находимся вот здесь, - показал он. - За этой небольшой грядой, находится кишлак, в котором подполковник Жилин дал тебе одну из явок. Остальные кишлаки и явки, расположенные по нашему маршруту, позади, эта последняя, насколько меня сочли нужным информировать. Думаю, что надо воспользоваться ею. Может быть, повезет. И вообще, если содержатель явки ничего толкового не скажет, походи среди людей, посиди в чайхане, поспрашивай осторожненько. Хотя в этом деле не мне тебя учить. Тут слухи распространяются со скоростью ветра. И об этом ты лучше меня знаешь. Мне приказано посылать тебя на явки только в случае крайней необходимости. Считаю, что сейчас такой случай. Согласен?
- Согласен, - кивнул лейтенант.
- Как я понимаю, нельзя, чтобы эти люди, - Кондратюк посмотрел в сторону кишлака, - когда-нибудь тебя опознали.
- Сейчас у меня внешность не та, что обычно, - сказал Асадов. - Не беспокойтесь.
- До кишлака тебя проводит Тимохин, я будет ждать поблизости.
- Не надо, - воспротивился лейтенант. - Если нас заметят вдвоем на подходе, а я приду один, может возникнуть любопытство, а вместе с ним и подозрение.
- Что ж, тебе видней, - согласился Кондратюк. - Учти, ждем тебя до пяти часов. Не придешь, значит тебя взяли. И мы вынуждены будем отсюда уходить. Если просто задержишься по каким-то непредвиденным причинам, думаю, тебе не надо подсказывать, как оттуда выбираться и куда идти.
- Понял, командир.
- Возьми под халат пистолет с парой запасных обойм, две гранаты. А теперь переодевайся и иди без дополнительных напутствий. По себе знаю, что они только расслабляют.
Майор взял у лейтенанта бинокль и сменил его на наблюдательном посту.
Тимохин с Гамовым возвратились, когда Асадов уже ушел.
- Что думают о приказе старшие групп? - спросил Кондратюк.
- Михаил Владимирович, - почтительно назвал Марьясина полным именем Тимохин, - считает, что это правильное решение. Савченко сомневается, - ухмыльнулся он. - Конечно, вперед - это же ближе к дому.
- Дмитриевич сказал: "Правильно". Юрий Антонович передал через связного, что предпочел бы активные действия, - доложил Гамов.
- А идеи? - спросил командир и, видя непонимание на лицах прапорщиков, с легким раздражением пояснил. - Свои предложения кто-нибудь высказал? Я ведь для этого и интересовался их мнением, а не для того, чтобы они обсуждали приказ.
Тимохин с Гамовым переглянулись и одновременно пожали плечами.
- Понятно, - сказал командир и обратился к Тимохину. - Сейчас переоденешься в афганца и получишь задание. Давай по быстрому, Андрей.
Когда Тимохин предстал перед командиром в широких потертых шароварах, заношенном халате, затасканных ботинках, слегка грязноватой, одним концом спускавшейся на грудь чалме, Кондратюк окинул его внимательным взглядом и с улыбкой спросил:
- Где твое спецоружие?
Андрей откинул полу халата, под которым на поясе из ножен торчала ручка десантного ножа.
- Лейтенант Асадов ушел в кишлак пообщаться с местным населением, - сообщил командир. - Ты будешь его страховать. Спустишься до тропы, выберешь место, откуда лучше всего просматривается селение, замаскируешься и будешь наблюдать. Автомат разрешаю использовать лишь в том случае, если не будет другого выхода. Заметишь что-нибудь подозрительное, сразу возвращайся с докладом. Все. Иди.
В середине дня обладавший великолепным слухом прапорщик Владимир Омелин, на этот раз выполнявший роль радиста при командире, доложил Кондратюку, что снизу от тропы донесся какой-то неясный шум.
- Какого рода шум? - спросил майор.
- Пожалуй, удары о камни чем-то тяжелым и, кажется, голоса, - с сомнением ответил Омелин. - Может, и показалось. Хотя, был шум.
А минут через сорок вернулся довольный Тимохин с пятью наполовину заполненными водой флягами.
- Докладывай, - слишком спокойно, даже с некоторой ленцой в голосе приказал командир.
Все в группе знали, что эти интонации в голосе командира не сулят ничего хорошего. Знал и Тимохин, но возбужденный удачей не обратил на интонацию внимания и весело заговорил:
- Нашел я, значит, хорошее место. Замаскировался. Слежу за кишлаком. Там все тихо. Поглядываю и на тропу. Примерно часа полтора назад вижу: метрах в ста от меня из-за поворота тропы выходят "духи". Пятеро. Все с "бурами" на плечах. Держат их, как палки с котомками за спиной. Идут, болтают. Когда подошли ближе гляжу, у каждого фляга выпирает из-под халата.
- А может, мина? - прежним тоном спросил Кондратюк.
- Я сперва тоже так подумал, но один достал флягу и начал пить на ходу. А потом выплюнул на тропу глоток. Мне как будто в горло кость воткнули, дышать не могу. Даже в мозгу помутилось. Мы тут дрожим над каждой каплей, готовы собирать собственный пот, а они... Да может, еще нас же и ищут. Ну, когда подошли, не выдержал я, и прыгнут на них сверху. Автомат на месте оставил, чтобы желание не возникло воспользоваться. Да и даром нас учили, что ли, обходиться без оружия! Я их рубал ребрами ладоней по глоткам, ударами руки отключал, валил ногами. Только эти "буры" летели по сторонам. Ни один не успел выстрелить. И одежда, конечно, помогла. Хотя на соображение я им времени не дал, но думаю, при виде своего они подрастерялись.
- Заканчивай, - сказал командир.
- Ну, добил ножом. Оттащил трупы за скалу и - к вам для доклада. Воды ни глотка не выпил, только язык и горло смочил, чтобы проверить. Во всех - вода.
- То, что о товарищах позаботился, это хорошо, - медленно заговорил Кондратюк. - Пятерых душманов уложил - тоже будто бы неплохо. И, конечно, думаешь, что ты герой. Но ты не герой, - повысил голос командир. - Ты разгильдяй и мудак! Своей идиотской выходкой ты раскрыл расположение группы, и теперь нам надо уходить. Хуже того! О нашем существовании и районе действий моджахеды только догадывались, теперь будут знать. Даже самый тупой душман поймет, с кем они имеют дело, увидев твою работу. Не надо много мозгов, чтобы понять, - тут был только один шурави. А у них немало профессионалов, которые по следам этого побоища на тропе, по характеру ножевых ударов точно определят, что действовал только один человек. Так какого рода войска может представлять этот профессионал, этот безымянный страшный враг и, по твоему мнению, герой, - с недоброй иронией закончил он.
Багровый от неожиданно обрушившегося из него нагоняя вместо похвалы Тимохин стоял, опустив глаза, и только нервно поводил лопатками.
- Теперь вот что, - помолчав, снова заговорил Кондратюк. - Бери с собой Гамова и отправляйтесь уничтожить следы твоего безобразия. Затрите, насколько возможно, используя одежду душманов, кровь на тропе, засыпьте, если найдется чем. А не получится, оставьте больше своих следов. Трупы спрячьте в какое-нибудь углубление - слишком далеко таскать их некогда, завалите камнями.
Приказав Омелину спать, майор занял наблюдательный пост. Чрез бинокль он всматривался в безрадостную панораму лишенных всего живого скал - без единого кустика, без травинки, без клочка мха - и размышлял.
Душманы шли с "бурами". Следовательно, они не выслеживали группу. Вряд ли можно было предположить, что эти пятеро представляли собой идущую по его следу разведку. Посылать на такое дело людей со столь допотопным оружием - верх идиотизма. А руководители моджахедов не были идиотами.
Даже теперь, на шестом году войны, у афганской оппозиции, получавшей новейшее вооружение не менее, чем из десятка стран, Америки до Китая, не хватало оружия на всех бойцов страны с двадцатимиллионным населением. Пришлось извлечь из каких-то затхлых арсеналов тяжелые, как Фальконеты, древние, как фузеи, ружья времен англо-бурской войны - отсюда и название "буры". У них была очень большая отдача, надолго оставлявшая след на плече стрелявшего. Правительственные войска и органы афганского КГБ, вылавливая прячущихся среди мирного населения моджахедов, обнажали у мужчин плечи. Если обнаруживали синяки или потертости от лямок "лифчика", не помогали ни заверения в любви к власти к ниспосланному аллахом Кармалю, ни восхищение благородством шурави. Таких уничтожали на месте.
По всем правилам, выработанным опытом и здравым смыслом, после дурацкого налета Тимохина на душманов, нужно было немедленно уводить группу. Но тщательно проанализировав ситуацию, Кондратюк решил не отменять своего прежнего приказа и остаться на месте.
Вернулись Тимохин с Гамовым и по требованию командира подробно доложили, как выполнили задание.
- Теперь проверьте наличие воды во флягах, - распорядился майор. - Ту, в которой воды больше, оставьте здесь. Нас все же пятеро. Остальные Гамов с Омелиным передадут другим группам. Тимохин сменит Омелина на рации. Пусть отдохнет.
К пяти часам, встреченный возле тропы Омелиным, возвратился лейтенант Асадов, не добыв никакой полезной для Кондратюка информации. Ни агент Жилина, и никто другой в кишлаке ничего не знали, даже не слышали о беглеце. Ни один чужой человек в минувшие дни у них не появлялся, в горы никто из жителей не ходил. Когда лейтенант спускался вниз, возле кишлака его задержала хорошо замаскированная засада армейского спецназа. По описанию он не был похож на того, кого они ждали, говорил только по-таджикски, и его пропустили. Возвращаясь, он обошел засаду стороной.

-20-

Внизу, в долине, уже накапливались сумерки, а наверху, в горах, было еще светло, когда лейтенант Асадов заметил беглеца. Он же доложил командиру и передал ему бинокль. Метрах в трехстах впереди Кондратюк увидел человека в "эксперименталке" с подполковничьими звездами на погонах, с тощим рюкзаком за плечами. Он двигался сверху от уровня расположения группы Черных наискосок вниз по направлению к кишлаку. Шел медленно, его слегка пошатывало, но ступал твердо. Майор рассмотрел заросшее светлой щетиной лицо с запавшими от голода щеками, потрескавшиеся от жажды губы, однако маленькие глаза под мохнатыми ресницами обшаривали окрестность внимательно и цепко. По его медленным шагам и верным движениям было видно, что человек очень устал и держится из последних сил. "Потому и решил двинуться еще засветло, что дошел до крайности, - подумал Кондратюк. - С темнотой доберется до кишлака, где у него наверняка есть свой человек. Впрочем, может и не быть. Возможно, просто идет на риск в надежде забрести в дом, где стоят за душманов, и позаботятся о беглеце. А в форме и при звездах идет потому, что знает: моджахеды не станут стрелять в одинокого офицера, тем более в таком звании, когда за него живого в награду можно получить большие деньги. У них даже суммы расписаны по чинам и должностям".
- Лейтенант, передайте соседним группам сигнал "вижу цель", - распорядился Кондратюк и подошел к Омелину: - Свяжись с Марьясиным и Черных.
Потом подозвал Тимохина и Гамова:
- Двигайте к Малышеву и Савченко с сообщением, что их тройки переподчиняются моим заместителям. Наша группа разворачивается в цепь, поэтому сюда возвращаться не надо, а сразу занимайте свое место.
Затем он говорил с Марьясиным и Черных:
- Михаил, тебе передается группа Савченко, тебе, Юрий, группа Малышева. Разворачивайте людей в цепь. Марьясин отрезает беглеца от тропы, не давая спуститься в кишлак, и гонит вверх, навстречу Черных, который будет жать на него сверху. С востока буду подпирать я со своими людьми. Не давайте ему вырваться, из мешка. Он побежит знакомым путем назад, но далеко не уйдет - слишком устал. Думаю, что поэтому и решился спуститься в селение. Если не будет другого выхода, преграждайте ему путь огнем. Надо постараться взять его живым. Все ясно?
- Ясно, командир, - ответили заместители.
- Тогда вперед.
Люди майора, развернувшись цепью. Они преодолели метров сто, когда не выпускавший из виду беглеца Кондратюк увидел, как тот вдруг остановился и стал напряженно смотреть вниз, где, преграждая ему путь, должны были двигаться люди Марьясина. Потом, развернувшись, так же внимательно посмотрел вверх. Не обошел вниманием и направление, откуда надвигалась группа майора. Затем подался назад и скрылся за выступом скалы.
Цепь командира в несколько бросков преодолела еще сотню метров. Сам он поднялся на высокий валун и увидел подполковника, уходившего прикрываясь нагромождением скал. Двигался он довольно быстро, вероятно потому, что отступал по знакомому маршруту, которым шел в эту сторону. Кондратюк должен был признать, что переоценил усталость и недооценил волю и мужество беглеца.
Цепи Марьясина и Черных продвигались параллельно друг друга, одна постепенно поднимаясь вверх от тропы, другая - спустившись вниз. Когда они начали обгонять подполковника, зазвучали пистолетные выстрелы.
Он уходил, стреляя не наобум, а только по видимым целям то вниз, то вверх, потом и по цепи майора, когда она приблизились на расстояние прицельного выстрела. Пули пока не достигали целей, которые успевали исчезнуть за миг до того, как подполковник нажимал на спусковой крючок пистолета. Видно, изнурительный переход, голод и жажда ослабили твердость руки и верность глаз беглеца. К тому же, попасть в людей группы Кондратюка даже находящемуся в отличной форме стрелку и в более выгодных условиях для боя было нелегким делом. Тем не менее, тревожась за парней, майор связался по рации с заместителями, и приказал:
- Попугайте его огнем, чтобы он не отходил, а отползал. Быстрей обходите с тыла. Он хочет продержаться до темноты. Надо кончать с этим делом сейчас.
Вскоре застучали короткие автоматные очереди. Беглеца гнали по прямой, не пуская на относительно ровные участки. Как только он пытался свернуть в сторону, наметив более легкий путь, струи свинца загоняли его обратно под прикрытие камней. Отстреливаясь, он полз, пятился, шел, при первой возможности даже пытался бежать. Но цепи Марьясина и Черных уже обтекали его сзади.
А снизу, поглощая отроги гор, стремительно поднимались вверх сумерки.
Когда кольцо вокруг подполковника сомкнулось, он вдруг исчез. Пистолетные выстрелы прекратились еще минут двадцать назад, видимо, кончились патроны. Так что он вряд ли мог себя обнаружить выстрелом. Пришлось заглядывать за каждый камень, в каждую выемку, постепенно сжимая кольцо окружения. Первым заметил узкий вход в пещеру зоркий Костя Игнатов.
Кондратюк подозвал Асадова:
- Вот что, Мурад. Предложи ему сдаться на всех известных тебе языках, кроме русского. Почтительно упомяни Ахмад шаха Масуда. Надо полагать, он с ним связан. Раз избрал для бегства контролируемую им территорию.
Лейтенант укрылся за камнями перед выходом в пещеру и заговорил сперва на фарси, потом на таджикском, узбекском, осетинском. А когда закончил, из пещеры донесся скрипучий смех, затем хриплый голос:
- Кончайте лапшу на уши вешать, славяне. Можете болтать хоть на турецком, индийском или арабском языках, надеть хоть женскую одежду, хоть под негров перекраситься, я не спутаю выучку спецназа с суетней моджахедов. Кто у вас старший?
- Командир группы спецназа ГРУ майор Кондратюк, - ответил Игорь, понимая правоту подполковника и то, что дальше пытаться сойти за душманов было бы просто глупо.
- Во-от оно что, - несколько удивленно, с огорчением протянул Медведский. - Слышал я о тебе. Значит, уже майор. Оказывается, ты в этом районе обретаешься. Не знал. Стало быть, не повезло мне.
- Слушай, Игорь, поинтересуйся не ранен ли он, - тихо заговорил Михаил. - Если раненный сдается, на себе его не потащим. Своих раненных врагов и то предаем "блаженной смерти". Если прикажешь нести, то любому ничего не стоит оступиться, особенно ночью, и уронить его куда-нибудь в тартарары.
Кондратюк знал, что так оно и будет, и никакой следователь не докажет вины изможденного многодневной гонкой человека на голодном пайке, без воды, бредущего ночью по горам с непомерной тяжестью на плечах. А сам факт следствия неизменно будет означать утрату людьми веры в него как в командира.
- Вы не ранены, подполковник? - спросил он.
- Нет, вы ведь в меня не стреляли, - с усмешкой в голосе ответил Медведский. - А ты вежлив, майор. С чего бы это?
- Зачем хамить потенциальному покойнику? - в свою очередь усмехнулся Кондратюк.
- И на том спасибо, - хрипло сказал подполковник. - Но не радуйся, каждый человек - потенциальный покойник. А в нашем родном отечестве, где каждая прорвавшаяся к власти сволочь насилует народ и спереди, и сзади, и сверху, и снизу, потенциал жизни катастрофически укорачивается.
- Да вы, подполковник, оказывается идейный борец, - не скрывая усмешки, заметил Кондратюк.
- Был идейным в твоем щенячьем возрасте, - парировал тот, - теперь давно уже срать хотел на идею, ради которой миллионы вкалывают, чтобы роскошно жилось разжиревшим у власти ублюдкам. Сейчас я борец за себя, за нормальную человеческую жизнь для себя. А не для нашего рабского общества, которое состоит из миллионов населения и сотни граждан. Ладно, хватит, - резко остановил он себя. - Что от меня хочешь, майор?
- Хочу, чтобы вы вышли из этой норы и сдались. Гарантировать вам что-либо не уполномочен. Но думаю, что вы еще поживете.
- Поживу... пока будут потрошить, - снова рассмеялся подполковник. - А как у нас это умеют, я получше тебя знаю. Кондратюк. Нет уж, одну пулю я для себя приберег. И будьте вы все прокляты.
- Тогда кончайте эту канитель, подполковник, - сказал майор.
- А мне не к спеху.
- Зато нам к спеху. Нашумели мы тут из-за вас, надо уходить. Дмитриевич, - позвал Кондратюк, - сунь ему туда гранату.
Выдернув чеку, Малышев не бросил, а вкатил в пещеру гранату. Грохнул отозвавшийся в ближайших скалах взрыв.
Подсвечивая фонариком, Кондратюк, Марьясин, Черных и Малышев, по одному протиснувшись в узкую щель, вошли в пещеру, представлявшую собой небольшое углубление в скале. Возле задней стены истекал кровью посеченный осколками мертвый подполковник Медведский. Командир вынул у него из карманов куртки документы и пачку каких-то бумаг. Михаил развязал с трудом лежавший рядом вещмешок, вытряхнул его содержимое на пол пещеры и удивлено свистнул. Вместе с несколькими галетами, пустой флягой из-под воды и странно чистым полотенцем выпала пухлая пачка долларов в солидных купюрах и золотые кружочки размером в советский металлический рубль. Каждый подумал, что это золотые монеты, но на них не было никаких изображений и надписей, просто хорошей чеканки гладкие золотые кружочки.
- Пересчитай все, Миша, - сказал Кондратюк.
Михаил начал с долларов. И когда остальные закончили с исследованием карманов брюк, ботинок, прощупыванием швов одежды в поисках запрятанных секретов, Марьясин доложил:
- Ровно три тысячи пятьсот долларов.
Малышев выразительно посмотрел на командира. Перехватив его взгляд, остальные выжидающе замолчали.
- Нет, Дмитриевич, - покачал головой Кондратюк. - В другой ситуации мы могли бы считать эти доллары законным военным трофеем, но не сейчас. Сейчас это - вещдоки. Кто знает, что они укажут нашему приятелю, хитроумному подполковнику Жилину, а уж золото - тем более. Сколько там, Миша?
- Двадцать два кружка. Перебор, - усмехнулся Малышев.
- Не знаю, какую этот подполковник нес сверхсекретную информацию, - задумчиво произнес лейтенант Черных, - но, видно, он участвовал в очень больших делах.
- Сними с него звездочки, Дмитриевич, - оказал Кондратюк. - Моджахедам незачем знать, какое звание было у покойного.
Протиснувшись наружу, командир подозвал Омелина.
- Разворачивай рацию, - распорядился он. - Дашь шифровку подполковнику Жилину: беглец обезврежен, воды хватит на сутки, ищем площадку для вертолета.
Кондратюк повернулся к группе, впервые за двое суток собравшейся вместе. - Все слышали? Да и сами знаете, что с водой, несмотря на добытую Тимохиным, дела у нас плохи. Кроме душманов, все внимание сосредоточь на поиск вертолетной площадки. Это первое. Второе... Внизу наверняка слышали, как мы тут шумели. Поэтому меняем маршрут. Идем на север. Идем быстро. Михаил, обеспечь охранение.
- Вопрос, командир, - вскинул руку прапорщик Чернышев.
- Давай.
- Если такое дело, то, наверное, лучше спуститься в кишлак за водой? Форма одежды позволяет.
- И мы будем изображать банду глухонемых душманов?
- Ну почему? Пойдет лейтенант Асадов. А мы его прикроем.
- Значит, ты полагаешь, что я не продумал свое решение, а распорядился с бухты-барахты, - усмехнулся Кондратюк. - И вынуждаешь меня объясниться. Иногда это действительно нужно, но не сейчас. А впрочем, ладно... Так вот. Лейтенант сегодня уже был там и выдавал себя за путника. Хорош путник, который побывал в селении днем и снова пробирается туда ночью, чтобы попросить воды на семнадцать человек. Разумеется, при самой крайней нужде мы спустились бы в селение, хоть и вынуждены были бы, наполнив фляги, вырезать принявшее нас семейство. Пока такой нужды нет. Дальше. Не знаю, как в целом по Афганистану, а в нашей зоне, в Панджшере, нет ни одного селения без осведомителей моджахедов. И они, конечно, уже донесли своим о стрельбе в горах. И неизвестно, какой прием ожидал бы нас в кишлаке. Водой запастись мы могли бы у парней из армейского спецназа, сидящих в засаде на ведущей к кишлаку тропе. Но и они слышали стрельбу. А какие мы к черту "спасатели", если предстанем перед ними без единого спасенного после почти двухчасовой перестрелки. Кстати, как бы мы доказали, что действительно являемся "спасателями"? Там ведь народ недоверчивый. Но главное в том, что существование нашей группы в ее истинном предназначении держится в тайне как от чужих, так и от своих. Разве тебе неизвестно, почему мы работаем под личиной отряда системы поисково-спасательной службы? Да или нет?
- Известно, - ответил Чернышев.
- Известно тебе, что я готов выслушать и принять любое дельное предложение?
- Известно.
- Ты считаешь свое предложение дельным?
- Теперь не считаю.
- Если бы вместо этого "теперь" предварительно раскинул мозгами, то не вынуждал бы меня заниматься болтовней. И выбрал же время! Мы обсудим это, как и нарушение приказа Тимохиным, на базе во время разбора "полетов".
Так они на летный манер называли обязательный разбор действий каждого члена группы во время выполнения задания.
- Михаил, Юрий, все готовы? - спросил Кондратюк.
- Готовы, командир.
- Тогда общими усилиями завалим вход в пещеру валуном, какой осилим, и - вперед.

