Art Of War - Военно-исторический литературный портал

/>

Пятое управление оперативно-тактической разведки ГРУ ГШ ВС СССР. Армейские подразделения разведки подчиняются этому управлению. Управление - координирующий центр для тысяч разведывательных структур в армии . Технические службы: узлы связи и шифрослужба, вычислительный центр, спецархив, служба материально-технического и финансового обеспечения, управление планирования и контроля, а также управление кадров. В составе управления существует направление специальной разведки, которое курирует боевые подразделения Специального назначения .

Когда старшего лейтенанта Илью Дрепта вызвали на "главную хату", он, пользуясь передышкой, спал. Ему снилась база с высоты птичьего полета. Такой ее видишь, когда "МИ-8" делает круг над Лянгаром перед тем, как набрать высоту и скорость и лечь на маршрут. Странно устроен человек, думал в такие минуты Дрепт у иллюминатора, под которым уходила, уменьшаясь, земля. Он способен полюбить то, что должно было бы вызвать ненависть. Двойной ряд колючей проволоки по периметру базы, каменистый ров с позициями для стрелков, и все это в обрамлении минных полей. А внутри этой "рамочки" -, модули ангаров, казарм, автопарк, вертолетная площадка, землянки, деревянные сортиры, КПП. Самодельные обелиски не вернувшимся с "боевых". Все это, по сути, было для человека неволей, принуждением, насилием, но на этой войне звалось домом и было домом. Здесь после "зачисток" и "выхода на боевые" отсыпались, не думая об охранении, сюда приходили письма с Родины, и здесь в ангаре, приспособленном под спортзал, в который раз смотрели затертую, всю в склейках ленту "Спартак" с Кирком Дугласом, громко и серьезно рассуждая, сколько пулеметов ДШК и какой боекомплект понадобились бы восставшим, чтоб покрошить на винегрет римские легионы.
Во сне база источала одуряюще-приторный запах сирени, проникший на борт "вертушки", и командир экипажа, бросив управление машиной, с отвращением зажал нос. Отчего "пчелку" затрясло, и Дрепт проснулся. Его трясли за плечо наяву. Над ним стоял старший прапорщик Парахоня, побрившийся и попрыскавшийся своим любимым одеколоном "Белая сирень". "Если бы нам по рации, командир, я бы отбрехался, а радировали в батальон и оттуда сразу прислали "броню", - виновато оправдывался Тарас, перейдя на русский. - Комбат передал, вызвала тебя важная шишка из Москвы. Они там в "центре" все на цырлах..."
"Где Донец? - спросил Дрепт о своем заме. - Передай, пусть принимает командование группой".
До вертолетной площадки было рукой подать, но комбат, хоть Дрепт ему и не подчинялся, уважил, пригнал БТР. Тот стоял метрах в десяти от казармы, водитель курил, свесив ноги с брони.Да, но что за срочность в Дрепте на этот раз, персональную "вертушку" прислали. Если продолжение "газетной истории", Дрепт подает рапорт об увольнении в запас. И прощайте, скалистые горы!
"Куда летим, товарищ капитан?" - поинтересовался у командира экипажа Илья. Ведь действительно не знал, куда. Штабные любили поиграть в конспирацию. Пилот за шлемофоном не расслышал.
"В Кабул летим, разведка", - буркнул второй, по-видимому, бортовой техник.
"Чего злые, ребята?" - дружелюбно спросил Дрепт.
"Уже полгоды замены ждем!" - буркнул третий, по-видимому, штурман. Он пинал ногой груз, взятый "пчелкой" где-то попутно. Один мешок принимал удар его носка безропотно мягко, продавливаясь; другой отзывался недовольным рокотом, перекатываясь внутри. Кишмиш и орехи, определил Дрепт. Но штурман, судя по его лицу, это знал не хуже Дрепта, и в нем боролись два чувства - лень и желание развязать и отсыпать.
"Да, когда нет полгода замены, это хреново", - согласился Дрепт, пристегивая к груди орденские колодки и собираясь подремать, когда "МИ-8" поднялся, сделал разворот и база под винтом съежилась до макета. Сон в руку, только не хватает прапорщицкого одеколона, подумал Илья. Ничего, опрыскают в Кабуле. Он проснулся под тот же дробный рокот двигателей. Уже пролетали над крепостью Бала-Хиссар, и весь Кабул, рассыпавшийся ниже узкими улочками между высокими домами с плоскими крышами, - некоторые из этих домов сами были построены по типу маленьких крепостей, - напоминал распущенный павлиний хвост, высеченный бесцветным барельефом на песчанике.
Летуны, - обычно это разговорчивый народ, - и заходя на посадку, и садясь, не проронили лишнего слова. Но на этот раз Илья был благодарен им за то, что не требовали общения, и дали поспать. На взлетно-посадочной полосе было шумно и бестолково, как на афганском дровяном базаре, только не от людей, а от садящихся и взлетающих машин, к которым и от которых расходились человеческие ручьи цвета "песок" как часто звали в Афганистане новый камуфляж "мабуту". Лавируя между ними, бегал по бетонке солдатик с плакатом на поднятых руках: "Лянгар!" "Это я", - сказал, подходя, Дрепт. Солдатик ожидал увидеть офицера постарше званием: в аэропорт послали разгонный "уазик" штаба армии, сейчас закрепленный за командированным из Москвы генералом. "Это ничего, парень, - потрепал его по плечу отдохнувший Илья. - Отто Скорцени, личный диверсант фюрера, был всего лишь в звании майора..."
А вскоре его самого вельможно потрепали по плечу, правда, не сразу. Пришлось ждать в маленькой приемной, где хозяйничал напустивший на себя озабоченность молоденький штабс-капитан с идеальным пробором. Все его обязанности на этот день, как понял Илья Дрепт, сводились к тому, чтобы объяснять забредавшим сюда военным чиновникам, что кабинет временно занят генерал-майором Сусловым. Услышав фамилию, военные чиновники менялись в лице и выходили из приемной подчеркнуто тихо, как из больничной палаты, а штабс-капитан довольно опускал глаза. Дрепт ждал бы черт знает сколько, если бы капитану не надо было отнести куда-то бумагу. Когда он вышел и зашагал по коридору, Дрепт ломанулся в кабинет. Пошлют так пошлют, решил он.
В кабинете было двое, генерал-майор и лейтенант. Оба в новенькой, нулевой, "песчанке". Что всегда выдает инспекторов и "свежачков", прибывших на замену. Старики щеголяют в поношенной и потертой - она одинаково сливается с ландшафтом, будь ты в степи или в горах. Нет, не "погорелец", понял Дрепт, бросив еще один быстрый взгляд на лейтенанта. Проштрафившийся себя так не ведет. Лейтенант сидел в дальнем углу кабинета, но сидел в присутствии генерал-майора, пред которым Илья стоял навытяжку. Когда Дрепт переступил порог и доложился, генерал, обернувшись к лейтенанту, - тот и при этом не поднялся, - громко и увлеченно говорил, не обращая внимания на вошедшего.
"Ты, Аркадий, - говорил с младшим чином генерал по-свойски, - не представляешь, как чопорна эта нация. Это я об англосаксах, - сходу пояснил он Дрепту, и Дрепт поразился непосредственности генерала. - Садись, сынок. - Это он Дрепту. - Я прослужил пять лет советником в лондонском посольстве, присматривался на приемах, сам исподволь изучал нравы... Аркадий! - вдруг рявкнул он. - Сядь, наконец, рядом. Мне что, так и крутить головой между двумя лейтенантами? - И опять благодушно: - Речь идет, конечно, об аристократах. Чопорность во всем и во всех, что в джентльменах, что в бабах. Я часто ловил себя на мысли сорванца, а как они с друг другом в постели? Без эмоций, с ничего не выражающими, точно затылок, лицами? Правда, усевшись на любимого конька, зажигаются и шпарят чуть ли - не стихами. А конек - генеалогия, исторические ссылки на предков..."