-21-

За ночь, вконец измотавшись, группа прошла восемь километров, не обнаружив ни одной мало-мальски пригодной площадки для вертолета. Не нашли и во время дневки, сколько ни обшаривали глазами окрестности стоянки. Командир был всерьез озабочен. Воды оставалось по три-четыре скромных глотка на каждого. Экономить больше, чем экономили они, было невозможно. Если в следующую ночь не отыщется площадка, станет совсем худо. "Глупее некуда уморить ребят жаждой", - усмехнувшись, подумал Кондратюк. Он знал, что такое случалось, но не мог понять, как такое можно было допустить. Да в такой ситуации он спустится в любой кишлак, неважно, днем или ночью, и если прозвучит хоть один выстрел, прикажет разнести его вдребезги. Если не прозвучит, придется изображать из себя мотострелков-мародеров или еще каких-то налетчиков. Понадобится - сметет любой караван.
Однако даже в этой мысленной запальчивости командиру не изменил здравый смысл в реальной оценке боевого потенциала группы. Не было случая, чтобы при огневом контакте моджахеды не превосходили ее в три-четыре раза. И не случалось, чтобы они не были уничтожены. Как правило, при таком соотношении сил одерживал победу и армейский спецназ, но здесь редко обходилось без потерь. Кондратюк в десятках боев не потерял ни одного человека, и, что неизменно вызывало сомнение армейского начальства, ни один человек не был ранен в бою. Однако в этот поиск группа вышла налегке, только с личным оружием, гранатами и небольшим запасом мин, без пулеметов и гранатомета, что существенно снижало огневую мощь и ограничивало возможности боевой активности. Командир не мог не учитывать этого.
Он не задумывался, к чему все эти оценки и рассуждения и вдруг понял: караван. Не сознавая того, мысль его работала в этом направлении - устроить засаду на караван. В любом из них, даже в малом, найдется достаточно воды. Майор тронул рукой прикорнувшего рядом радиста. Омелин мгновенно открыл глаза.
- Садись за рацию, Володя, - сказал командир.
Он сообщил Жилину свои координаты, коротко обрисовал положение, в котором оказалась группа, и попросил направить вертолеты для разведки караванов в этом районе, в пределах досягаемости для организации засады. "Ждите", - ответил подполковник.
Посылая это сообщение, Кондратюк не обольщался, что быстро получит результат. Скорее сообщил, чтобы потом не корить себя за то, что использовал не все возможности. Ему, пожалуй, одному из первых стала ясна новая тактика исламской оппозиции при проводке караванов. Раньше, пересекая границу, они углублялись на территорию Афганистана иногда на триста-четыреста километров, и по пути передавали часть груза местным военным формированиям. Информация о движении таких внушительных караванов добывалась разведкой и становилась известной советскому командованию, которое в нужное время и в нужном месте обрушивала на караван силы спецназа, войсковых подразделений, артиллерии, штурмовой авиации. Теперь же, проведя караван через границу, его останавливали в условленном месте, где всю доставленную поклажу перегружали, создавая более мелкие караваны, которые незаметно расползались по стране, доставляя груз моджахедам в различные провинции. Поняв, что их новая тактика разгадана, оппозиция с использованием разнообразных хитростей стала совмещать новую тактику с прежней. Большие караваны насчитывали иногда более двухсот машин и вьючных животных. И если бы Жилин располагал информацией о таком караване, проникшем столь далеко территорию Афганистана, для Кондратюка она была бы бесполезна. Конечно, группа могла бы частично уничтожить, а главное задержать эту махину до подхода войск или налета штурмовой авиации. Но майор не преследовал такую цель. Его целью была вода для изнуренных, мучимых жаждой семнадцати человек, возвращающихся после выполнения задании. Потому Кондратюка и удивило уверенное заявление подполковника: "Ждите".
Он не мог знать, что против именно такого полноценного каравана, проникшего на четыреста километров вглубь страны с мандатом канцелярии президента, под охраной моджахедов в форме афганских правительственных войск, готовится войсковая операция. Для полной готовности не хватало нескольких дней. Руководство операцией попросил командующего доверить лично ему новый начальник штаба 40-й армии. Подполковник Жилин связался со своим непосредственным начальством в Кабуле, объяснил положение дел с группой Кондратюка и попросил договориться с армейским командованием о частичном изменении плана и переносе сроков начала операции. Там, где сейчас расположился караван, - в заброшенном горном кишлаке километрах в пятнадцати от места нахождения группы майора - были все условия для долговременной обороны. Здесь нельзя задействовать ни боевую технику, ни артиллерию. Придется использовать крупные силы пехоты и штурмовую авиацию, которую наверняка будут поджидать имеющиеся теперь на вооружении моджахедов американские переносные зенитно-ракетные комплексы "Стингер". Наша мотопехота, не приученная к войне в горах, слабо подготовленная в военном отношении, неизбежно понесет большие потери. И неизвестно, чем может закончиться вся операция.

Подполковник предлагал вынудить душманов скрытно увести караван в другое место. Самым удобным местом является обрывистое русло высохшей летом реки, добраться к которому можно лишь по единственной приличной тропе, пролегающей относительно близко к расположению группы Карцева. Глава каравана сегодня же вечером получит сообщение от "своей", работающей на Жилина агентуры сообщение, что тайна каравана раскрыта и этой ночью планируется нападение крупных сил советских войск. Однако в течение ночи можно незаметно уйти, и пусть шурави атакуют пустое место. А чтобы подтвердить поступившие от агентов сведения, надо направить, якобы на разведку, вертолеты. Пусть демонстративно летают над кишлаком, будто бы уточняя данные наземной разведки. Но направить их только под вечер. Потому что, если встревожить их днем, они, как обычно, разбив караван на части, могут сниться места засветло. Тогда группа Кондратюка не успеет подойти к тропе и занять место для засады, потому что ей выйти на перехват можно лишь с наступлением сумерек.
А главное, на что упирал подполковник, это на выгодное для советских войск расположение каравана на новом месте. Потому что больше ему расположиться просто негде, да ему и не уйти дальше за ночное время. А там есть условия для использования не только авиации и артиллерии, но и бронетехники. Для страховки подполковник предлагал срочно перебросить батальон армейского спецназа, чтобы перекрыть выход каравана на равнину, если он вопреки всем расчетам все же сумеет за ночь преодолеть такое расстояние.
Кабульское начальство приняло доводы подполковника и обещало, связавшись с командованием армии, вскоре дать ответ. Однако в конце разговора, оценив инициативу Жилина, дало понять, что вообще-то лучше бы ему заниматься своим непосредственным делом. Он сделал вывод, что его начальство вряд ли станет торопиться с ответом, и тут же связался с полковником Клементьевым. Через несколько минут полковник был уже у начальника штабами армии. Зная о новом назначении Клементьева, тот принял его незамедлительно. Выслушав предложенный Жилиным план и доводы полковника в поддержку этого плана, начштаба поднялся из-за стола, походил по кабинету, раздумывая. Отказать полномочному представителю в Афганистане такой организации, как ГРУ, он не хотел и вместе с тем не мог отказаться от первой разработанной им на новом месте относительно серьезной операции.
- Вы не считаете, Матвей Семенович, что складывается нелепая в военном отношении ситуация? - спросил он. - Обычно мы жертвуем людьми для уничтожения караванов. Вы же, по существу, предлагаете пропустить караван для спасения ваших людей.
- Дело обстоит иначе, генерал, - сказал полковник, умышленно изъяв из обращения слово "товарищ", чтобы этой фривольностью показать не только свою реальную независимость от начальника штаба армии, но и более того...
Однако тот не понял или не захотел понять Клементьева, чувствуя надежность своего положения.
- Согласитесь, ваша импровизация с изменением плана попахивает авантюрой, - сказал он с укоризной.
- Пожалуй, вы правы в том, что наша работа нередко граничит с авантюрой, - с улыбкой ответил полковник. - Но с авантюрой осмысленной и просчитанной. А что касается того, кем и ради чего жертвовать, могу сказать следующее. Группа, ради которой предлагается не отменить, а изменить план и ускорить его выполнение, стоит многих таких караванов. Она уже уничтожила их десятка два. Причем, более десяти - своими силами, без помощи армии. И способна уничтожить еще столько же.
Полковник несколько завысил заслуги нынешнего отряда Кондратюка. Сам командир во главе подчиненных ему групп действительно участвовал в разгроме не менее двадцати караванов афганской оппозиции. На его нынешнюю группу из этого количества сходилось семь уничтоженных самостоятельно и два - с привлечением армейских частей и авиации.
- К тому же, прошу учесть, что караваны - не основная, а попутная работа данной группы, - добавил Клементьев.
- Ну, если это профессионалы такого уровня, - развел руками начштаба, - то, наверное, уж найдут способ с честью выйти из создавшегося положения, не нарушая планов командования.
- Они найдут выход и из преисподней, - заверил полковник. - Но хотелось бы без жертв.
- Какая же война без жертв, - снисходительно усмехнулся генерал. - Разве что в разведке.
- В хорошо поставленной разведке, - сухо уточнил Клементьев. - Во всяком случае, в этой разведывательно-диверсионной группе до сих пор не было ни одной жертвы.
И, не обращая внимания на удивление начштаба, подкрепленное поднятыми бровями, официально закончил:
- Жаль, что мы не поняли друг друга, товарищ генерал-майор. Прошу простить за беспокойство.
Вернувшись к себе, он приказал дежурному офицеру своего радиоцентра немедленно разыскать командующего армией, который находился где-то в войсках. Командующего нашли, и проблема была решена за пять минут. Войскам, участвующим в операции, тут же был отдан приказ перегруппироваться согласно измененному плану. Начальник штаба армии пригласил к себе Клементьева.
- Могу вас порадовать, - с некоторой торжественностью произнес он. - Мы рассмотрели ваше предложение и решили принять его. Не такие уж мы бурбоны, как видите. Но учтите, что ответственность полностью ложится на вас.
Полковник не стал подыгрывать генералу в его желании сохранить лицо при уязвленном самолюбии.
- Благодарю вас, - сказал он. - Я уже говорил с командующим.
Через месяц начальник штаба был отозван в Союз с перемещением на генеральскую же, но низшую должность без надежды, как он догадывался, на скорое повышение. Сдав дела своему преемнику и поняв, что в перемене его служебного положения замешан Клементьев, генерал не удержался от того, чтобы не нанести ему визит.
- Мое перемещение - ваших рук дело? - спросил он.
- Отчасти, - ответил генерал-майор Клементьев, которому недавно было присвоено это звание. - Но прежде всего, это результат вашего недопонимания некоторых вещей.
Все это было позже, а тогда подполковник Жилин вышел на связь с Кондратюком уже через два часа. Группе следовало повернуть на юго-запад, пройти ночью по горам шесть километров и перекрыть засадой единственную тропу, по которой мог двигаться рассредоточенный караван. Жилин подчеркнул, что желательно уничтожить головную часть каравана, чтобы вынудить идущих сзади замедлить движение. Если за головным дозором, который обычно шел двух-трех километрах впереди, моджахеды пустят ложный караван, то и в нем, надо полагать, хватит воды для группы. Подполковник предложил оказать помощь боевыми вертолетами. Ориентируясь на световой сигналы с земли, они могли бы в нужное время нанести по каравану ракетный удар. Но Кондратюк поблагодарил и отказался. "Путь дозору назад, на помощь своим, мы перекроим минами, - сообщил он. - А вертолеты перебьют нам все бурдюки и фляги с водой". Жилин был доволен: раз командира не оставили уверенность в своих силах и чувство юмора, значит дела обстоят не столь уж трагично.
Майор коротко охарактеризовал парням ситуацию, изложил суть предложенного подполковником плана и сказал:
- Жилин упустил один, но самый важный момент. Шесть километров по горным отрогам - это даже несколько превышает нашу обычную скорость. Стало быть, к месту засады мы выйдем, когда караван, скорее всего, уже пройдет. Поэтому, чтобы оказаться там вовремя и успеть выбрать подходящую позицию, мы рискнем выйти часа за три до наступления темноты. Будем надеяться, что камуфляж под душманов нам поможет. Все равно деваться некуда.
В течение дня на всем обозримом пространстве не было замечено ни одной живой души. Лишь иногда орлы взмывали над дальними скалами и, покружившись в потоках нагретого воздуха, плавно опускались обратно. От нагретых солнцем камней исходил жар. Но люди не были мокрыми от пота, потому что мало пили, а выступавший пот тут же высыхал. Всем хотелось пить, но каждый понимал, что оставшиеся глотки надо оставить на дорогу. Людей тянуло на дрему. Только Марьясин держался бодро.
- Вид того козак гладок, що поив, та на бок, - укладываясь рядом с Кондратюком неестественно весело сказал он, а немного полежав, тихо заговорил. - Какая все-таки унылая страна. Какие скучные, молчаливые горы. Наверное, по этим вот самым камням, которые жгут мне спину, когда-то шли воины Александра Македонского. От этих гор должна исходить мудрость истории. А на меня они веют тоской. Нет в них жизни. Найдешь нечаянно пучок засохшего мха и радуешься, словно увидел склоненную над прудом иву. Наверное, в Альпах с их альпийскими лугами и воевать было бы веселей, и умирать легче.
Время тянулось бесконечно. Казалось, никогда не кончится этот день, не замрет в неподвижности от жары колеблющийся над головой воздух. И когда, наконец, раздалась команда приготовиться к движению, все восприняли ее с облегчением.
За три часа дневного времени, двигаясь со всей возможной осторожностью, они прошли три с половиной километра, на оставшиеся два с половиной потребовалось почти четыре часа. Однако на отмеченную на карте точку вышли заблаговременно.
Стиснутая скалами относительно широкая тропа, на которой могли разойтись два мула с поклажей, петляла, делала замысловатые повороты, то опускаясь в низину, то устремляясь вверх. Место для засады удалось выбрать не сразу, но выбор был удачным.
По ту сторону к тропе спускался двухсотметровой ширины относительно пологий незагроможденный камнями склон. Северо-восточная сторона, где было облюбовано место для засады, представляла собой нагромождение камней, валунов, скал. Отсюда и намечалось нанести удар. Не кинутся же душманы вверх под огонь автоматов. Они побегут на противоположный склон, где негде укрыться, где расстреливать их можно будет на выбор.
- Вот бы когда пригодился мой пулемет, - со вздохом сказал прапорщик Весуев.
- Да и мой бы не помешал, - отозвался его коллега по оружию Гамов.
- К пулеметам еще бы пару горных мортирок со снарядами на картечь, - усмехнулся Марьясин.
- Рассредоточиваемся так, чтобы расстояние друг от друга было метров десять-двенадцать, - заговорил Кондратюк. - Караван выйдет слева. Левофланговой четверкой командует Марьясин. Бери к себе, Миша, слухача Омелина и Игнатова с его соколиным зрением. Правый фланг обеспечивает Черных. Ты, Юра, возьмешь в свою группу нашего лучшего минера Чернышева. Как только проедет дозор, пошлешь его с кем-нибудь следом, чтобы примерно в километре от нас заминировали дорогу на тот случай, если дозор во время боя решится прийти на помощь своим. Сигнал к бою подает Михаил. Как только с тобой поравняется последний в караване душман, бей очередью. Все начинают с гранат, думаю, по две на каждого хватит. И сразу - огонь из всех автоматов, беспрерывный огонь. Прошить свинцом каждый метр тропы в своей зоне обстрела. Надо оглушить их, ошеломить, подавить психику, чтобы в головах осталась лишь одна мысль - бежать из этого ада. А бежать им кроме открытого противоположного склона, некуда. Здесь тоже каждый следит за своим сектором. Дмитриевич, ты берешь под свое начало четверку слева от меня. Лейтенант Асадов - пятый в моей группе, будет находиться рядом со мной.
- Ясно, - кивнул Малышев. - Но погоди, Васильевич. - У каждого свой сектор, это, конечно, правильно. Но ведь мы не знаем, какой будет караван. А если половина его уже уйдет за наш правый фланг, когда последний ишак поравняется со старшим лейтенантом, тогда как?
- Те, что минуют засаду, пусть уходят. Юрий Антонович со своими людьми подгонит их автоматным огнем и гранатами, чтобы уходили, не задерживаясь. Не захотят удирать, он будет сдерживать их до тех пор, пока мы не расправимся с теми, кто окажется напротив нас. Если побегут, то наскочат на поставленные Чернышевым мины, остановятся, залягут и начнут палить во все стороны. Могут завязать бой и со своим дозором. К этому времени нас здесь уже не будет. Примерно таким я вижу расклад боя. А как получится, посмотрим. Теперь дальше. Каждый должен собрать с десяток камней. По моему сигналу - трассирующая очередь вверх - все ссыпают камни вниз, имитируя атаку, чтобы вызвать огонь уцелевших душманов. Кончаем с ними и - все вниз. Собираем уцелевшие фляги, бурдюки и быстро назад. Собираемся здесь, на этом месте. Затем найдем, где поудобнее перебраться на ту сторону, и двигаемся ближе к дому. Если все понятно, тогда по местам и замереть.
Миновал час напряженного молчаливого ожидания, пошел второй. Им приходилось и сутки, и двое лежать почти без движения, лишь иногда осторожно поворачиваясь на бок, чтобы помочиться. А кто, не выдержав, отползал, чтобы опростаться "по-большому", рисковал надолго прослыть засранцем. Умение ждать являлось одним из условий их профессионализма.
От Марьясина поступил и был тут же передан по цепи сигнал о приближении каравана. Минут через двадцать явственно донесся стук копыт по каменистой тропе и постепенно усиливался, приближаясь. Показались десятка полтора ишаков без поклажи, за ними метрах в тридцати без особой настороженности шли двадцать вооруженных моджахедов - головной дозор. Ишаки, изредка подгоняемые шагавшим вместе с ними погонщиком, шли на заклание, чтобы проложить людям путь через минные заграждения. Обычно для этого перед собой гнали стадо овец. И не только.
Каждый из сидящих в засаде парней сейчас, несомненно, вспомнил, как они с ротой приданного группе армейского спецназа двое суток поджидали караван с ракетными снарядами, патронами, минами и оружием на тропе в районе города Файзабад. Там они впервые увидели, как советских военнопленных разрывало на поставленных группой минах, но помочь были не в силах. Около часа тогда длился бой, безжалостный, на уничтожение. И хотя начальство приказало взять пленных, ни одного моджахеда не оставили в живых. Раненых прошивали очередями от лба до мошонки. Людьми овладела ярость, но выучка взяла свое. В роте оказалось всего трое легко раненных, в группе Кондратюка по задело никого. Душманы оставили семьдесят два трупа. Уже никогда но придется им гнать пленных на мины.
Прошло еще минут тридцать, прежде чем на тропу перед засадой вышел караван - тридцать ишаков, несущих на спинах ящики, тюки, свертки, в сопровождении пятидесяти моджахедов, включая погонщиков. Для такого каравана охрана была незначительной. Но, прежде всего, обращало на себя внимание другое: животные шли легко и звук копыт о тропу был звонким, как и у тех ишаков без поклажи, которых гнали на мины. Нет, совсем не так на каменистой тропе звучат копыта животных, несущих тяжелый груз. "Ложный караван, - решил Кондратюк. - Но для нас это ничего не меняет. И, в общем-то, хорошо, что небольшой караван. Головные ишаки не успеют выйти за правый фланг более чем на сто пятьдесят метров растянувшейся цепи. Все окажутся в зоне кинжального огня".
Слева коротко ударил автомат. И тут же, разрывая и дробя караван, на тропе взметнулось пламя семнадцати взрывов. С задержкой для взмаха рук еще семнадцать кустов огня вздыбились среди ревущих в предсмертной агонии животных, кричащих от страха и боли, лежащих, ползущих, мечущихся людей. Разом зарокотали семнадцать автоматов. Свинцовые плети безостановочно хлестали по тропе, сея смерть всему, что там еще оставалось живого. Рванувшиеся к противоположному склону человек десять полегли у его подножья. Вынув пустой магазин, Кондратюк вставил другой, и дал вверх очередь трассирующих пуль. Грохоча, словно сапоги атакующих, обрушились вниз камни. С тропы раздалось два винтовочных выстрела, прозвучала очередь автомата. Туда, на вспышки, снова обрушился ливень огня.
Парни спустились вниз, и каждый в своем секторе обстрела занялся поисками фляг и бурдюком с водой. Изредка звучали выстрелы, добивавшие раненых.
- Передайте Марьясину и Черных, чтобы обеспечили охранение с флангов, - приказал командир.
Команда прошумела по цепи влево и вправо. Кондратюк прошел несколько десятков метров вдоль оставшегося от каравана кровавого месива, поднял несколько фляжек. Лишь в одной оказалась вода, остальные были прострелены.
- Что, Валера, кажется, не очень мы разжились, - сказал, подойдя к обыскивающему трупы Савченко.
- Не очень, командир, - ответил прапорщик. - Я только одну флягу нашел.
- Так и должно быть. После такого огня... Пора заканчивать, - сказал майор.
Когда все собрались на условленном месте, Кондратюк окинул взглядом людей.
- Раненые есть? - спросил он. Молчание было наилучшим ответом.
- Отлично, - сказал Кондратюк. - Миша, сколько взято воды?
- Четырнадцать фляжек, - ответил Марьясин. - Много пробитых, а в некоторых вообще воды не было.
- Наверное, можно найти еще, если поискать, - сказал Черных. - Но рыться в этом... - Он покачал головой.
- Я искал бурдюки, - отозвался Малышев. - Нашел три. Все стекли. Да и того, что есть, хватит до дома. А караван-то липовый.
- Надо, чтобы хватило, - сказал майор. - А караван действительно ложный.
- Дозор что-то не спешит этим на помощь, - кивнул вниз Савченко.
- Все равно бы не успел, - заметил Куценко. - Далеко оторвался. Мы ведь тут минут за десять управились.
- Было бы желание, уже успел бы добежать до мин Чернышева. Но взрывов не слышно.
- Метров в двухстах левее переходим на ту строну тропы, - сказал Кондратюк. - Вперед, время дорого. Светает.
В рассветных сумерках они успели отойти от места боя километра на два. Еще два прошли, прихватив час светлого времени. Объявив привал на дневку, командир сообщил Жилину о разгроме ложного каравана, и дал новые координаты группы. Потом распорядился отодвинуть охранение подальше и приказал всем изучать местность в поисках вертолетной площадки.
Когда основная группа, позавтракав галетами, устраивалась на отдых, вернулся провожавший людей в охранение веселый Марьясин и с улыбкой сказал:
- Кончай ночевать, командир. Есть вполне подходящая площадка. Могут сразу два вертолета сесть.

Кондратюк выложил перед Жилиным все, взятое у подполковника Медведского. Тот бросил взгляд на доллары, повертел в пальцах золотой кругляк, затем внимательно посмотрел бумаги, отложил их в сторону и спросил:
- Ты понимаешь, что все это значит?
- Нет, - ответил Кондратюк. - Но догадываюсь.
- Парень ты умный, образованный, юрист все-таки, - заговорил подполковник. - И, наверное, догадываешься правильно. Так вот что я тебе посоветую, Игорь. Держи свои догадки при себе. А еще лучше - забудь о них.