Неожиданно прервав тираду, он привстал, перегнулся через стол и довольно крепко пожал руку Дрепту, представившись:
"Фамилия моя Суслов. Нет, не брат и не родственник. Но из одной деревни. Есть такие русские деревни, где все на одну фамилию. И почему-то, - загадка природы, - внешне похожи друг на друга, как две капли воды. Он тоже Суслов, но уже родной мне, племянник, - кивнул он на лейтенанта, уже усевшегося за приставным столом напротив Дрепта. - Зовут Аркадием. Ты на его погоны не смотри. Из него такой же офицер, как из тебя балерина. Он будет дипломат и после Афганистана улетит в Лондон на службу. Надеюсь на тебя, живой и непокалеченный. Но должен вернуться из Афганистана не с пустыми руками. И не с пустыми руками прибыть в Лондон. То, что позволено, он тебе сам расскажет. Вопросы есть, старлей?"
"Так точно, товарищ генерал-майор. Разрешите?"
"Валяй".
"Если лейтенант Суслов в мою разведывательно-диверсионную группу, так она уже скадрирована. - Тут же сообразив, что аргумент для генерала несерьезный, добавил. - И это очень рискованно. У меня, к сожалению, стажеры выбывают из строя в первую очередь. По неопытности. Не лучше ли ему при штабе? Та же выслуга - день за три, те же награды..."
"Нет, не лучше, - отрезал старший Суслов, посуровев. - В нашем роду за чужие спины не прятались. Ты меня не понял, старлей. Я тебя прошу с ним не нянчиться, а присмотреть. Возиться с ним не придется - он ненадолго. Как только получит то, зачем приехал - гуд бай! Ясно?"
"Так точно!"
"А тебе вернут звание капитана. Это будет справедливо - понизили тебя ни за что! - И он снова сменил тон на задушевный. И кивнул на племянника. - Выщелкивают их из учебок, как патроны из обоймы, одинаково блестящих, одного калибра. А что дальше? Не патрон посылает себя в цель, а стрелок. Вот ты и будь для него этим стрелком. Парень сыроват, но ты уж постарайся, не жалей мозолей. Ты человек известный. О тебе знает сегодня вся страна. Шутка ли, "Красная Звезда" написала. Еще вчера цензоры само слово Афганистан не пропускали в заметках, перестраховывались по приказу свыше, а сегодня, слава богу, мы поумнели, перестали озираться на мировое общественное мнение..."
Он бросил взгляд на орденские планки Дрепта, взглянул на часы и глубоко выдохнул, обдав обоих лейтенантов послевкусием дорогой выпивки.
"Мне к Тухаринову. А вам на встречу с его черножопым другом, - кивнул он на племянника, - Вас туда доставят, я распоряжусь. - Генерал вышел первым, остановившись в дверях. - Приказ о зачислении Аркадия в твою РДГ переводчиком из 797-ом разведцентра. Остальное в рабочем порядке. Ну, удачи!.. - Затем что-то вспомнил, подошел к племяннику, велев Дрепту подождать "в коридоре".
Мало что поняв из этой встречи, Дрепт ожидал своего нового подчиненного "в коридоре". От нечего делать рассматривал настенную агитацию. Наткнулся глазами на портреты членов политбюро. Да, действительно похожи эти Сусловы из одной деревни. Даже этот сусленыш, несмотря на молодость, с тем же удлиненным тощим лицом и неживыми глазами. Не "сыроватый" он, генерал, продолжал про себя несостоявшийся диалог Дрепт, а просто, как говорят здесь у нас, "блатной", так и ребята его в отряде встретят. Они таких навидались. Нужно досрочное звание капитана, дабы попасть в Академию, - к Дрепту.