-22-

Заместитель председателя КГБ, непосредственный начальник Сиворонова Андрей Андреевич Скрипун не очень-то поверил в автомобильную катастрофу с машиной генерал-лейтенанта, хотя вроде бы не было повода для сомнений. Он знал, что его верный, надежный помощник был не дурак выпить, мог позволить себе это и в рабочее время, когда находился по делам вне конторы, нередко в таком состоянии менялся местами с водителем, чтобы продемонстрировать свое мастерство вождения. Все подтверждало, что именно так произошло и на этот раз. В смятой, искуроченной машине, рухнувшей с обрыва, за рулем находился генерал-лейтенант. Экспертиза показала, что он, его адъютант и охранник находились в состоянии изрядного опьянения, водитель, как ему и положено, не принял ни капли спиртного. Тщательное исследование тел, проведенное по просьбе Комитета лучшими патологоанатомами и другими специалистами, показало, что потерпевшим не делали уколов, их не пытались отравить, в крови и мозгу не было ничего, что дало бы повод предположить использование психотропных препаратов. Ничто не указывало на возможность насильственной смерти, закамуфлированной под автомобильную катастрофу. И все же Скрипун сомневался. Во-первых, потому что знал о редкостно развитом у Виктора Степановича чувстве самосохранения, которое просто не позволило бы ему влипнуть в банальное автопроисшествие, тем более со смертельным исходом. При этом, во-вторых, все было настолько ясно, без малейшей зацепки, способной вызвать сомнения в достоверности происшедшего, что невольно наводило на мысль: если это все-таки не катастрофа, то дело проделано высококлассными профессионалами. Такие нашлись бы в его конторе. Почему бы им не найтись и в другом месте? А раз появились сомнения, он обязан был проверить их основательность или, напротив, убедиться в их необоснованности.
Генерал-лейтенант Сиворонов давно заслужил право самостоятельно, без лишнего вмешательства и опеки начальства решать поставленные перед ним задачи. Однако он, как правило, вел запись своих телефонных переговоров. Было известно, что и в то утро он с кем-то говорил по телефону, после чего поспешно вышел. Но записи разговора не было. Беседа Андрея Андреевича с Фаиной Николаевной, о давней связи Сиворонова с которой Скрипун, разумеется, знал, ничего не прояснила. В тот день она не встречалась с Виктором Степановичем. Она опоздала на работу, о чем заранее предупредила по телефону своих сотрудников, потому что у нее были дела в городе. Проверка показала, что дела действительно были, и как раз во время исчезновения генерал-лейтенанта. Если бы ему было известно об отношениях Сиворонова с ее дочерью, тогда он, конечно, копнул бы глубже. Но, в конечном счете, докопался бы лишь до мошеннической проделки Сиворонова с местной наркомафией, которая, вероятно, с ним и расправилась. А Фаина Николаевна не хотела делиться этой неблаговидной информацией о любимом человеке с его начальником.
Не мог он не вспомнить и о генерал-майоре Ермолине, которого столь жестко шантажировал покойный. Но тот в это время был в Афганистане. Правда, выехал туда раньше, чем планировалось. Однако он вовсе не обязан был сообщать об этом ни Сиворонову, ни кому-нибудь другому из КГБ, поскольку согласия на сотрудничество не давал. И все же... В его отсутствие из советского посольства в Канаде был отозван его сын. Проверка показала, что сделано это было без вмешательства отца либо кого-то другого из ГРУ. Просто перед тем, как отправить его с повышением в должности в другую страну, он должен был поработать некоторое время в соответствующем отделе МИДа. "Ну, этот-то никуда от нас не денется, - подумал Андрей Андреевич. - Впрочем, как и его отец". Компромат на сына покойный Виктор Степанович подготовил основательно. Скрипуну было известно, что генерал-майор, вернувшись из Афганистана, тут же убыл в другую командировку. Информаторы из ГРУ пока не знали, куда и на какой срок. Но в свое время Сиворонов дал ему на размышление месяц. Из этого Ермолин и будет исходить, если не хочет отдать на заклание своего Максима. Он не может не понимать, что отзыв сына в Москву не меняет дела.
Пусть генерал-майор даже опоздает с возвращением, не беда. Чем больше будет думать, тем вернее придет к мысли о неотвратимости своего поражения. Когда вернется, надо будет прижать его, не откладывая. "А интересно было бы заменить им Сиворонова, - с усмешкой подумал вдруг Андрей Андреевич. - Замена полноценная, даже с наваром".
С Луи Лепитром у Ермолина все сладилось быстро. В пределах допустимого он откровенно поведал, в какую передрягу втянули его сына, и попросил уладить дело с лжесвидетелями, а в качестве гарантии дальнейшей безопасности достать доказательства связей КГБ с местными воротилами наркобизнеса. Тот сразу все понял, и оценил, что советской разведчик, который учитывал их прежние отношения, мог бы, угрожая шантажом, требовать, даже отдаленно не намекнул об этом, а просил хоть и о серьезной, но все же дружеской услуге. Однако Луи Лепитр тоже был профессионалом и спросил, зачем КГБ до такой степени необходим, в общем-то, рядовой дипломат.
- Им нужен я, - ответил Ермолин.
- Я готов помочь каждому, кто берется хоть чем-то навредить КГБ. Ты просто стимулируешь меня на выполнение моих обязанностей, - рассмеялся Луи, оценив откровенность своего бывшего друга. "Может быть, и не совсем бывшего", - мелькнула у него мысль.
Как заместитель министра внутренних дел он много знал о криминальном мире своей страны, включая боссов наркобизнеса. И этот мир хорошо знал его. Поэтому ему нетрудно было договориться. Мафия по своим каналам известила КГБ, что в интересах дальнейшего плодотворного сотрудничества необходимо дезавуировать ошибочные показания их людей, данные против советского дипломата Максима Ермолина. Боссы объясняли свое решение тем, что МВД страны стало что-то известно об этом деле. И они предпочитают поступиться малым, чтобы сохранить большое, то есть взаимовыгодные перспективные связи между ними и КГБ. Однако они обманули своего делового партнера. Чуть позже Лепитр собрал достаточно доказательств существования этих связей.
Когда Луи Лепитр сказал Ермолину о передаче мафией сообщения для КГБ об отзыве ложных свидетельских показаний своих людей, тот изменился в лице, мгновенно представив, какими это может обернуться неприятностями.
- Что-то не так, Мишель? - удивленно спросил Луи, называя Ермолина, как прежде, а не новым, наверняка вымышленным именем.
- Когда они передали сообщение? - уточнил Ермолин.
- Вчера. И я хотел скорей тебя порадовать.
- Спасибо. А "что-то не так" здесь в том, что они слишком поторопились. Наверное, очень уж ты их прижал, - заставил себя улыбнуться Ермолин. - Но тут моя вина. Я не предупредил тебя, что с этим дезавуированием следовало подождать до нужного момента.
Местные отцы наркомафии, не желая того, своей поспешностью раскрыли перед КГБ цель командировки Ермолина в Канаду.
Теперь, проанализирован ситуацию, замешанные в деле работники КГБ и прежде всего Андрей Андреевич Скрипун, пусть косвенно и бездоказательно, но тем не менее смогут связать ГРУ с гибелью Сиворонова. Ермолин поспешил в радиоцентр находившейся, как обычно, на территории посольства резидентуры, вызвал шифровальщика и отправил сообщение непосредственно на имя начальника ГРУ. Он изложил сложившееся положение дел и попросил позаботиться о безопасности Максима. Зная, что Иван Петрович Вашутин непременно выполнит его просьбу, он почувствовал облегчение.
Андрея Андреевича Скрипуна давно уже ничто не могло повергнуть в состояние шока. Но, ознакомившись с депешей канадской наркомафии, он испытал что-то близкое к этому состоянию. Хотя, вроде бы, и не имелось к тому оснований, первая его мысль была о том, что ГРУ пытается проследить связи КГБ с зарубежным наркобизнесом и, похоже, преуспевает в этом. Не зря же министерство внутренних дел Канады до такой степени заинтересовалось делами мафии, что возникла угроза раскрытия ее отношений с КГБ. И произошло это сразу после появления в стране генерал-майора Ермолина. Значит, у него остались там хорошие связи с тех пор, как он, будучи нелегалом, проработал в стране несколько лет.
Скрипун размышлял, исходя из худшего варианта. Если допустить, что генералу удастся собрать неоспоримые доказательства, а иные просто не проймут - о подключении КГБ к международному наркобизнесу, то ГРУ непременно передаст материалы в ЦК. Конечно, у КГБ там достаточно своих людей, чтобы попытаться если не замять, то спустить дело на тормозах. А если не удастся?.. Хорошо, что Горбачев не ладит с военными. Со времени своего прихода власти он ни разу не обсуждал с ними военно-политическую обстановку в мире. Без их ведома и согласия решил политическими методами уменьшить военную опасность для Советского Союза и в результате разрушил систему безопасности страны, на создание которой потребовались жизни и труд двух поколений. Его новаторские амбиции в любом деле явно не обеспечивались насыщенностью его интеллекта.
Сообразив, что его занесло не туда, зампред усмехнулся и вернулся к теме о своей личной безопасности. Если не удастся спустить дело на тормозах или распылить его на мелкие отдельные обвинения, тогда будет плохо, полетят головы. Особенно, если пригрозить Горбачеву, столь дорожившему своей репутацией миротворца, международным скандалом. А ГРУ пригрозить сумеет, не напрямую, конечно, а каким-нибудь обходным, но верным путем.
Скрипун не верил, что разведка Генштаба решится устроить вселенский скандал о сотрудничестве КГБ с заграничной наркомафией, подбросив прессе нужную информацию. Это было бы непатриотично. Там же собрались преимущественно патриоты. Но угроза таким скандалом была вполне возможна. А если все же решатся? Пусть не ГРУ, а этот Ермолин? Ведь, судя по всему, раньше других именно у него окажется информация. "Вот задал задачу, сволочь, - думал Андрей Андреевич. - Неужели осмелится в отместку за сына? Это было бы не только непатриотично, а просто непорядочно по отношению к стране". Ему как-то не приходило в голову, что верхом непорядочности по отношению к государству является сам факт обогащения руководителей службы государственной безопасности за счет продажи наркотиков, разрушающих здоровье народа. Не думал он и о том, что в случае отказа Ермолина от сотрудничества сам он без колебаний передал бы зарубежной прессе фальшивки, обвиняющие Максима в связях с наркодельцами. Лично Андрей Андреевич Скрипун не обременял себя порядочностью. Но это не мешало ему ждать и даже требовать порядочности от других.
Иван Петрович Вашутин был прав, назвав его злобным мужиком. Чем чаще Скрипун вспоминал Ермолина, тем больше его душу заполняла злоба. И надо же было ему, считавшему себя знатоком человеческой натуры, так ошибиться! Его корчило при воспоминании о том, как легкомысленно он хотел дать генерал-майору карт-бланш для проверки системы защиты их разветвленной мафиозной организации, доступ в которую был разрешен только проверенным людям. Если бы Ермолин принялся за расследование их весьма разнообразной деятельности, то далеко бы не продвинулся даже с помощью ГРУ. Но генерал не стал заниматься этим сложным и почти бесперспективным делом. Вместо того чтобы выкуривать противника из захваченного им здания, он решил нанести по нему мощный бомбовой удар. А ведь мог же он, многоопытный кэгэбист, ожидать от этого зубра разведки неординарных действий. Впрочем, может быть, все обстоит не так уж плохо, если обуздать фантазию. Пока нет оснований считать, что генерал располагает нужной информацией о наркодеятельности КГБ. В сущности, фактом можно считать лишь то, что Ермолин пресек шантаж, выведя из-под огня своего сына. Действительно, показания отечественных торговцев наркотиками без свидетельств людей канадской наркомафии превратились в ничто. Кому известно, что в этой организации могут заставить человека признать свое участие в распятии Христа. Таким образом, генерал одним ударом избавился от компромата на сына, и сам ушел из рук КГБ. Шантажировать его теперь было нечем. Они его явно недооценили. Напрасно Сиворонов раскрыл перед ним все козыри, надеясь припереть его к стенке. Ермолин побил эти козыри. Неожиданно выплыла подспудно зревшая мысль: "А не причастен ли генерал к смерти Сиворонова? Он больше, чем кто-либо другой имел основания испытывать ненависть к генерал-лейтенанту, взявшемуся хамски, нагло вербовать его будто несмышленыша, за что, быть может, и поплатился. Ведь организовать это вполне возможно и без личного присутствия. Хотя, какой смысл? Ермолина считают блестящим аналитиком. Живой Сиворонов никак не мог бы помешать ему сделать то, что он сделал. А мертвый становился обузой". Рассуждения его были логичны. И тем не менее прежнее сомнение Андрея Андреевича понемногу трансформировалось в подозрение. А с подозрением росла злость. Он давно уже отвык стойко переносить поражения, потому что отвык от поражений. И сейчас вовсе не намерен был смиренно принимать этот неожиданный, ошеломляющий удар, разваливший так хорошо подготовленную операцию.
"Генерал-майор Ермолин профессионал такого уровня, что для себя он вряд ли использует заповедь ординарных разведчиков "Меньше знаешь - дольше живешь", - размышлял Скрипун. - Этот скорее считает наоборот, и правильно считает. А вот для его сына это правило было бы уместным. Он вполне мог допустить, что его сын окажется у нас. Значит, вряд ли рассказал ему о сфабрикованном против него компромате. Это-то и надо выяснить прежде всего. И, если я не ошибаюсь, можно будет сыграть даже не краплеными, а уже сброшенными картами. Тогда этот генерал-майор еще будет ходить у меня, как бычок на веревочке, сам не ведая того". Тщательно продумав осенившую его идею, Андрей Андреевич даже руки потер от злобного удовольствия. "Отомстить за оскорбление, это все-таки хорошее дело. И вообще месть - дело праведное".
На следующий день Максима Ермолина пригласили в КГБ. Сначала доброжелательно расспрашивали о работе советского посольства в Канаде. Потом перешли на личную жизнь сотрудников. А когда Максим отказался отвечать, попросили рассказать, как он сам проводил свободное время.
- Спросите у ваших людей, находящихся при посольстве, - ответил Максим, не понимая, чего они от него добиваются. - Наверное, их мнение будет для вас больше значить.
- Мы и спросили, - сказали ему. - И наши люди сообщили, что в личной жизни вы, Максим Анатольевич, вели себя недостойно, дискредитируя звание советского дипломата. Не утруждайте себя возражениями.
Перед ним веером рассыпали фотографии, которые генерал-лейтенант Сиворонов демонстрировал генерал-майору Ермолину. На сына они произвели куда большее впечатление, чем на отца. Он был просто ошеломлен и долго не мог прийти в себя.
Об этот тут же сообщили Скрипуну, и тот с удовлетворением принял это сообщение. То, что он всего лишь предполагал, можно было считать доказанным. Генерал-майор решил не просвещать сына относительно подготовленной против него акции. На этот раз правило "Меньше знаешь - дольше живешь" обернулось к Ермолину своей обратной стороной.
- Попугайте его, как следует, - распорядился зампред. - И когда он проникнется сознанием собственного ничтожества, тут же - второй раунд. Сделайте из него дерьмо, потом лепите, что надо.
Максиму пояснили, что эти снимки сделаны одним канадским тележурналистом. И если бы люди КГБ из советского посольства вовремя не перехватили его, снимки 'были бы не только продемонстрированы по телевидению, но и проданы газетам. Это вылилось бы в большой международный скандал. Подавленный Максим даже не подумал о том, что если они следили за тележурналистом, значит, следили и за ним. И могли бы при желании не допустить съемки.
- Теперь этими снимками располагаем только мы, - сказали ему. - Кроме нас, никто о них не знает. Но стоит ознакомить с ними ваше мидовское начальство, и вам придется навсегда распроститься с дипломатической карьерой. Нам известно, что вас считают талантливым дипломатом, и мы не хотели бы использовать эти материалы вам во вред.
- И что для этого должен сделать я? - спросил постепенно освобождающийся от шока Максим. - Мы могли бы договориться.
Максим понял, о чем дальше пойдет речь, но помня, с каким презрением и брезгливостью к этой организации в целом относится отец, сказал:
- Если вы хотите, чтобы я пополнил число ваших бесчисленных доносчиков, то мы не договоримся.
- Вот дела! - с наигранным удивлением воскликнул один из беседующих, обращаясь к двум своим коллегам. - Утопающему бросают канат, чтобы вытащить его из пучины, а он, захлебываясь, заявляет, что канат не продезинфицирован.
- Значит, вы не желаете помочь людям, которые помогли вам избежать мировой огласки ваших сексуальных похождений? - заговорил второй. - Отказываетесь сотрудничать с органами, призванными защищать интересы страны?
- Знаете, мне приходилось читать, как в периоды сталинских репрессий следователи из вашего же ведомства, не добившись от арестованных признания их несуществующей вины, заявляли: "Как коммунист вы должны это сделать, потому что это нужно для партии". И находились даже очень неглупые люди, которые подписывались под явной клеветой на самих себя.
- А где вы в нашем случае видите клевету?
- Разве шантаж лучше?.. Что касается защиты интересов страны, то защищать их является содержанием моей работы.
- Может быть, правильнее будет сказать в прошедшем времени? - спросил один из присутствующих.
- Что ж, пусть будет так, - заявил окончательно пришедший в себя Максим.
Когда Скрипуну доложили, что объект не только не проникся сознанием своего ничтожества, а успел оклематься и даже начинает показывать зубы, тот коротко приказал: "Добивайте".
Тон беседы сразу резко изменился, и Максим понял, что теперь за него берутся всерьез.
- Ну, хватит из себя целку строить. Тем более, после таких занимательных постельных курбетов, - насмешливо сказал старший в тройке, кивая на все еще лежавшие перед Максиме фотографии. - Хотя это можно объяснить чрезмерной половой потенцией. А чем ты объяснишь вот это, дипломат хренов?
Он сунул ему под нос свидетельские показания отечественных и канадских наркоторговцев, утверждающих, что именно Максим Ермолин, ответственный работник советского посольства в Канаде был связующим звеном между советской и канадской наркомафией. Прочитав документы, Максим обвел взглядом сидящих в кабинете людей и растерянно сказал:
- Но это же фальшивки.
Присутствующие засмеялись. Потом посыпались реплики.
- Другого ответа мы и не ждали. Нет, приятель, любая экспертиза признает подлинность этих документов. И любой суд отправит тебя лет на пятнадцать кормить вшей на нарах и чесать пятки паханам.
- С такой привлекательной внешностью любой активный педик захочет сделать его своей "девицей". Глядишь, еще передерутся.
- Вот, значит, как ты, сука продажная, защищал за рубежом интересы страны! Значит, вот какое "содержание твоей работы"!
- И знай, что за твои половые извращения с этой канадской прошмандовкой ты рискуешь не только своей карьерой, за эти дела и твоего папашу выметут из ГРУ поганой метлой. Да и мы еще поинтересуемся, не работали ли вы на пару.
- А если содержание этих, учти, подлинных документов действительно кем-то сфабриковано, то суду это надо еще убедительно доказать. Голословному отрицанию там грош цена. А кто будет доказывать? Ты? Каким образом? А нам доказывать какой интерес?
- Оказался ты, парень, в дерьме по самые уши, можно сказать, уже захлебываешься. И не мечтай выбраться.
- Без нашей помощи.
- А с какой стати нам ему помогать? Он ведь нам помогать не желает. Или желаешь?
- А если пожелаю? - глухо спросил Максим.
- Тогда другое дело, другой разговор. Тогда мы можем не дать ход этим документам.
- Следовательно, вы знаете, что это фальшивки?
- Ну, опять за рыбу деньги! Да откуда нам знать! Но мы люди рациональные и знаем, что в лагере или тюряге для нас ты ни малейшей ценности не представляешь. А находясь на свободе, можешь быть полезен: ты - нам, мы - тебе.
- Что от меня требуется? - спросил Максим.
- Оставьте нас вдвоем, - обратился старший к коллегам. И, когда те вышли, заговорил. - Только не вскакивай и не брызгай слюной от возмущения. Речь пойдет о твоем отце, генерал-майоре ГРУ Анатолии Павловиче Ермолине. Спокойно! - подняв руку, прикрикнул он, видя, как вскинулся Максим. - Упаси бог, его никто ни в чем не подозревал и не подозревает. Я не имею права раскрывать, зачем это нужно, но мы хотим как можно больше знать о твоем отце. А кто об отце может знать больше, чем его сын?
- Можете считать, что я уже достаточно запуган, и ко мне снова можно обращаться на "вы", - усмехнувшись, сказал Максим. - И, может быть, вы, наконец, скажете, как к вам обращаться?
"Что-то наш босс недомыслил с этим парнем, - с удивлением взглянув на Максима, подумал старший. - Интеллигент-то он интеллигент, но мужик крепкий".
- Хорошо, - улыбнулся он, - будем на "вы". Зовут меня Аркадий Степанович, фамилия Ульев, звание подполковник.
- Значит, вы, Аркадий Степанович, предлагаете мне доносить на своего отца?
- Информировать, - поправил подполковник. - Так уж и быть, возьму на себя ответственность и немного приоткрою завесу. Вы будете информировать нас для его же пользы.
Как ни отчаянно было положение Максима, он не мог удержаться от смеха.
- Ну, вот что! У тебя есть выбор, - снова сбиваясь на "ты", жестко заговорил Ульев. - Или до конца дней мотаться по лагерям и тюрьмам или оставаться на свободе, получать повышения по службе и сотрудничать с нами. А разболтаешь кому-нибудь, тогда за разглашение государственной тайны, сам понимаешь, по всей строгости советских законов...
- А тебе не кажется, что в этом отнюдь не богоугодном заведении само упоминание о законе кощунственно? - спросил Максим, интонацией выделив обращение "тебе".
- Ты, я вижу, опять оклемался, - с интересом глядя на собеседника, заметил Аркадий Степанович. - Хамить начинаешь. Так как, будем сотрудничать?
- Не будем, - ответил Максим.
- Ладно. Сейчас тебя отведут в камеру. Там будет время подумать. О работе не беспокойся, согласуем. Надеяться на то, что твое начальство тебя выручит, глупо. Ваша контора - это, можно сказать, наша вотчина. Сестре твоей - к тебе ведь приехала сестра из Новосибирска - сообщат, что ты срочно убыл в командировку. Насколько она окажется длительной, зависит исключительно от тебя самого. Как только захочешь вернуться из "командировки", сообщи коридорному.
Камера вовсе не так подействовала на Максима, как рассчитывал подполковник. Он не впал в истерику, не углубился в горькие раздумья о страшном повороте судьбы. Им не овладели ни уныние, ни отчаянье. Напротив, оказавшись здесь, он ощутил какую-то определенность, успокоился и стал размышлять.

Что-то во всей этой истории было не так. Допустим, они верят этим сфабрикованным доказательствам его причастности к организации контрабанды наркотиков. Это серьезное преступление. Однако КГБ согласен не давать делу ход, если он согласится доносить на отца. Но ведь они не могут не понимать, что он может давать им только ту информацию, которую сочтет нужным дать. Получается, что они слишком щедро готовы оплатить его согласие. Дальше. Что меняется, если они не верят этим официально зафиксированным властями фальшивкам? Они готовы помочь разоблачить "липу", но опять же за согласие сотрудничать и доносить на отца. По крайней мере один вывод очевиден: им не интересен и не нужен он, Максим; им интересен и нужен Анатолий Павлович Ермолин.
"Стоп, стоп, - остановил он себя. - Ведь отдав меня под суд, отцу нанесли бы страшный удар по психике и карьере. А когда его выбросят из разведки, разделаться с ним будет куда легче. Почему они предпочитают не делать этого, отказываются от безошибочно выигрышного хода. Да потому, что не так уж уверены в надежности этих обвинительных документов, как они пытались почти хором меня уверить. Это, пожалуй, можно считать вторым выводом. Плюс к нему - вполне вероятно, что фальшивки ими же и сфабрикованы". Он был бы больше уверен в своих выводах, если бы знал, что отец убыл именно в Канаду.
Зато теперь Максим знал другое - он знал, что надо делать. Разоблачить их ложь и доказать свою правду можно, только выйдя отсюда. Что ж, для этого стоит принять их предложение, но не сразу. Однако нельзя и перегибать в своем упорстве. Сперва он как-то упустил это, а сейчас вспомнил, что возможности КГБ безграничны. Здесь вполне могут обойтись без суда и следствия. Как говорят в народе, "сдох Максим, и хрен с ним". Будто специально для него выдумали. Ведь вызвали-то его не повесткой, а пришли на квартиру двое, может быть, специально дождавшись, когда Лена уйдет в академию, представились, показали удостоверения и пригласили для беседы о работе советского посольства в Канаде. Кто-то сообщил его начальству в МИД, что он консультирует КГБ по проблемам Канады. Кто? Из КГБ не звонили. Кто-то из МИДа сообщил Лене, что брат уехал в срочную командировку. Кто? Из МИДа никто не звонил. Ясно, что это проделки злоумышленников, чтобы не сразу начали искать пропавшего человека. Ему легче было бы рассчитать время и спланировать свое поведение, если бы знать, когда вернется отец. Но этого не знали и его тюремщики и потому спешили. Максима вызвали на четвертый день его пребывания в одиночной камере. В том же кабинете его встретила группа в прежнем составе.
- Что надумали? - спросил подполковник. Времени, по-моему, было достаточно. Если мало, добавим.
- Да вы, я вижу, не только ловец душ, но и повелитель времени, - насмешливо сказал Максим.
Троица удивленно переглянулась.
- Давайте не будем пикироваться, - с улыбкой предложил Ульев. - Я, конечно, глупо пошутил. Так что вы надумали?
- Надумал я в вашу пользу, - ответил Максим. - Но это вовсе не значит, что впредь вы можете мне хамить и "тыкать".
- Ну и клиент! - рассмеялся один из мужчин. - Его вынимают из петли, а он при этом требует, чтобы под ноги ему положили подушечку. Да что ты о себе воображаешь, дипломат хренов!
- О себе мне ничего воображать не надо, о себе я и так все знаю, - сказал Максим. - А вот о вас воображаю... По словарному запасу вам бы быть портным, а по воспитанию - сапожником. И если вы останетесь здесь, ваш начальник больше не услышит от меня ни слова.
У мужчины стали наливаться кровью лицо и шея. Он хотел что-то сказать, но подполковник резко остановил его.
- Хватит. Свободен.
- Я, наверное, тоже пойду? - спросил второй.
- Да, займитесь оба своими делами.
Когда они вышли, он обратился к Максиму:
- Конечно, моему коллеге далеко до дипломата, но ведь и с вами иметь дело... - он покачал головой.
- Вы полагаете, хуже, чем с вами?
- Да нет, пожалуй, - рассмеялся Ульев. - Но давайте уточним. Первое: вы надумали не в нашу, а в свою пользу. Согласны?
- Согласен.
- Второе: нужно официально оформить наши отношения.
Максим написал и подписал все, что предлагал подполковник. Тот внимательно все прочитал дважды.
- Что ж, можете идти, - сказал он и машинально протянул руку.
Но Максим не подал свою. Подполковник усмехнулся.
- Да... - протянул он. - В характере вам не откажешь. Но напоследок хочу предупредить. Упаси вас бог шутить с нами. Это может быть чревато гораздо большими последствиями, чем одиночная камера.
- Вот уж с вами-то я шутить не собираюсь, - твердо сказал Максим и, сообразив, что это звучит почти угрозой, добавил. - Для шуток у меня есть друзья.
...На работе отсутствие Максима не вызвало сколь ни будь заметного интереса. Был человек где-то по заданию начальства, теперь вернулся - дело обычное. Прозвучали лишь вежливые, не требующие ответа вопросы:
- Где пропадал?
- У тебя все в порядке?
- Где ты приобрел такую артистическую бледность?
На этот вопрос, поразмыслив, мог бы, наверное, ответить начальник отдела, которому сообщили, что Ермолин консультировал КГБ по Канаде. Но ему незачем было размышлять об этом - опасно. Он только спросил:
- Консультацией довольны? Что-то долго не отпускали.
- Потому и не отпускали, что довольны, - с улыбкой ответил Максим.
Он не заметил за собой слежки, но понимая, что она тем не менее может вестись, на работу отцу звонил только из автоматов. Ему советовали обратиться то к одному, то к другому, но никто не зная, куда убыл генерал-майор Ермолин и когда должен вернуться. Тогда Максим попросил устроить ему встречу с начальником ГРУ, о котором хоть и редко, но всегда доброжелательно и с уважением отзывался отец.
В назначенное время его проводили в большой по-современному оформленный кабинет делового человека, без бюстов, портретов на стенах и финтифлюшек на столе. Навстречу ему из большого кресла поднялся плотный лысый мужчина в гражданском костюме. Не таким представлял себе Максим начальника ГРУ Ватутина. Поздоровавшись и усадив посетителя напротив, мужчина опустился на свое место и улыбнулся.
- Прося о встрече с начальником ГРУ, вы, видимо, хотели говорить с Иваном Петровичем Вашутиным. Но он в отъезде. Я его первый заместитель, следовательно, в его отсутствие - начальник ГРУ. Зовут меня Александр Маркович. Слушаю вас, Максим Анатольевич.
Максим подробно поведал, что с ним произошло в КГБ, почти дословно передал разговоры с офицерами, рассказал о своих размышлениях и выводах, сделанных в камере. И под конец сказал:
- Если они не сами сфабриковали эти лжесвидетельства против меня, то во всяком случае были очень рады, заполучив их. Я не хочу, чтобы на мне висели преступления, которых я не совершал. И не желаю, чтобы меня шантажировали этими фальшивыми доказательствами, вынуждая доносить на отца. К вам я пришел потому, что, мне кажется, ГРУ не в пример МВД, судам и прокуратуре, достаточно мощная организация, чтобы не находиться под пятой у КГБ. Я хотел дождаться отца, но ни у кого не мог выяснить, когда он вернется. А дело не терпит отлагательства. Во всяком случае, я не намерен терпеть.
Заместитель начальника ГРУ, получивший шифровку Ермолина, отправленную на имя Вашутина, мог бы сразу решить все проблемы Максима. Но годы работы и службы в разведке так деформировали его психику, что любую ситуацию он оценивал прежде всего с точки зрения ее полезности для ГРУ. И сейчас он решил из этой истории получить кое-какой навар. А для этого лучше, если Максим пока не будет знать, что его отец превратил в ничто сфабрикованные в КГБ фальшивки. Если сообщить ему об этом, то дальнейшего разговора, на который рассчитывал Александр Маркович, по всей видимости, не будет. Но он может состояться, если Максим по-прежнему будет находиться под гнетом угрозы.
- А если все-таки немного потерпеть? - с отеческой улыбкой спросил Александр Маркович. - Почему бы вам, Максим Анатольевич, немножко не помочь нашему ведомству? Вы бы информировали нас, какие задания вам дают в КГБ. С нашей помощью выяснили бы, чего они хотят от вашего отца. Да и месть - не такое уж плохое чувство.
- Вы хотите, чтобы я стал вашим агентом в КГБ, - после некоторого, не прерываемого собеседником молчания сказал Максим. - И за это поможете мне выяснить, почему они, говоря языком детективов, пасут моего отца. Не слишком щедрая плата за мою предполагаемую роль агента-двойника, - усмехнутся он.
- Ну, зачем же так, - укоризненно произнес Александр Маркович. - Речь идет исключительно о вашем добровольном согласии. Я подумал, что вам и самому захочется, как говорят журналисты, вставить фитиль КГБ. Но на нет и суда нет. Давайте подождем возвращения Анатолия Павловича, и все спокойно обсудим.
- Вы можете сказать, где он сейчас?
- Не имею права.
- А когда вернется?
- Этого я не знаю.
- Могли бы вы, Александр Маркович, организовать встречу в ЦК с тем, кто курирует эти так называемые властные структуры?
- В Центральном Комитете партии, в его административном отделе есть сектор, который контролирует работу КГБ и ГРУ, - ответил Александр Маркович. - Я поговорю с начальником сектора. Пусть вас не смущает его скромная должность. Это могущественный и надежный человек. Можете ему довериться. Когда бы вы хотели встретиться с ним?
- Завтра можно?
- Сделаю все, что смогу. Вам позвонят. И все же, послушайтесь доброго совета. Повремените до приезда отца.
- Спасибо. Но я хочу сам разобраться и покончить с этим делом.
- Я считаю, что в ЦК вам лучше не говорить о визите в ГРУ, - пожимая на прощание руку Максиму. - Пусть считают, что мы в неведении. Просто вы позвонили мне по телефону и попросили устроить встречу.
- Хорошо, - сказал Максим.
... В ЦК его встретил седой высокий человек в великолепно сшитом сером костюме. Максим научился с одного взгляда определить руку первоклассного портного.
- Сидор Гаврилович приносит вам свои извинения, - сказал человек. - Ровно десять минут назад его вызвали по срочному делу "наверх", -поднял он глаза к потолку. - И принять вас поручено мне. Я его заместитель. Зовут меня Захарием Трофимовичем. Садитесь, и спокойно расскажите, что вас привело к нам.
Пока Максим рассказывал, сидящий напротив человек не произнес ни слова. А, выслушав, сказал:
- Сейчас вас проводят в соседний кабинет, и вы все рассказанное изложите на бумаге.
- Уже изложил. - Максим достал из кармана и положил на стол две странички машинописного текста.
Захар Трофимович внимательно прочитал их, словно сверяя рассказанное с написанным, и поднял голову.
- Вы еще к кому-нибудь обращались по этому поводу?
- Нет, - ответил Максим.
- Хорошо. Идите и спокойно работайте, Максим Анатольевич. Мы разберемся.
... Было начало второго ночи. Уставшая за день Лена давно уже спала. Максим тоже собрался ложиться. Выключив в гостиной телевизор, он направился в прихожую, чтобы закрыть на запоры дверь, и увидел троих только что вошедших парней. Несколько секунд Максим и они молча смотрели друг на друга. Потом один прыгнул и без замаха ударил Максима в лицо кастетом.
Видимо, сознание он потерял не надолго, потому что, когда очнулся на полу в гостиной, налетчики только приступили ж осмотру комнаты. Первая его мысль была о Лене. Но он сознавал, что ничем не сможет ей помочь. Пока проснется, услышав его крик о том, чтобы закрылась на ключ, пока встанет, будет поздно. Второй была мысль о лежавшем под бумагами в нижнем ящике отцовского стола его именном "Макарове". Максим недавно примерял его к руке и знал, что пистолет заряжен. Впрочем, заряжен он был всегда. Сейчас для него было самым важным делом на свете - попасть в отцовский кабинет. Подобрав незаметно ноги, он вскочил и бросился в коридор. Его догнали и сбили с ног уже в кабинете. Парни впервые заговорили:
- Ты гляди, какой прыткий фраер оказался.
- А чего он сюда рванул?
- Ценности спасать. Ха-ха...
- Видно, запереться хотел, - парень присел перед лежащим Максимом на корточки.
- Тебе ведь сказано было, фуфло, чтоб без шуток. Сказано ведь, а? А ты, баран, в ЦК попер. И что? Да то, что пришибем тебя здесь, а твою сеструху там. Но до того мы с ней еще немного покувыркаемся.
Он поднялся и неожиданно ударил Максима ногой в лицо. Словно по команде, на него набросились и те двое. Они били ногами в пах, по ребрам, почкам, печени, по голове.
Максим очнулся от далеких пронзительных криков, то смолкающих, то возникавших вновь, и понял, что это кричит Лена. Он дернулся, но тело пронзила такая острая, охватывающая все тело боль, будто его с размаха швырнули на широкую доску с торчавшими из нее ножами. Кровь заливала лицо. Казалось, боль сочится из каждой мышцы. Мокрый от крови и пота, он прополз полтора метра до отцовского стола и сумел открыть нижний ящик. Когда разбитые ударами каблуков пальцы сжали рукоять пистолета, Максим почувствовал или показалось, что боль становится не такой невыносимой, а вздрагивающие мышцы обретают силу.
Ему понадобилось пять минут, чтобы дотащить себя до спальни Лены. Дверь была распахнута. Он увидел распластанное на постели нагое тело сестры. Она уже не кричала. Один из парней держал ее голову, ладонью зажимая рот, другой сжимал ее руки, навалившись сверху, третий стоял на коленях у нее между ног со спущенными штанами. Судя по их довольным ухмылкам, они пошли уже по второму кругу.
Видимо, от отца он унаследовал твердость руки. Первая пуля вошла в живот того, что стоял на коленях, и швырнула его на спину. Вторая пробила череп стоявшему у изголовья. Третий, не спуская с Максима заполненных ужасом глаз, отпрянул от Лены и опустился перед кроватью на колени. "Ты что, ты что, - бомотал он. - Не надо, не надо. Нас заставили, заставили". Максим выстрелил ему в лицо.
Тут он услышал какой-то шум в прихожей и, продолжая стоять в дверях, обернулся. На него с выражением испуга и удивления смотрел один из подчиненных Ульина. Пуля попала ему в грудь. Видимо, он пришел проверить работу своих подручных. Когда он упал, за ним открылся еще один, тот, третий из кабинета подполковника. Пуля Максима разорвала ему горло. Свинец чекиста вошел Максиму в сердце.