Дрепт слыл удачливым, его группа, как заговоренная. За всю войну никаких потерь. В разведцентре шутили - "талисман Дрепт", "оберег Илья". Хотели в отряд многие, но им отказывали. Группа выкристаллизовалась - ни убавить, ни прибавить, ни заменить. А это дорогого стоит. И поневоле становишься суеверным. Чужак в команде, что женщина на корабле. Командование разведцентра это понимало. Его негласная позиция, Дрепт - неприкасаемый. Так было до недавних пор. Потом повалил в отряд мусор. Вроде этого Аркадия. Ребята до сих в себя прийти не могут от стыдобы.
Встреча "с черножопым другом" была назначена в дукане на окраине Кабула. Почему на окраине? Чтобы кто-то четвертый, - он ехал из провинции, - не заблудился в Кабуле. Пробирались к духану на том же "уазике", долго плутая похожими друг на друга узкими грязными улочками. Приглядывались к духанам, пытаясь увидеть каких-то белых птиц. "Может быть, голуби?" - спросил москвича водитель. "Не знаю, он сказал, сразу увидишь", - злился москвич, сверяясь с какими-то каракулями на клочке бумаги.
"Может быть, лебеди?" - предположил Дрепт. Над входом в дукан монотонно поскрипывала вывеска. Дрепт увидел ее издали, и соображал, где оторвал дуканщик этот чисто советский кич: белые лебеди в пруду, на берегу беседка с колоннами. Картинка была наклеена на крышку цинка от патронов. Так трогательно дуканщик откликнулся на злобу дня: милости просим, шурави! Очевидно, духанщик о судьбе ограниченного контингента знает больше его младшего офицерского состава: контингент здесь надолго. Разглядев лебедей, Аркадий оживился и протянул Дрепту для пожатия руку, которая против ожидания оказалась крепкой и мускулистой. И чувство тоски у Дрепта вдруг усилилось, он понял, что этот москвич Аркадий со своим генералом втюхивают ему какое-то фуфло, какую-то авантюру.

В ожидании афганского приятеля Аркадия они расположились за столиком. Москвич опасливо озирался на пеструю публику. Иллюзия пестроты достигалась за счет головных уборов сидящих - чалмы, тюбетейки, войлочные шапочки, каракулевые папахи и армейские кепи. Но никто не собирался выпрастывать из-под камиса "шмайсер" и по-голливудски поливать свинец веером. Народ в дукане, как в любой русской пивнушке, собирается расслабиться попить чайку, покурить чарса и потрындеть на ту же вечную тему "ты меня уважаешь?", но до драки не доходит. Но рафинированный выпускничок МГИМО нервничал так, что пальцы его заметно дрожали на расстегнутой кобуре, и Дрепт серьезно заметил:
"Старичок, ты смотри, там есть такая маленькая штучка. Называется спусковой крючок. Не нажми ее как бы случайно..."
"Что?" - не понял Аркадий.
"Пробьешь себе мочевой пузырь и ошпаришь ноги..."
Парень был явно не в себе, и Дрепт уже наблюдал его с цепким профессиональным любопытством. С ним придется выйти в рейд. Неделю-другую москвич перекантуется в гарнизоне, и особист загрузит его переводами перехваченных пакистанских депеш. Он успокоится и будет думать, что это и есть Афганская война, и даже надуется, полагая, что он часть ее привода - какие донесения проходят через его руки и благодаря ему обретают черты стратегических контрмер! - а снующие туда-сюда броня и вертушки, внезапно исчезающие из Лянгара и также внезапно появляющиеся в нем группы из двенадцати - шестнадацати человек и часто уже не в полном составе, это так, фон войны. Но так, собственно, для тебя, парень, и могло быть. Но для этого надо было устраиваться переводчиком в штаб, а не проситься в РДГ, где переводчики работают наравне со всеми, а в твоем звании еще и замещают командира. Но поздно пить боржоми. Будешь выплывать сам. Не выплывешь - ну и хрен с тобой! Парахоня поставит очередную "птичку" на стене сортира. Здоровенный мужик прапорщик Парахоня, хохол, в группе его звали Пароход, не мог иначе выразить своего презрения к "стажерам". Последнего из них, сержанта из Чирчикской учебки, сняли в горах Нуристана спасатели из вертушки. Группа возвращалась на базу, "забив" караван. Всю ночь, пока ребята сидели в засаде, стажер простоял на карнизе, влипнув спиной в отвесную скалу, боясь шевельнуться. Это случилось вдруг, он шел нормально, как все, и вдруг оцепенел - включилось сознание: перед ним зияла пропасть. Идущие за ним, не останавливаясь, обтекали его, как бревно. Замыкал, как всегда, охранение и шел с интервалом строго в пять минут снайпер Новаев. Никто в отряде не похвастает, что видел его когда-нибудь на маршруте с винтовкой на плече. Да и на бивуаке он, кажется, ухитрялся есть, пить, спать и справлять нужду с винтовочкой в руке. Управлялся сибиряк-охотник навскидку одинаково и с левой, и с правой руки, попадая с тридцати шагов в спичечный коробок. Было в этом, конечно, какое-то цирковое щегольство, но где вы видели настоящего мастера своего дела без артистического кувырка через голову с непременным оп-ля!