-23-

Как бы ни старались специалисты учитывать психологическую совместимость людей при комплектовании таких групп особого назначения, какой командовал Кондратюк, все-таки постоянное общение с кратчайшими перерывами из часа в час, днем и ночью, из месяца в месяц на протяжении нескольких лет, рождало необходимость отдыхать друг от друга. Каждый знал, какие у кого привычки, склонности, любимые выражения, повторяющиеся шутки, присказки, помнил не раз пересказанные случаи из жизни товарищей. И если при выходе на боевое задание все это автоматически отметалось в сторону, поскольку люди думали только о деле, то в перерывах между заданиями снова всплывало, начинало раздражать, порождать неприязнь и отчуждение. И хотя никому из парней ни разу выдержка не изменила до такой степени, чтобы начались мелкие свары или вспыхивали беспричинные скандалы, все понимали, что это не исключено. Командир знал это не хуже подчиненных, потому что испытал на себе. Оттого-то между заданиями - а перерывы могли длиться и месяц - он, кроме необходимого для занятий времени, давал парням полную свободу.
Сам он пристрастился к чтению. И не просто пристрастился. Начиная со второго года войны, когда позади остались первые впечатления, стрессы от убийств, смертей, мучений раненых, от неподдающихся человеческому разумению зверств моджахедов, озверения советских солдат, сметенных авиацией с лица земли кишлаков, им овладела какая-то неестественная, необоримая тяга к чтению. Видимо таким необычным образом выразилась у него защитная реакция психики. Он искал книги, где только было возможно, и читал все, что попадало в руки - сказки, стихи, детективы, учебники по физике, математике, даже исследования по ихтиологии.
Устроившись по обыкновению у авиаторов, с которыми у него давно сложились приятельские отношения, Игорь с увлечением читал добытый у знакомого врача роман Альфреда де Мюссе "Исповедь сына века", когда перед ним предстал Михаил Марьясин.
- Эти охломоны авиаторы еле допустили к тебе, - сказал он. - Им нравится твое непонятное для них увлечение. Хотя на Руси всегда благоволили к юродивым и относились к ним с бережением, - рассмеялся Михаил. - Вставай, чтец, пошли.
- Куда и зачем? - спросил Кондратюк.
- Пошли, пошли. Вопросы потом. Кстати, что читаешь? - поинтересовался он, когда направились к себе. - Наставление по коневодству или Фейербаха о материи как субстракте реальности? Игорь рассмеялся:
- Знаешь, мне запомнилась чья-то фраза: "Природе наплевать, читал ли ты Фейербаха".
- Ага, - хмыкнул Михаил. - Она доплюется до того, что человек ее уничтожит. - Он взял из рук Игоря книгу. - Ого! А почему не что-нибудь поближе к соцреализму? Почему не Горького, например?
- Охотно перечитал бы, так ведь нету.
- Неужели и его "Клима Самгина" читал?
- Это не читал.
- Повезло. Эту штуку ты бы не осилил даже при твоей сумасшедшей тяге к чтению. Что там говорить. Горький велик. Но эта его вещь по соцреалистическому занудству может сравниться разве только с "Жаном Кристофом" Ромен Роллана.
- Зачем же ты их читал? - усмехнулся Игорь.
- Чтобы знать. Мне тоже запомнилась чужая мысль: "Все, что достойно бытия, достойно и знания". Но я с ней не согласен.
- Ну, хорошо, - рассмеялся Игорь. - А сообщить, зачем ты меня вытащил, согласен?
- Я только что встретил нашего благодетеля Семена Ивановича Жилина, и он предупредил, чтобы наши парни не нажимали на выпивку, потому что нас, похоже, ждет ответственное задание. Я же к греховному зелью пристрастен зело, прости мя господи за каламбур. А потому, здраво рассудив, что в ближайшем будущем пить нам не придется, предлагаю вместе распить пару бутылок. А знаешь чем, помимо прочих неоспоримых достоинств, еще хороша водка?
- Чем же?
- Тем, что жевать не надо, а ужраться можно.
- Это я уже где-то слышал, - улыбнулся Игорь.
- Все-то он слышал, все-то он знает, - проворчал Марьясин. - Может быть, знаешь и на кой хрен нашему народу нужна эта поганая война?
- Чего не знаю, того не знаю, - серьезно ответил Игорь.
- Вот сейчас мы и просветлим мозги.
Через день Кондратюка вызвал в Кабул полковник Клементьев, теперь уже в качестве полномочного представителя ГРУ в Афганистане. Раньше он принимал Игоря в маленьком кабинетике, выделенном ему разведотделом штаба армии. Теперь у него был солидный кабинет с большой приемной, секретарем, адъютантом и охранником. Не было никаких сомнений в том, что человек пошел в гору. Но в его поведении по отношению к Кондратюку это никак не сказалось. Он встретил его, как обычно, расспросил о людях группы, не касаясь задания о ликвидации подполковника Медведского, поинтересовался подробностями ночного разгрома лже-каравана. Выслушав, он сказал:
- Я понимаю, что после таких передряг две недели отдыха - мало. Но ничего не поделаешь. Такая у вас работа. Задание предстоит серьезное. Впрочем, вы уже дважды выполняли такое же. И не ваша вина, что не довели его до конца. Речь идет об Ахмад Шах Масуде.
Кондратюк недоуменно посмотрел на него.
- Что, опять?
- Опять, - кивнул Клементьев. - Ты, конечно, слышал, что после вашей последней попытки уничтожить Масуда против него провели две войсковые операции. В результате лишь незначительно потрепали его части. Он умный и способный вояка. Оба раза успевал отвести свои главные силы в места, недоступные для нашей техники. Сейчас получено сообщение от агента, близкого к окружению Масуда. В настоящее время Масуд обосновался в горах, в селении Кугар. Знакомое место?
- Только по карте.
- Командование 40-й армии обратилось к ГРУ с просьбой провести операцию по уничтожению Ахмад Шах Масуда. Естественно выбор пал на твою группу. На подготовку - неделя. Дня через два мы получим фотоснимки Кугара и его окрестностей. Вот и время перепроверить сообщение агента по другим каналам. Информатор - наш товарищ. Но береженого бог бережет. Говори, какая тебе нужна помощь. Надо, завтра же прилетят специалисты из Москвы. Можешь взять кого хочешь из разведотдела армии, из спецназа.
- Я хочу лишь одного. Чтобы об операции знало как можно меньше людей.
Полковнику не понравилось, что Кондратюк отказывается от помощи. Когда он сообщил о просьбе командования армии начальнику ГРУ, Вашутин сказал: "Армии отказывать нельзя. Организуйте все на должном уровне".
- Хорошо, - продолжал Клементьев. - Не хочешь чужих, могу усилить тебя такой же группой, как твоя. А знать об операции будет очень узкий круг людей.
- Известно, какая у Масуда охрана? - спросил Кондратюк.
- Человек тридцать. Но люди хорошо подготовленные.
- Нет, усиливать нас не надо. Иначе вдвое больше будет риск засветиться. Значит, вдвое меньше шансов выполнить задание.
- Что ж, тебе выполнять, тебе и решать.
- Только бы аэрофотосъемки его не насторожили.
- Не насторожат. Несколько вертолетов пролетят над селением и в нескольких километрах за ним проштурмуют горы. Тут не может быть никаких подозрений. Получили ложную информацию и ударили по пустому месту - бывает. Однако сдается мне, Игорь Васильевич, что принимаешь ты это задание без обычной решимости.
- Так ведь откуда ей взяться, решимости, товарищ полковник, - ответил Игорь. - Хочешь не хочешь, а вспоминается, чем кончились две наших первых операции.
- Не нравится мне ваше настроение, майор, - переходя на "вы", хмуро сказал полковник.
- Виноват, исправлюсь, - вытянулся Кондратюк.
- Перестаньте фиглярничать.
- Вам ясно задание?
- Так точно. Разрешите вопрос?
- Ну?
- Подполковник Жилин знает об этом задании?
- Знает. Он и позаботится, чтобы у вас было все необходимое.
- Разрешите выполнять?
- Идите.
"Черт знает, что такое, - раздраженно думал Клементьев. - Слишком много дали ему самостоятельности. Но и то сказать, до сих пор она только помогала делу. И все-таки не надо было с ним так, не следовало отпускать в таком настроении".
Парни восприняли задание без энтузиазма. Они давно уже не были теми юнцами, которые стремились проверить себя в деле и во время каждого поиска ощущали охотничий гон. Война стала их работой. Теперь они исходили из мудрого солдатского правила: ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся. Но работу свою выполняли безукоризненно, независимо от наличия или отсутствия энтузиазма. Однако они не могли не вспомнить две предыдущие операции по уничтожению или захвату Ахмад Шаха Масуда, закончившиеся приказом отойти, когда оставалось лишь поставить последнюю точку. Совершенно непонятный, странный приказ. Конечно, предполагать это нелепо, но почему такое не может произойти и в третий раз? Если бы они знали, почему и кем были отданы приказы об отходе в двух предыдущих операциях, вероятно, сейчас у них не возникло бы этого вопроса. Но они не знали, и вопрос возник.
Через два дня Кондратюку прислали пакет с великолепно сделанными с воздуха фотографиями Кугара и прилегающей территории радиусом до пяти километров. Сверхчувствительная фотопленка отлично запечатлела небольшую долину, по форме напоминающую с неровными краями овал, окаймленный цепями гор и вытянутый с востока на запад. Две трети долины занимало поднятое на полтора десятка метров ровное плато. Между ним и очерчивающими овал горами с той и другой стороны пролегало ровное пространство, то расширяясь до трехсот, то сужаясь до пятидесяти метров. В западной части долины, почти упираясь в центр полуокружности, расположилось селение Кугар - несколько прятавшихся в садах скромных каменных строений, напоминающих жилища монахов-отшельников. Над ним отвесно поднимались ровные стены скал, на глаз - от семидесяти до ста метров высотой. Они тянулись справа и слева от селения, славно скрывая его в своих каменных объятиях. А над ними вздымались, уходя в высь, горы.
Все это Кондратюк увидел, мысленно проецируя фотографии на маленький кружок карты. Он приказал найти и прислать к нему прапорщика Голицына, увлекающегося живописью. Правда, майор до сих пор видел только его карандашные зарисовки, которые однако, по его мнению, несомненно свидетельствовали об одаренности прапорщика. Десятки солдат и офицеров отсылали домой сделанные Никитой портреты и наброски боевых действий, проходивших будто бы с их участием и написанных якобы с натуры.
Вместе с Голицыным пришел заинтересованный вызовом прапорщика лейтенант Черных.
- Тебе, Никита, предоставляется редкая возможность послужить своим мирным талантом выполнению боевой задачи, - с улыбкой сказал командир. - Вот так выглядит место наших предполагаемых боевых действий, - показал он карандашом на карте, - то есть никак не выглядит. А вот так оно смотрится на фотографиях. - Майор разложил на столе десятки снимков. - Твоя задача: опираясь на снимки, нарисовать крупномасштабную карту этой местности, и прежде всего долины. Увеличение - по размерам этого стола. Но с соблюдением масштаба. За день управишься?
- Постараюсь. Хорошо бы достать тушь.
- Найду, - пообещал Кондратюк и обратился к лейтенанту. - Есть и тебе задание, Юрий Антонович. Выставь у дверей охрану. Но не демонстративно. Кроме наших и подполковника Жилина никого сюда не впускать. Если появится очень уж большой чин, предупредите Никиту. Он как-нибудь замаскирует свою работу.
С утра Кондратюк собрал всю группу, расстелил на столе тщательно вычерченную Голицыным карту с примерным указанием высот и расстояний и разложил снимки.
- Это карта местности наших предстоящих действий, - сказал он. - Чтобы ускорить дело, коротко охарактеризую, с чем нам придется столкнуться. Вот эти домики в восточной стороне долины, в центре подковообразно охватывающих ее скал - селение Кугар, место нахождения Ахмад Шах Масуда. Там, где концы скальной подковы продолжаются цепью гор, почти овально, как видите, охватывающих долину, с той и другой стороны имеются разрывы. Слева это ущелье, судя по карте, шириной метров пятнадцать - двадцать. Посмотрите на снимки. Здесь явно просматриваются внизу замаскированные пулеметные точки. Справа разрыв в овале шире и переходит в небольшую ровную долинку. И как раз на месте разрыва расположен довольно высокий холм. На снимках отчетливо видна сооруженная на нем постоянная огневая точка. Видите со всех сторон огороженный каменной стеной дворик, амбразура в стене с выходом на долину, пулемет, скорее всего крупнокалиберный. Надо полагать, там сооружено и подземное убежище для личного состава. Расположение огневых позиций выбрано очень удачно. С каждой можно, перекрывая друг друга, держать под огнем долину во всю ее ширину, от края до края, а при косоприцельном огне контролировать и восточную часть плато. Кроме того, и это видно на снимках по обе стороны долины вдоль подножья охватывающих ее гор выставлены подвижные дозоры, скорее всего парные. А теперь вникайте в карту, изучайте снимки и думайте, как нам жить дальше, - с короткой улыбкой закончил командир.
Уже с минуту стоявший возле двери подполковник Жилин в сопровождении незнакомого молодого капитана подошел к столу.
- Как живете, караси? - спросил он.
- Ничего себе, мерси, - живо отозвался Сергей Гамов.
- Смотри ты, все знает, - сказал Жилин. - Давно перечитывал Катаева?
- Со школы не читал. Но такое запоминается.
- Представляю вам капитана Новохаткина, - заговорил Жилин, - сотрудника разведотдела штаба армии. По поручению полномочного представителя ГРУ в Афганистане полковника Клементьева он привез приказ, подтверждающий проведение операции. Кроме того, ему поручено- проконтролировать или посмотреть? - повернулся он к капитану.
- Ознакомиться и доложить, - уточнил капитан.
- Значит, ознакомиться с тем, как идет подготовка к операции, и доложить. Знакомьтесь, - кивнул подполковник. - Я пошел.
- Садитесь, капитан, - пригласил Кондратюк и обратился к парням. - Что надумали?
- Не гони лошадей, командир. Мы еще не успели переварить появление проверяющего, - улыбнулся Марьясин.
- А ведь похоже, что Масуд сам себя загнал в ловушку, - глядя на карту, сказал Черных.
- Да нет. Скорее похоже, что он прочно обосновался в цитадели, - возразил Малышев. - И попробуй его там взять.
- Верно, - поддержал старшего прапорщика Марьясин.
- Цитадель создается для того, чтобы выдерживать осаду, оказавшись в окружении неприятеля. А Ахмад Шах Масуд, к слову сказать, находится в окружении своих. И мы не знаем, где расположены его боевые отряды. То ли в ста километрах, то ли в десяти, то ли в двух. Наверное, есть и там, и там.
- Это мы узнаем на месте, - сказал Черных. - Я думаю, сперва надо уничтожить фланговые огневые точки, занять позиции у основания подковы, чтобы Масуду некуда было бежать, и ударить по селению из всех стволов. Куда он денется вместе со всей охраной?
- А зачем ему куда-то деваться, - сказал Савченко. - Он может отсидеться, отбиваясь, пока не подойдет помощь. Шум-то мы устроим такой, что далеко услышат.
- Я думаю, лейтенант прав, - неожиданно вмешался до сих пор внимательно рассматривавший карту капитан, и как представитель вышестоящего командования солидно заговорил. - Уничтожить фланговые огневые точки и навалиться всей огневой мощью. Ошеломить. Поднять панику. Это же будет для них неожиданно.
- Значит, пулеметы, прикрывающие пути их отхода, они передадут нам тихо и с поклоном, - предположил Гамов. - Чтобы дать нам возможность ударить внезапно.
- Ну, если так рассуждать... - даже не посмотрев в сторону прапорщика, пожал плечами капитан.
- А как же еще рассуждать? - поинтересовался Кондратюк. - Вам известно, какими силами они располагают?.. Нам сообщили, что охрана Масуда состоит примерно, - подчеркнул он, - из тридцати человек. Но вполне может оказаться, что из пятидесяти, семидесяти. И вы хотите, чтобы мы перли на них лихой атакой? Может быть, вы знаете, сколько у них пулеметов, минометов, гранатометов и другого вооружения? Не знаете? Мы тоже не знаем.
- Это можно разведать, - не сдавался капитан.
- Каким образом?
- Спрыгнуть в селение со скалы на парашюте, - с серьезным видом подсказал Чернышев.
- Хорошо, - продолжал командир. - Разведали и убедились в их численном и огневом превосходстве. Дальше? Дальше остается только отказаться от выполнения задания.
- Зачем же? - усмехнулся начавший злиться капитан. - Можно одновременно ударить сверху, со скал. Или основной удар нанести сверху, а внизу оставить засаду с пулеметами и гранатометом. Можно найти и еще варианты.
- Правильно, - сказал Кондратюк. - Мы для того и собрались, чтобы обсудить эти варианты и выбрать наиболее приемлемый.
- Один из предложенных вами вариантов уже признан несостоятельным, - вступил в обсуждение Марьясин. - Давайте разберем второй. - Он посмотрел на командира. Тот, соглашаясь, кивнул и Михаил продолжал. - Во-первых, на скалах не так-то легко выбрать позиции для прицельной стрельбы и вообще место, откуда не рискуешь свергнуться или скатиться вниз. Ведь придется устраиваться в самой близости от отвесных стен. Во-вторых, вы забыли, капитан, о парных дозорах позади, которые ударят засаде в спину. Их может быть от шестнадцати до двадцати человек.
- Звучит убедительно, - сказал капитан. - Но у меня складывается впечатление, что вы так же убедительно отвергнете любой вариант, предполагающий решительные действия.
- Мы отвергнем любой неразумный вариант, даже если он предполагает самые что ни на есть решительные действия, - ответил командир не сулившим добра вкрадчиво-спокойным тоном.
Но капитану, не в пример остальным собравшимся, ни о чем не говорили интонации голоса майора, и он с легкой улыбкой продолжал:
- Похоже, вы стараетесь убедить меня в том, что задание невыполнимо. Что ж, мне приказано ознакомиться и доложить.
- А почему мы должны вас в чем-то убеждать? - изобразив наивную физиономию, спросил Гамов. - Вы думаете, это поможет выполнению задания?
- Значит, вы уже ознакомились с тем, как у нас идет подготовка и готовы доложить, - не ожидая ответа капитана, сказал Кондратюк и повернулся к Марьясину. - Миша, проводи капитана. Он торопится с докладом.
- Вы забываетесь, товарищ майор, - с нотками угрозы заговорил капитан. - Я представляю штаб армии и...
- Нет, - жестко оборвал его майор. - Вы представляете глупое штабное чванство, от которого меня лично тошнит.
Марьясин поднялся и всей своей мощью навис над капитаном.
- Хорошо, - с кривой усмешкой произнес капитан, поднимаясь.
- Только без грубостей, - с улыбкой предостерег Михаил. - У нас это не принято.
Они вышли вместе.
- А теперь мотай отсюда, представитель, - с той же улыбкой сказал Марьясин. - По быстрому и молча. Чтобы мне не пришлось догонять тебя для вразумления, как надо вести себя в приличном обществе.
Парням были знакомы такие внешне неприметные холодные вспышки у командира, и они побаивались их.
- Капитан уже задал почти все глупые вопросы и предложил большинство неприемлемых вариантов, - заговорил Кондратюк. - Нам для обсуждения остаются только умные вопросы и реальные варианты.
Несколько часов прошло в спорах, поправках, изменениях, дополнениях, и родился предварительный план проведения операции. Здесь никому не требовалось объяснять, что окончательный план определится позже, на месте действий.




- Будем подбивать бабки, - сказал майор. - Значит, два пулемета устанавливаем слева над долиной. Один там, где, окаймляющая долину горная гряда выгибается в сторону плато, и тем самым открывает сектор обстрела всей подковы. Второй располагается над ущельем слева, то есть значительно ближе к резиденции Масуда, над замаскированной в ущелье огневой точкой моджахедов. Здесь и здесь, - показал на карте. - Так, Михаил?
- Конечно, на месте уточним, но по-моему, расположение выбрано удачно, - начал отстаивать свою часть плана Марьясин. - Пулемет над ущельем тоже простреливает всю эту цитадель насквозь! По сигналу первый пулемет расстреливает сверху подвижные дозоры с этой стороны гор. Расчет второго забрасывает гранатами огневую точку моджахедов в ущелье. И сюда выход Масуду закрыт. Потом - все внимание на селение Кугар.
- Хорошо, хорошо, убедил, - сказал майор. - За левый фланг отвечаешь ты. Вместе с тобой вас будет четверо. Кстати, дозорных внизу тоже лучше бы забросать гранатами, чтобы раньше времени не раскрывать пулемет.
- Принимается, - кивнул Михаил.
- Устанавливаем пулемет и на скалах над головой Масуда, - продолжал Кондратюк. - Там же будет и гранатомет. Этой группой из трех человек командует Юрий Антонович. Учти, Юра, это самая дальняя и, может быть, самая важная наша огневая точка. Позиция здесь идеальная. Перед вами внизу, как на ладони, вся так называемая подкова, и вся простреливается.
- Мне бы еще хоть одного человека, - попросил Юрий.
- Придется обойтись тем, что есть. Теперь с тобой, Дмитриевич. Твоя задача - захватить постоянную огневую точку справа. Справа от нас, конечно. Бот эту самую. - Командир ткнул пальцем в карту. - С тобой идет один человек и еще прапорщик Файзулин со снайперской винтовкой, конечно, оснащенной оптикой ночного видения и глушителем. Таким образом, отход Масуду преграждается. Файзулин пристрелит дежурного пулеметчика, а остальным не даст высунуться из бункера. Начнут шебуршиться, сунешь им туда пару гранат. Как, Дмитриевич?
- Будет сделано, командир.
- Теперь действия моей группы. Прижимаясь к стенкам плато, мы обойдем его справа и выйдем на восточную сторону, напротив селения. Здесь в трехсотметровой полосе устанавливаем все имеющиеся у нас подвижные мины, создаем подвижное минное поле. Так как мины передвигаются в среднем двадцать пять метров в час, их надо установить ниже к изгибу этой самой подковы. Чтобы через полчаса после установки края минной полосы приблизились к огораживающим резиденцию Масуда скалам, моджахеды окажутся закупоренными в поселке. К этому времени все должны уже занять свои позиции, а Дмитриевич - захватить огневую точку.
- А как с дозорами справа от вас? - опросил Савченко.
- Плохо слушал раньше, - сказал Кондратюк. - Я ведь только суммирую сказанное раньше. С дозорами так. Где-нибудь посередине правой стены плато в удобном месте оставляем пулеметчика. После установки мин для уничтожения дозора придут еще три человека. И как только мины закупорят Масуда в селении, я докладываю командованию о готовности и по рации даю сигнал Марьясину. По первому выстрелу иди взрыву гранаты начинаем уничтожение дозоров и обнаруженных огневых точек, потом четыре пулемета, перекрывая секторы обстрела друг друга, ударят по селению, мы добавляем гранатомет и десять автоматов, да винтовка Фаизулина. И напрасно Савченко предполагает, что моджахеды попробуют отсидеться в ожидании помощи, под такой мощью огня они побегут. А бежать могут только на наши мины. Как только Масуд с охраной окажется на минном поле, я радиосигналом поднимаю его в воздух. Примерно так вот будем действовать. Я ничего не упустил?
- Это выяснится на месте, - сказал Малышев. - А так вроде бы складно получается.
- Для того и напрягаем мозги здесь, чтобы там складно получилось, - отозвался Михаил. - Главное, чтобы нас не обнаружили раньше времени.
- Рации будут у меня, Марьясина и Черных, - снова заговорил Кондратюк. - Работать только на приеме. Мы берем с собой четыре пулемета и гранатомет с соответствующим количеством боеприпасов, плюс - каждому груз мин. Потому вертолеты должны доставить нас как можно ближе к цели. Вертолетчики говорят, что есть там неподалеку подходящая площадка. Вылетаем завтра вечером. Теперь можно расходится. Каждый знает, что ему делать.
На следующий день Кондратюк связался с полковником Клементьевым и сообщил о готовности группы к выполнению задания. В ответ он получил "добро" и строжайший приказ перед завершающей стадией операции сообщить о готовности. Вечером группа вылетела на задание.
До разговора с Кондратюком у полковника состоялся еще один разговор - с капитаном Новохаткиным. Тот доложил об отсутствии дисциплины в группе, о том, что боевое задание у них обсуждалось, как на новгородском вече. Вспомнил о хамстве и самоуправстве майора. А закончил так:
- Кондратюк действует по подсказке подчиненных и, по-моему, не способен принимать самостоятельные решения. С вашего разрешения я бы мог возглавить группу при выполнении этого задания.
"Даже самый умный человек становится глупцом, когда оскорблено его самолюбие, - подумал Клементьев. - А этот не из самых умных".
- Разрешить я могу, - сказал полковник. - Вижу, что ты готов пойти на задание. А вот пойдет ли за тобой группа, не уверен, совсем не уверен.
- Как то есть не пойдет? - не понял Новохаткин.
- Не в том смысле, как ты подумал. Парни будут точно выполнять твои приказы, даже слишком точно. В этом-то и суть. Они тебе не подскажут, если ошибешься. К тому же, им горы известны, а тебе нет. И вот еще что я тебе скажу. Для того чтобы равняться с Кондратюком, ты еще слишком мало солдатской каши съел.
Полковник мысленно вернулся к последней встрече с майором. Что-то там было не так. "Или он начал слишком вольтерьянствовать или я обурбонился в связи с повышением, - с усмешкой подумал он. - Но не слишком ли быстро?" И тут он понял, что именно было не так. Неизвестно, какие мысли бродят в голове у майора, но он до сих пор неизменно действовал исходя из постулата: начальство приказывает - я выполняю. А тут впервые высказал сомнение в праве начальства приказывать. "Хочешь - не хочешь, а вспоминается?" Клементьев начал задумчиво расхаживать по кабинету.

-24-

Давно уже парням не было так трудно, как в эти два ночных перехода. На сей раз вместо привычного РД в тридцать пять - сорок килограммов веса за плечами были шестидесятикилограммовые вещмешки. Пулеметы несли поочередно. За ночь по горам напрямую успевали пройти меньше четырех километров. Утешались тем, что путь предстоял недальний. Вертолетчики высадили их близко от цели и в таком диком месте, что отсюда никто не мог ожидать опасности. На вторые сутки к утру группа была у цели и, когда из-за горных вершин выполз весь солнечный круг, уже обосновалась на временной базе, устроенной в горах над долиной с ее западной стороны. Она хорошо просматривалась сверху и действительно своими очертаниями напоминала овал с рваными неровными краями. Карта, вычерченная прапорщиком Голицыным, точно отображала реальную местность.
Целый день они наблюдали, с удовлетворением убеждаясь, что их план, хоть и с некоторыми поправками, по существу, не нуждается в корректировке. Уточнить пришлось систему прохождения дозоров. Они перемещались вдоль подножья левой и правой гряды. Ходили по двое на расстоянии примерно шестисот метров друг от друга, по четыре пары с каждой стороны. Дойдя до определенного места, тем же порядком двигались обратно. Сменялись через четыре часа и уходили отдыхать в селение. В их действиях чувствовалась дисциплина. Кондратюк подозвал Марьясина.
- Как расставишь людей для уничтожения дозора? - спросил командир.
- Две пары душманов снимут пулеметчики, две других забросаем гранатами сверху. Гранатометчиков расположу над теми точками, где дозоры заканчивают свой отрезок пути и поворачивают. Обратил внимание, что левые и правые дозорные двигаются почти синхронно?
- Обратил. Значит, убивать их начнем почти одновременно. У меня напротив трех пар будет по автоматчику. Четвертую снимет пулеметчик. Надо отдать должное, служба налажена у них в целом неплохо. Только вот расстояние между парами слишком большое. Это явное упущение, и я им воспользуюсь. А плато оказалось ниже, чем мы предполагали. Кое-где нам придется ползти.
Под вечер он собрал всех вместе и распорядился:
- Моя группа остается на месте. Остальные этой ночью пойдут на указанные им позиции. Пойдете налегке, только с личным оружием и гранатами. Надо, чтобы каждый освоился на своем месте. Выберите позиции для пулеметов. Определите наиболее удобный для себя маршрут. Наметьте пути отхода. Посмотрите, не выставлены ли наверху над долиной секреты. Если обнаружите, не поддавайтесь эмоциям, как наш импульсивный мастер рукопашного боя прапорщик Тимохин.
Вспомнив, как досталось Андрею на последнем разборе предыдущего задания, парни заулыбались.
- Обязательно засеките время движения туда и обратно, до минуты, - продолжал командир. - Потом прикинете с учетом трудностей маршрута, насколько оно растянется, когда пойдете с грузом. Понятно, что вернуться надо затемно. Моя группа остается потому, что нам было бы слишком обживать маршрут, пробираясь мимо дозорных. Мы пока разведаем пути общего отхода. Черных со своими людьми выходит на час раньше. Через полчаса отправится Малышев со своими, еще через двадцать минут уходит группа Марьясина. После возвращения скорректируем время выхода. Дмитриевич, постарайся на месте прикинуть, сколько тебе потребуется времени для захвата огневой точки. Пожалуй, все. Собирайтесь.
Разведка прошла успешно. Майор внимательно выслушал командиров групп. Все были довольны тем, что предварительно разработанный план и сделанные расчеты почти не нуждаются в корректировке. Было окончательно уточнено время выхода каждой группы следующей ночью - ночью проведения операции.
- Странно, почему они не выставили наверху секреты, - сказал Кондратюк.
- Не так уж и странно, - возразил Марьясин. - Они ведь у себя дома. Штабы наших дивизий, а то и полков, тоже расположены в отдалении от своих частей и подразделений. Но они не выставляют вокруг своего расположения секреты.
- Сравнение не совсем то, - заметил Кондратюк. - Ну да ладно. Им же хуже.
В сумерках с базы одновременно вышли группы Черных и Кондратюка. Первой предстоял дальний, но уже знакомый маршрут в обход по горам, второй - неизвестный путь вглубь долины. Майору надо было пройти расстояние втрое меньшее, но и передвигаться вблизи подвижных дозоров следовало с тройной осторожностью. Так что он и Черных должны были одновременно подойти каждый к своей цели.
С тяжелыми, нагруженными минами вещмешками люди двигались медленно. Остановились напротив крайней точки, до которой доходила и поворачивала обратно крайняя пара дозорных. Вскоре на расстоянии сотни метров появились и они. Постояли, судя по жестам, перекинулись парой слов, и пошли обратно. А когда отошли, параллельно им вдоль плато двинулась шестерка командира.
Так они и перемещались, войдя во временной ритм дозорных. То шли одновременно с ними, то замирали, ожидая, когда те, возвращаясь, пройдут мимо, и снова двигались вперед. Пока те проходили шестьсот метров, группа осиливала не больше двухсот. Так было и со второй, и с третьей, и с четвертой парами. Попутно засекали места остановок дозорных и намечали позиции, которые предстояло занять четверым из них после установки мин. Наконец, позади остались два с лишним километра пути и группа вышла к восточной оконечности плато, куда и стремилась.
Еще час ушел на установку подвижного минного поля. Весуева с пулеметом и еще троих майор отправил обратно - занять облюбованные ими позиции, вдоль южного склона плато. Налегке они должны были уложиться в полчаса. Майор накинул еще десять минут. Протекли и эти минуты, по расчету времени теперь все уже заняли свои позиции и ждут сигнала. Все было готово. Оставалось только радиоимпульсом двинуть вперед минное поле.
- Ну, Володя, - шепнул майор оставшемуся с ним в качестве радиста Омелину, - вызывай командование. Наверное, измучились в ожидании, бедняги.
Омелин без промедления наладил связь и уступил место у рации командиру.
"Полная готовность, - сообщил Кондратюк. - Приступаю к выполнению задания". Переданный его кодом ответ ошеломил майора. Ему приказывали прекратить операцию и отойти. Он понимал, что это окончательное решение, и все-таки еще раз повторил свое сообщение о полной готовности группы. И снова ему был передан категоричный приказ: "Операцию прекратить. Немедленно отойти". По тому, как исказилось лицо командира, Омелин понял, что произошло и горячо зашептал:
- Васильевич, давай сигнал. Ни один тут от нас не уйдет. Сколько готовились... Победителей не судят. Ударим, командир.
После повторного получения приказа эта мысль была первой и у Кондратюка: наплевать на приказ и провести операцию. Но он давно уже стал настоящим солдатом, и дисциплина взяла верх. Потом подумалось другое... Чем Ахмад Шах Масуд хуже этих сволочей, смело рискующих чужими жизнями в каких-то своих, не имеющих отношения к войне интересах? Не имеющих потому, что смерть Масуда несомненно ослабила бы силы вооруженной оппозиции. "Ладно, пусть живет", - додумал майор и усмехнулся, отлично понимая, что это не он решил сейчас судьбу наиболее талантливого военачальника оппозиции.
- Передай Марьясину и Верных, что операция отменяется, - распорядился он. - Уходим. Черных по пути уводит группу Дмитриевича.
Владимир передал приказ и свернул рацию.
- Уходим и мы, - сказал Кондратюк.
- Ну что за блядство такое, командир? - не выдержал Омелин. - Ни хрена не понимаю.
- Думаешь, я понимаю? - жестко усмехнулся майор.
Предыдущей ночью, разведуя пути отхода, люди из оставшейся на базе группы майора километрах в двух севернее стоянки в каменистых дебрях, где не было и метра горизонтальной поверхности, неожиданно наткнулись на хорошую вертолетную площадку. Под утро Кондратюк привел сюда людей и передал координаты подполковнику Жилину.
В ожидании вертолетов парни изредка лениво переговаривались. Но о непонятном, нелепом приказе, полученном в последнюю секунду перед началом операции, не было произнесено ни слова. Кондратюк отозвал в сторону Омелина и тихо сказал:
- Вот что, Володя. О том, что ты говорил после получения приказа, никому не болтай.
- Понял, командир, - так же тихо ответил Омелин. Когда они вернулись к остальным. Чернышев, отвечая на какой-то вопрос Марьясина, говорил:
- Я слышал, что детские дома военных лет были как колонии, только без вертухаев на вышках. Воспитатели избивали детей. Дети, собравшись кодлой, избивали воспитателей. И что там говорить о воровстве, если в наше время в детдомах голод заселяет воровать всех, кроме самых трусливых.
- Может, самых честных? - уточнил Михаил.
- А если ты честный, так не жри украденное другими. И вообще, там думать о честности все равно, что заботиться о сохранении цветов на минном поле.
Чернышев осекся, вспомнив об оставленных в долине минах, и виновато посмотрел на командира.
Лицо майора не выражало ничего, кроме равнодушия. Все заметили, что, вернувшись снизу, из долины, он словно надел маску какого-то отчужденного спокойствия.
- Кажется, летят, - прерывая наступившую неловкость, сказал Сергей Гамов. И действительно все услышали приближающийся шум винтов.
А вскоре из распадка между горных кряжей один за другим показались два МИ-8.
Час спустя Кондратюк появился в кабинете Жилина.
- Докладывать мне ты не обязан, да и не надо, - хмуро сказал подполковник. - Все сообщил ваш полномочный... полковник. Сослался на какие-то стратегические соображения командования. Думаю, он сам не в курсе дела. Не знаю, кто там в какие игры играет с Масудом. Но хочу узнать.
- А может не стоит, Семен Иванович, - сказал Кондратюк. - Возвращаю вам ваш же совет: лучше забыть.
- Молод ты еще мне советовать, - проворчал Жилин и спросил. - Как там твои?
- Огорчаются, что не пришлось пострелять, и радуются, что по ним не стреляли.
- Ладно, не заливай. Радуются. Как же! - хмыкнул подполковник. - Ты вон даже с лица спал. Не переживай, Игорь Васильевич. Тебе ни винить, ни корить себя не в чем.
- Знаете, какой-то писатель сказал о русском народе: "Он сам виновен в своих бедах, потому что терпел, а не боролся".
- Ты это брось! Слышишь, брось! - сердито прикрикнул Жилин. - Чтобы больше такого я от тебя не слышал, и другие тоже. Ишь, борец нашелся!

-25-

Через две недели Лепитр вручил Ермолину микропленку.
- Здесь если не все, то главное о связях вашего КГБ с нашей наркомафией, - сказал он.
- Спасибо, Луи. Большое спасибо, - искренне поблагодарил Анатолий Павлович.
- Мы встретились не так, как мне бы хотелось, - помолчав, заговорил Лепитр. - Но я рад, что встретились, и что я смог оказаться тебе полезным. И это несмотря на то, что я понимаю: ты и раньше мог, а теперь тем более можешь загубить мою карьеру и жизнь.
- Надеюсь, в эти "мог" и "можешь" ты не вкладываешь тот смысл, что я способен на это? - уточнил Ермолин.
- Позволь задать тебе вопрос, - вместо ответа сказал Луи.
- Ради бога.
- Ты не собираешься меня вербовать? Ведь сейчас я в твоих руках.
- Я был бы рад думать, Луи, что завербовал тебя в друзья, - ответил Ермолин. - Но, к сожалению, в друзья людей не вербуют.
- Ты же видишь, что иногда случается, - засмеялся Лепитр и сказал. - Надеюсь, теперь у тебя нет необходимости исчезать, как призрак.
- Нет, - улыбнулся Анатолий Павлович.
В последние дни Ермолина не оставляла озабоченность. Он несколько раз звонил домой в Москву, но даже ночью никто не подходил к телефону. Конечно, и Максим, и Лена, которая должна была приехать, взрослые люди, и мало ли какие у них могут быть дела. Но не до такой же степени, чтобы постоянно не ночевать дома. Это настораживало.
Все разъяснилось неожиданно и страшно. В два часа ночи по местному времени - как раз после дневного разговора с Луи Лепитром - зазвонил телефон в квартире, где жил Ермолин. Он еще не ложился и сразу снял трубку.
- Только не говорите, что я ошибся и на этот раз, - несколько заплетающийся языком произнес мужчина по-английски.
Это был пароль для двоих - Ермолина и его друга-сослуживца, с которым перед отлетом в Канаду генерал договорился о связи в экстренном случае.
- Кто вам нужен? - спросил Ермолин.
- Я звоню Джеймсу Гилсби.
- Вы ошиблись и на этот раз. Думаю, к утру вы разыщете своего друга, если еще не добавите виски или что вы там пьете.
Мужчина пробормотал какое-то вежливое английское ругательство и прервал разговор.
Вторая фраза звонившего могла быть любой и не имела никакого значения. Важно было одно: если друг позвонил, стало быть, произошло нечто экстраординарное. Ответ Ермолина означал, что для продолжения разговора ему необходимо некоторое время, чтобы подготовиться. Сейчас оно требовалось для того, чтобы нейтрализовать установленные людьми из своей же резидентуры подслушивающие устройства. Устанавливались они не специально для Ермолина, а для всех и каждого, кто мог оказаться в этой квартире. Сотрудники резидентуры понимали, что генерал-майора на таких вещах подловить не удастся, но таково было правило. А правила следует соблюдать, в разведке это окупается.
Телефон зазвонил через час. Узнав голос отозвавшегося Ермолина, друг без предисловий заговорил по-русски.
В коротких, четких выражениях он рассказал об акции КГБ против сына Ермолина, предпринятой, как теперь стало известно, Скрипуном, о предложении, сделанном Максиму заместителем Ватутина в отсутствие последнего, о смерти Максима вместе с тремя наемниками и двумя офицерами КГБ, об изнасиловании Лены, которую он на днях отправил в Новосибирск. Под конец сообщил, что здесь ждут возвращения Ермолина, чтобы после всего происшедшего он был под контролем.
- Ты не рискуешь? - единственно, о чем спросил Ермолин.
- Не беспокойся.
Значит, беспокоиться действительно не стоило. Этот человек не ошибался.
- Связь оставляем прежней?
- Лучше перейдем на запасной вариант, - ответил друг. - Удачи тебе.
Утром Ермолин условился о срочной встрече с Лепитром.
- Скажи, Луи, твои материалы о связях КГБ с вашей наркомафией могут быть полезны лично тебе? - спросил Анатолий Павлович
- Конечно, Мишель, - настороженно ответил Лепитр. - Даже в том случае, если они не будут преданы огласке. Но...
- О том, что я получил эти материалы от тебя, у нас там может предполагать только один человек, - сказал Ермолин. - Но точно знаем только мы двое. Следовательно, твое "но" снимается. Можешь использовать их, как сочтешь нужным. А поскольку интересы вашей страны меня не очень занимают, - коротко улыбнулся он, - мне бы хотелось, чтобы ты употребил их во благо себе.
Лепитр внимательно посмотрел на Ермолина.
- Это очень серьезный шаг с твоей стороны, - задумчиво произнес он. - А теперь скажи мне, Мишель, что случилось?
- Там убили моего сына, - спокойно ответил Ермолин.
В этом неестественном, страшном спокойствии Лепитр почувствовал такую силу ненависти к неизвестным ему людям, что у него по спине прошел озноб. Он понял, что любые слова сочувствия здесь окажутся лишними.
- Прощай, Луи, - с улыбкой сказал Ермолин.
- Если... - начал Лепитр, крепко сжав протянутую ему руку.
- Благодарю, - прервал его Анатолий Павлович. - Удачи тебе.
Позже, когда проводилось расследование, сотрудники канадской резидентуры ГРУ вспоминали, что в тот последний вечер генерал-майор выглядел как всегда. Разве что улыбался чаще обычного. Он передал резиденту микропленку с требованием переслать ее лично Вашутину и никому другому, и ушел. С тех пор его никто не видел.