Поравнявшись на тропе с оцепеневшим стажером, Новаев находу что-то достал из кармана. Дрепт уже нагнал передовое охранение, взобравшееся на верхнюю точку, с которой отлично просматривалась окрестность. Ребята вертели головой на триста шестьдесят градусов, превратившись в живой радар, а второй снайпер казах Заурия наворачивал на ствол глушитель. И тоже вертел головой. Дрепт молча потянул у него СВД, и нашел в оптический прицел хвост отряда. Новаев скользил по карнизу вперед, не отрывая от камня ног и на секунду замирая, когда под ногой попадался "живой" камень, а стажер оставался в том же положении, только на месте рта белела полоска лейкопластыря. Если закричит, то беззвучно. В таком состоянии каталепсии на другое утро ребята отдирали его от скалы. "Пчелке" негде было сесть, и она трижды заходила над этим местом, рискуя задеть стену, к которой прилип стажер. Спасало то, что было безветренно, но все равно машину сносило, и парням надо было уложиться в тридцать-пятьдесят секунд. Из второй вертушки, в которой возвращалась на базу все остальные, все было хорошо видно. Но ребята отводили глаза от иллюминатора - им было досадно, где-то обязательно позлорадствуют: "У Дрепта...", "У дрептовцев..." Лишь Парахоня, не отводя от иллюминатора зло суженых глаз, сказал:
"Краще б ты его по-тихенько ножичоом, Новаев. Ридни поплакали и похоронили, як героя. А тепер до кинця життя будуть доглядаты его як фикус".
Вот и вся дань чужой человеческой беде. Брезгливая, презрительная, равнодушная. Так хорошо одетые горожане обходят алкашку, растянувшуюся на тротуаре. "Стажер" в группе не стал своим не потому, что потерял голову от страха; получи он пулю или подорвись на мине, он бы тоже не стал своим, хотя его не презирали бы и даже посочувствовали ему. Он не стал бы своим, потому что не прошел обкатку. Хорошо бегает не тот, кто хорошо бегает, а тот, кто прибегает к финишу.
Вертушка сделала разворот, и скала в иллюминаторе пошла вниз, уступив места заснеженной вершине. Прапорщик Парахоня украдкой взглянул на командира, не очень ли тот расстроен случившимся. Группа теряла репутацию заговоренной, дрептовцы переживали это, как пацаны, которых обманула первая девчонка. Но командир сосредоточенно подсчитывал в блокнотике изъятое из вьюков, а стажер для него потеря как бы запланированная. Дрепт их стал планировать после той злополучной публикации в "Красной Звезде".