-26-

Прошло две недели после возвращения группы Кондратюка с несостоявшейся операции по уничтожению Ахмад Шаха Масуда. За все это время майор только раз, три дня назад, видел Жилина. Возбужденный и, видимо, чем-то довольный подполковник мельком поздоровался с Игорем и направился к поджидавшей его боевой машине пехоты.
- На войну, Семен Иванович? - с улыбкой спросил майор.
- Думаешь, ты один воюешь? - весело отозвался Жилин, забрался в БМП и укатил.
А теперь знакомый лейтенант из особого отдела разыскал Кондратюка и сказал, что подполковник находится в госпитале и просит майора навестить его.
- Что с ним? - спросил Кондратюк. - Какой-нибудь застарелый ишиас?
- Он ранен, - строго ответил лейтенант. - Пулей в спину. Вынули. Прооперировали нормально. Я спрашивал.
- Ого! - сразу посерьезнел майор. - Пошли.
- Только Семен Иванович просил, чтобы не демонстративно. Он в отдельной палате лежит.
- Хорошо, - согласился Кондратюк. - С этой войной я вообще разучился ходить демонстративно. Был в отпуске, так к кровати жены подбирался осторожно, как к каравану вооруженной оппозиции.
В небольшой отведенной Жилину палате было жарко. Подполковник лежал на животе. Спина его от лопаток почти до пояса была затянута толстым слоем бинтов.
- Ты иди, - обратился он к лейтенанту. - Все равно от этого головореза меня не защитишь. Нам поболтать надо. Постереги пока за дверью, чтобы не мешали.
- Как это вас угораздило, Семен Иванович? - сочувственно спросил Игорь.
- Не угораздило, а угораздили, - пошутил Жилин и сморщился от боли. - В первом слове имеется элемент случайности, а во втором ее нет. А теперь слушай и не перебивай.
Осторожно втягивая воздух и стараясь не напрягаться, он медленно заговорил:
- Помнишь, я тебе сказал, что хочу узнать, кто в какие игры играет с Масудом. Так вот, узнал... Мы несколько месяцев наблюдали за одним типом. Он то появлялся, то исчезал. Знали, что приходит от моджахедов. Но от кого, каковы его функции, полномочия, связи, не могли установить. Очень уж ловок был, шельма. А тут, когда ты охотился на Масуда, получаю сообщение из достоверного источника, что этот субъект как раз его эмиссар, человек из ближайшего окружения.
Подполковник замолчал, попытался поудобнее устроиться на постели, но лицо его исказила гримаса боли. И, оставив свою бесполезную затею, Жилин продолжил:
- На следующий день после твоего возвращения мы его взяли. Он даже не пытался сопротивляться. Спокойно так, с улыбочкой пошел с моими офицерами. Со мной поначалу разговаривать не хотел. Требовал встречи с представителями КГБ или ГРУ. Смеялся, говорил, что, хоть и находится у меня в руках, от него зависит моя карьера, а может быть, и судьба. Эта болтовня меня весьма заинтересовала. Ну, развязывать языки, как ты догадываешься, мы умеем. Раскололся и этот. И выяснились прелюбопытные вещи... Оказалось, что КГБ и Ахмад Шаха Масуда давно связывают коммерческие отношения. Те им - вооружение, боеприпасы и все другое, что надобно для боя. Эти - наркотики, драгоценности, валюту. Доверенным лицом и организатором обмена был тот самый подполковник, которого вы прикончили в пещере. Числился в ГРУ и работал на КГБ. Бежал потому, что ваши выяснили его роль двойного агента. Хотели с его помощью перехватить у КГБ этот бизнес. И перехватили, обошлись без подполковника. При этом думали представить все так, будто Масуд по-прежнему имеет дело с КГБ. А он попытал новых связников, и те, конечно, раскололись. Так вот. Две твои первые операции по уничтожению Масуда каким-то образом отменили люди КГБ, а последнюю - твое родное начальство. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?
Сообщение Жилина потрясло Игоря. На лице его отражались удивление, недоумение, презрение, гнев.
- Дело оказалось серьезнее, чем я предполагал, - говорил подполковник. - Отвез я к своему начальству в Кабуле этого эмиссара вместе с протоколом допроса и переводчиком. Переводчика они тоже оставили у себя. А когда вернулся обратно, здесь меня уже поджидала пуля. Именно здесь, в расположении. Хорошо, что приехал затемно. Будь посветлее, не пришлось бы нам сейчас разговаривать. Стреляли из бесшумки. Вчера приезжало ко мне начальство с сочувствием и намеком на отставку по ранению. Я тоже намекнул, что протокол допроса эмиссара и его собственноручно написанные показания снимались в двух экземплярах, им-то я отдал один. Отставки, конечно, не будет, но дослуживать придется в Союзе.
Жилин помолчал, передыхая, потом заговорил снова.
- Ты сейчас спрашиваешь себя, зачем я тебе все это рассказываю. Рассказываю потому, что ты порядочный парень. А порядочных людей в нашем отечестве остается все меньше. Их беречь надо. В данном случае беречь в прямом, физическом смысле... Эмиссар сообщил еще одну вещь. Одним из условий дальнейших деловых отношений с вашим ведомством Масуд выдвинул ликвидацию твоей группы. Очень уж за эти годы вы ему насолили, Масуд желает, чтобы вас направили в расставленную им ловушку.
Услышанное просто ошеломило Кондратюка.
- Я ведь вижу, как ты изменился за последнее время, - продолжал подполковник. - Задумываться начал. И пора. Понимаю, что служить этим сволочам - ты ведь не Родине, а им служишь - тебе будет невмоготу.
Чтобы не выплеснуть клокотавшие в душе чувства презрения, собственного унижения, вспыхнувшей ярости, Игорь только покивал головой, соглашаясь. Жилин молча ждал, давая ему возможность осмыслить информацию.
- Неужели наши примут это условие? - глухо спросил Кондратюк.
- Могут, - коротко ответил Жилин.
- Значит, надо сделать так, чтобы об этой намечающейся подлости узнало как можно больше людей.
- Так ведь пока ничего такого нет: ни подлости, ни предательства. Начнешь болтать, тобой займется военная прокуратура, и совершенно справедливо. Доказательств-то нет. Можешь, конечно, подставить под удар меня, что весьма нежелательно. И скажу тебе вот что. Я не вижу, как имеющимся у меня документам дать ход. Они исчезнут, испарятся в инстанциях.
- Я не могу оставить им на съедение ребят, - сказал Игорь.
- Чтобы были овцы целы и волки сыты, самое простое - расформировать твою группу. Об этом я, пожалуй, еще успею позаботиться.
- Но ведь можете и опоздать, - предположил Кондратюк. - Я все-таки не напрямую и без ссылки на вас предупрежу Марьясина. Он ведь останется вместо меня.
- Пожалуй, - задумчиво произнес подполковник. - Если ты ему веришь. И вот что. Надо, чтобы не ты ушел, а тебя ушли. Так будет надежнее. Сможешь это устроить?
- Да. У нас ведь исповедуется беспрекословное повиновение. А я попрошу у полковника Клементьева объяснений по поводу отмены приказа в последней операции. Такой наглости мне не простят.
- Наверное, - согласился Жилин. - Ну, иди, Игорь Васильевич. А то скоро придут меня на судно сажать. Ничего героического в этом нет. Еще увидимся. И здесь, и, надеюсь, в Союзе. Твой адрес я знаю.
- Я на всякий случай поставлю поблизости своих ребят, - сказал майор. - Мало ли что...
- Сколько у тебя бесшумных винтовок с оптическим прицелом? - задал подполковник неожиданный вопрос.
- Две.
- Так вот, прежде чем посылать сюда ребят, поинтересуйся, не чистил ли кто винтовку в последние трое суток.
Кондратюк нервно рассмеялся:
- Ну, товарищ подполковник! Вы сегодня, как фокусник, вытаскиваете кроликов из шляпы. И один жирнее другого.
- Если у меня в таком положении случится запор, вот это будет фокус!

-27-

- Ну, рассказывай подробно, Александр Маркович, о своем разговоре с сыном Анатолия Павловича, - сухо потребовал от своего заместителя Вашутин. Тот, ничего не убавляя и не прибавляя, изложил содержание беседы с Максимом Ермолиным.
- Значит, о шифровке его отца на мое имя ты умолчал, - выслушав, констатировал Иван Петрович. - А ведь он для того и отправил ее срочно, чтобы быстрее решить проблемы сына. И как тебе могло прийти в голову вербовать парня? Сын нашего товарища пришел к нам, чтобы мы помогли ему выпутаться из сети, а ты вместо того, чтобы рассечь ее одним движением, набросил на него еще одну.
- Не вижу здесь ничего такого, в чем бы мне следовало каяться, - пожал плечами Александр Маркович. - Это делалось в интересах конторы.
- А сделалось во вред, - жестко продолжал Ватутин. - И вред этот значительно больший, чем ты, видимо, себе представляешь.
- Если Ермолин действительно исчез, тогда конечно! - отозвался заместитель.
- Попросив Максима умолчать в ЦК о том, что мы знаем об этой гнусной истории, ты развязал им руки и, по сути, обрек его на смерть.
- От случайностей не застрахуешься, - несколько виновато развел руками Александр Маркович. - Кто же мог предположить, что за десять минут до прихода Максима Ермолина нашего куратора вызовут "наверх" и парень попадет к этой благообразной жабе, ставленнику КГБ?
- Допустимо считать случайностью мое отсутствие здесь в это время, - сказал Иван Петрович. - Но случай, который можно было предусмотреть, это уже не случай, а упущение по службе. Как я понял, ты еще не совсем уверен, что Анатолий Павлович исчез. А у меня на сей счет нет сомнений. Более того, его можно понять. В шифровке он лично меня просит позаботиться о безопасности сына. Но сына убивают. Какой вывод делает Ермолин? Только один: я его предал.
- Но ведь тебя здесь не было.
- Да, меня не было. Но я обязан был позаботиться о выполнении данного мною обещания. Не позаботился. И результат: в твоем лице его предало все ГРУ, на которое он работал всю жизнь. Нам еще очень крупно повезет, если он просто ушел, а не ушел к нашим противникам. За него ухватится любая разведка и примет все выдвинутые им условия. Тогда мы не оберемся беды. Однако очень не хочется думать, что Анатолий Павлович будет выдавать своих. Не верю, что он способен на предательство.
- Кажется, пока это нам не грозит, - сказал Александр Маркович. - Передал же он тебе микропленку с материалами. А тогда он наверняка уже знал о смерти сына.
- Это мало о чем говорит. Тут ситуация, как на выборах. Он "проголосовал" не за меня, а против КГБ, и скорее всего хочет разделаться кое с кем из этой шайки моими руками. В данном случае наши интересы совпадают. Резидентам дано предупреждение? - спросил Иван Петрович.
- Да. Сутки назад. А до этого ниоткуда не поступало никаких тревожных сигналов. Значит, не сразу Ермолин побежал предлагать свои услуги. Стало быть, есть надежда...
- Надежда нам не в помощь. Нам поможет только точное знание.
- Можно попытаться найти Ермолина.
- Попытаться можно, хотя полагаю это бессмысленным. Но пытаться, если придем к такому решению, придется не тебе, Александр Маркович. Иначе неизвестно, кто кого будет искать. Скорее всего - он тебя.
- Думаешь, боюсь? - спросил Александр Маркович.
- Надо бояться. До особого разрешения выезды за границу тебе запрещаются. Да и здесь поостерегись. Мы не знаем, чего можно ожидать от Ермолина. Вернее, знаем, что можно ожидать чего угодно. Он никогда не простит тебе смерть сына. И Скрипуну тоже. Впрочем, этим мужиком я займусь сам.
- Если бы узнать, кто его обо всем информировал, - сказал заместитель. - И зачем?
- Наверное, затем, что мы все-таки люди, - Вашутин встал из-за стола и официальным тоном продолжил. - Должен предупредить тебя, Александр Маркович, что буду ставить вопрос о твоем служебном несоответствии.
- Попробуй.
- Непременно, - заверил Иван Петрович.

-28-

Кондратюку не пришлось лететь в Кабул, чтобы встретиться с полковником Клементьевым. Тот сам прибыл в Лангар. Как догадывался майор, это было связано с проведенным Жилиным расследованием и покушением на подполковника. Клементьев действительно побывал в госпитале, затем навестил группу. Парни встретили его настороженно. Полковник сразу отметил это и повернулся к Кондратюку.
- В чем дело, командир? Куда делась жизнерадостность твоих подчиненных?
- Куда она делась, не знаю. А вот с каких пор она куда-то делась, могу сказать, - ответил майор.
Уловив в словах Кондратюка нескрываемый вызов, полковник посмотрел на него с насмешливым прищуром.
- Что ж, скажи.
- С тех пор, как в третий раз была отменена операция по уничтожению Ахмад Шах Масуда. Люди спрашивают, чем мог быть вызван этот неподдающийся их пониманию приказ.
- И что ты им отвечаешь?
Парни знали, что командир ничего им не отвечал, потому что никто из них не задавал ему такого вопроса, хотя он постоянно словно висел над ними. Теперь они с интересом ждали, как выкрутится командир из этого нелегкого положения.
- Я им отвечаю, - заговорил Кондратюк, - что тактическими целями отмену задания объяснить трудно. Потому что, лишившись Масуда, оппозиция потеряла бы куда больше, чем от любой нашей тактической войсковой операции. Значит, остаются только соображения политического характера. Я объяснил, как мог, что уже не один год, то прерываясь, то возобновляясь, ведутся переговоры о решении проблемы Афганистана политическими средствами. И, наконец, высокие стороны, видимо, договорились. Произошло это в ту самую секунду, когда я намеревался отдать приказ о начале операции.
Клементьев помнил, как был шокирован, когда после выхода на задание группы Кондратюка ему позвонил заместитель начальника ГРУ и приказал отменить операцию по уничтожению Ахмад Шах Масуда. "Для всех - это дело политической целесообразности, - сказал он. - А вам нужно знать, что оно отвечает интересам ГРУ. И не только... Позже вы будете непосредственно подключены к этим интересам. Но принимать в них участие начнете немедленно. Ваша задача: как только группа выйдет на связь, отменить приказ. Потом придется позаботиться, чтобы Масуд узнал, кому обязан жизнью. А жизнью он обязан ГРУ. Вы получите нужные связи".
Полковник был польщен доверием и понял, как много сулит ему приобщение к делу, в котором заинтересовано руководство ГРУ. "Будет выполнено, - сказал он и спросил. - Как быть с командованием армии?" "С ними объяснятся другие, - ответил заместитель начальника ГРУ и коротко хохотнул. - Они вам еще сочувствовать будут по поводу вынужденной отмены приказа".
Сначала парни слушали Кондратюка с удивлением, потом - с тревогой. Они вполне разделяли его недовольство и злость. Однако не ожидали, что их командир, умевший сохранить выдержку и спокойствие в самых опасных боевых ситуациях, настолько потеряет самообладание. Он пер на рожон вопреки всем принятым в спецназе ГРУ дисциплинарным канонам, будто умышленно подставляя себя под гнев этого недавно сильно повышенного в должности подполковника. В спецназе ГРУ приветствовалось обсуждение приказов при поиске оптимальных возможностей для их исполнения, а обсуждение решения командира не только пресекалось, но неизменно каралось. Командир никак не мог забыть об этом, как и о том, что новая должность давала полковнику, по сути, неограниченное право распоряжаться жизнью, смертью, судьбой каждого из них. Что и кому хотел доказать их майор?
Этого не понимал и полковник. Он полагал, что, видимо, не помешает как-нибудь между прочим, по ходу разговора вскользь коснуться отмены приказа и объяснить это как тактическими, так и политическими соображениями. Кондратюк сам выложил эти доводы. Но как! Он просто издевался над ним. Издевался откровенно, и нагло, в присутствии своих подчиненных, будто специально провоцировал полковника на ответные действия. Неожиданный эпатаж майора не лез ни в какие ворота. Из спецназа ГРУ людей изгоняли за гораздо меньшие прегрешения. Слишком возомнивший о себе Кондратюк вынуждает его, полковника Клементьева, на ответные действия? Будут ему ответные действия. И именно в присутствии всей группы. Пусть каждый знает, что в епархии ГРУ нельзя ссать против ветра, не обмочив самого себя. Полковник решил до предела обострить ситуацию.
- Из вашего издевательского объяснения, майор, я понял, что вы считаете мой приказ неправильным. Так? - резко спросил Клементьев.
- Безусловно, - ответил Кондратюк, глядя полковнику в лицо.
- Может быть, вы забыли, что в армии действует непреложное правило: приказы командира не обсуждаются?
- Не забыл, товарищ полковник. Но я помню и другое правило. Подчиненный имеет право не выполнять преступный, равно как и безумный приказ. Не могу судить, под какую из этих категорий подпадает ваш приказ. Но вольно или невольно он сработал в ущерб нам и на пользу противнику.
Полковник обвел всю группу пронзительным взглядом и, не скрывая насмешки, сказал:
- Плохо же вы заботитесь о своем командире. Майор Кондратюк за годы войны очень устал. У него окончательно сдали нервы. Ему требуется длительный отдых. Он получит его...
Через день пришел приказ об отчислении майора Кондратюка Игоря Васильевича в запас.

-29-

Сразу после разговора с подполковником Жилиным Кондратюк попросил старшего прапорщика Малышева неприметно выяснить, не чистил ли кто из ребят в минувшие три дня винтовку с оптикой. Через два часа Дмитриевич сообщил, что винтовку чистил прапорщик Файзулин. То, что он мог оставить ее нечищеной после операции, даже если не пришлось из нее выстрелить, исключалось.
- От меня не таись, Васильевич, - прервал задумчивость майора Малышев.
- Дело в том, Дмитриевич, что, похоже, именно наш молчун подстрелил подполковника Жилина, - сказал Кондратюк.
- Хорошо, что я эту суку не назначил в охрану Семена Ивановича, - спокойно отозвался Дмитриевич и спросил. - Михаил знает?
- Нет. И знать ему не обязательно, пока ты здесь.
- Понял, командир.

-30-

Кондратюк навестил в госпитале подполковника Жилина. При прощании с группой его порадовало, что лица парней выражали сожаление, и понравилось, что обошлось без обременительных и в данном случае совершенно ненужных эмоций.
Марьясин провожал его к вылетавшему в Кабул вертолету. Михаил был неразговорчив и хмур.
- Чего заскучал, Миша? - спросил Кондратюк.
- А чему радоваться? Придется теперь все тащить на своем горбу. Нет, все-таки заместитель - самая разлюбезная должность. Вообще-то, я думал, ты объяснишь мне, в чем дело, - с обидой сказал Михаил. - Ежу понятно, что ты не сам захотел уйти. Зная тебя, предполагаю очень важные причины.
- Причины действительно важные, - сказал Кондратюк. - Но объяснять их не стану. А объясню я тебе другое... Какое бы ты ни получил задание, не веди группу прямо к цели. Каждый раз как можно шире исследуй место проведения операции. Каждый раз, - повторил он и, помолчав, закончил. - Вас могут направить в засаду. И забудь, что об этом узнал от меня.
- Да... - протянул Михаил и ошарашено покрутил головой. - Вот уж воистину: "Ни хрена себе пельмень!" Спасибо, командир. Предвижу, что повоевать нам с тобой еще придется...

КОНЕЦ


счетчик посещений contador de visitas sexsearchcom
 
 
sexads счетчик посетителей Культура sites
© ArtOfWar, 2007 Все права защищены.