Когда на счету у группы Дрепта уже были перевалочная база в Нуристане, базовый лагерь моджахедов в Дарзабе, укрепрайон в Панджшерском ущелье и более двух десятков караванов, склад с оружием и обеприпасами в Сулеймановых горах и с десяток поисков в "душманских" районах, в Лянгарский гарнизон прибыл корреспондент "Красной звезды". Отряд только что вернулся из рейда. И на этот раз без потерь. И с хорошими трофеями. Один из двух эвакуаторов "МИ-8" был позавязку загружен китайскими СПГ-9. "Вечно смеющийся человек", а для краткости "Гюго", полковник ГРУ Толя Чмелюк, - из одного города, с одной улицы, учились в одной школе, Гюго на четыре года старше, - дав Дрепту доложиться, свел его с журналистом. На беду Дрепта, он в тот день был единственным в Лянгаре присутствующим командиром РДГ. Расслабленным и благодушным после успешной операции и не подозревающем, чем обернется встреча с журналистом. Она ему даже была на руку. Весь день его не будут дергать по пустякам ни в Лянгаре, ни в Джелалабаде: никак нет, ответит Гюго, с ним работает пресса, личное распоряжение командующего Армией Тухаринова. Поди проверь! А факт наличие военного корреспондента - налицо. Вот собрались для группового фото. Вот, всласть наговорившись, устроили гостю походную баньку по-новаевски. Раскалили огнеметами ЛПО (взятые у "духов", но почему-то ненужные "складунам") валун и закатили его в палатку. Вот разомлевшие от горячего пара навалились на бражку на кишмише, а для куража добавили в канистру фляжку спирта. Вот уговаривают гостя идти потчевать, а он сопротивляется, говорит, что у него черный пояс по каратэ, и, вырываясь, хочет показать, как ребром ладони раскроит доску. Парахоня загребает его пухлую ручку в свои медвежьи лапы и осматривает это самое "ребро". "Цього не може бути тому, що цього не може бути николе", - расстроенно вздыхает прапорщик, - он успел привязаться к "письменнику", - и, взяв его на руки, несет в казарму.
А ровно через месяц "Вечно смеющийся человек", представитель ГРУ в Кабуле, вызвал его на ковер, и приветствовал навытяжку, козырнув по-американски - широко, от непокрытого лба: "Герою нашего времени!.." Перед ним на столе лежал свежий выпуск "Красной Звезды", испещренный по тексту густым маркером. Гюго перевернул газету головой к Дрепту и ткнул пальцем в подзаголовок. Очерк назывался "Заговоренный" и занимал три четверти газетной полосы. Подзаголовок "Одиссея капитана Дрепта" заставил героя очерка залиться такой густой краской, как это было с ним лишь раз в жизни, в детстве, когда родители отправили его на лето в село к тетке. Тетка, закатав рукава мужской рубахи, заправленной в юбку, варила компоты на зиму. Перед ней, во дворе у глиняной печи стояла корзина с белой черешней. Наспех расцеловав племянника, тетка кинулась в хату за консервными крышками, а племянник, не отдавая себе отчета, хватанул из корзины полную горсть и быстро сунул в карман, забыв, что он дырявый. Тетка сделала вид, что не видит, как из штанины племянника одна за другой скатываются к ноге ягоды.
"Да мне и в голову не пришло, что он по мою душу", - обескуражено развел руками Дрепт.
"Ну да, ну да, - поддразнивал Чмелюк, - прилетел человек с большой земли в занюханный Лянгар посмотреть, как доблестная группа из огнеметов коптит камень, испить вашего гнусного пойла и поговорить о погоде. Они ведь там в Москве забыли, когда последний раз ходили в баню, пили ишачью мочу, разбавленную тормозной жидкостью, и спали в казармах".
"Нет, Толя, честно, я ни сном, ни духом. Это недоразумение, ты же сам нас свел, - оправдывался Дрепт. Гюго, конечно же, прикалывается. Ему наверняка телефонировали из штаба Армии, а, может быть, из самого Генштаба. Поздравляли. Хорошая реклама льстит и полковнику, и генералу армии, и министру обороны. Только никому из них не придет в голову, что Дрепту из-за этой рекламы от стыда хоть сквозь землю провалиться.
"Ты тут не кокетничай, - прервал его Чмелюк. - Читай!"
Его вечная, точно приклеенная улыбка всегда и всех обманывала. Хорошая, удобная улыбка, но такой дар человеку их профессии дается от рождения. Дрепт, как на уроке скорочтения, пробежал газетные столбцы строго по вертикали, сверху вниз, отложив в памяти по ходу дела географические названия, имена, цифры. Пока он дочитывал, они крутились в мозгу в самых немыслимых, на первый взгляд, абсурдных сочетаниях, распадались, создавали новые комбинации, но, закончив читать, Дрепт снова развел руками. Он не мог взять в толк, где прокололся. Конспирация соблюдена - его назвали не спецназовцем, а десантником. А на все остальное существует военная цензура.
"В конце концов, существует военная цензура, - пошел он в атаку. - И, в конце концов, обсуждается не мое письмо на родину, а чужое. У него есть конкретный автор в официальном статусе и даю голову на отсечение, что каждую строчку материала обсасывало не меньше десятка чинов на всех уровнях... Да скажи ты, в чем дело?"
"Да эти суки пакистанцы послали в Москву ноту протеста по дипломатическим каналам, - сказал Чмелюк. - Если по-человечески, на нее можно было бы насрать. У Москвы обвинение посерьезней - воздушный пакистанский мост для душманов. А у Исламабада - голословный газетный материал, сказка, миф. Но эти пиджаки в столице нашей родины так не хотят портить отношения с Пакистаном, что готовы откупиться и твоей, и моей головой".
"Да о чем речь? Ну что ты мутишь!"
"По-пакистански получается, что стоянка каравана проходила на границе, и заговоренный Дрепт вторгся на чужую территорию. А китайские СПГ-9, - подарок дружественной державы, - он смародерствовал. Правительство Пакистана требует у Москвы оградить Пакистан от набегов банд в форме советских вооруженных сил и наказать виновных".
"И это после того, как Афганистан предъявил Пакистану ноту протеста? Тот эту границу изменяет, когда и как ему хочется?"
Чмелюк пожал плечами. А до Дрепта вдруг дошло:
"Трибунал?"
"Нет, отстояли..."
С "бандита" Дрепта сняли звездочку; с его московского куратора Чмелюка - тоже; технически легко - верхние. Подполковник Чмелюк, представитель ГРУ Генштаба в Афганистане, дал старшему лейтенанту Дрепту расписаться в приказе.
"Наука?" - спросил он, закладывая приказ в конверт, в котором его получил.
"Заговоренных нет".
"Это девиз. А стратегия: когда ты слаб, притворись сильным, когда ты сильный, притворись слабым..."
Говорили они, конечно, не о том. "О том", - кто и зачем подставил Илью, - говорить было бесполезно. Говорили о суевериях, удаче, приметах на войне. Заговоренные, может быть, есть, но их не должно быть. Чтобы не порождать у товарищей по оружию зависть, ревность, подозрительность и позыв к интригам. Что такое боевое подразделение без потерь? Постоянно везти может кому-то одному, но не всем двенадцати. Чтобы заткнуть рты, нужно ничем не отличаться, не высовываться. И порадовать широкую общественность парой неудач. В группе, например, есть вакансия; до некоторых пор ее не заполняли - вначале не было нужды, потом - из-за того, что ребята болезненно воспринимали чужаков. После понижения в звании Дрепт изменил этому правилу. В отряд потянулись, часто меняясь, чужаки. Кто-то из них, не пройдя обкатку, сам писал рапорт; на кого-то писал рапорт командир. Сплетники потеряли интерес к Дрепту. Исламабад перестал размахивать советской газетой и жаждать крови военного преступника Дрепта. У Исламабада появилась другая головная боль. В районе Бенде и Масудугара накрылся пакистанский воздушный мост по снабжению отрядов мятежников боеприпасами, оружием, продуктами питания. По агентурным данным, был уничтожен МИ-8 пакистанских ВВС с резидентом пакистанской разведки на связи с ЦРУ Джамаль Исмаил Бенаром. Пакистанцы впредь отказались от воздушной поддержки отрядов мятежников, посчитав случившееся аварией (группа старшего лейтенанта Стебельцова, устроившая ее,. подписала бумагу о неразглашении операции в течение двадцати пяти лет).
Газетная история Дрепта на фоне таких, как лейтенанта Стебельцова, выглядела брызгами. Обласкав, приговорили к порке, а того обрекли на немоту, молчаливую и потому вдвойне неблагодарную работу. Но если славой, как в песне, сочтемся потом, что - с невозможностью оправдаться, бессилием перед машиной власти? Сегодня ни за что сняли звездочку, завтра, за гораздо меньшее ни за что, сорвут погоны и поломают жизнь.
Так что не жалей, Дрепт, Аркашечку из Москвы. У него был шанс подъедаться в каком-нибудь европейском посольстве и не ты его гнал в Афган, да еще - разведывательно-диверсионную группу. А какой интерес гнал, ты скоро узнаешь.
Москвич более или менее успокоился и перестал дергаться.
"Как ваше здоровье, уважаемые? Да не знаете вы усталости!.. - Подошел дуканщик с подносом - чайничек, пиалы. Одет в национальное. Но на его садрые - безрукавке - смешно красовался значок с профилем Ленина. Мало кто из шурави, приезжавших в эту страну с АК, был настолько образован, чтобы воспринимать всерьез азиатский культ Ленина. Думали, маскарад на потребу оккупантам. - Что еще пожелают шурави?" - Дуканщик не уходил. Оба посетителя знали, чего он ждет. Отхлебнули из пиалы крепкого обжигающего чая и восхищенно поцокали языком. Дуканщик удовлетворенно улыбнулся.
Учился он на своем восточном не на двойки, знает этикет, подумал о москвиче Дрепт. А вслух сказал:
"Эх, нам бы такого чайку в рейды! Цены не было бы мозгам и желудку..."
"Не сцы, старичок, все у нас будет. Лишь официантов не обещаю", - развязно откликнулся Аркадий.
Дать ему по шее, что ли? Начнется переполох, чаепитие испорчено, а так ли тебе часто удается побаловать себя таким чаем, Дрепт? Вместо того, чтобы злиться на этого дурачка, злись на себя, командир.
"Ты подумал о своем прозвище, Аркадий?" - спросил он серьезно вместо того, чтобы крепко дать по шее. - Ну, кодовое имя... Его надо сообщить в разведцентр".
Москвич, кажется, растерялся. Дрепт отхлебывал часто и обжигаясь, небольшими глотками. Так он понимал чай. Это было хорошо, что они забрели в этот дукан и оказался такой подходящий предлог - приезд высокопоставленного дяди с племянником. Правда, теперь по армии поползут слухи о карьеризме Дрепта: нашел покровителя и выслуживается. Но адъютанты, штабные писаря, интенданты и пройдохи от пропаганды таких уважают и побаиваются.
"Арка" или "Аркада"? - Дрепт притворно морщил лоб. - Не годится, угадывается связь с именем. А если "Икар"? - Дрепт хлопнул себя по лбу. - Ай да Дрепт, ай да сукин сын!" - Просияв, он перегнулся через столик и так хлопнул москвича по спине, что тот опрокинул пиалу с чаем себе на гульфик. Но отреагировать тот никак не успел. В дверях дукана стояли двое только что пришедшие. Благообразный седобородый старец в белоснежном кашемире и молодой афганец в европейском костюме, папахе и сандалиях на босу ногу, всем обликом похожий на красивого еврея Изю из молдавского местечка Калараш. Аркадий заспешил им навстречу. С молодым они нежно облобызались в щеку, а старцу москвич поклонился, скрестив на груди руки, а затем, по здешнему обычаю, поцеловал руки.
Молодого, выпускника университета Патриса Лумумбы, звали Хафизулла. Старец был его дядей. Сегодня день дядей и племянников, сказал себе Дрепт, пока они все молча допивали третью чашку чая. Дуканщик, преисполнившись особой почтительности к компании из-за старца в ней, разве что не пластался, чтоб угодить. Только после третьей чашки старец, - ну и выдержка! - поманил его пальцем, чтоб внимательно рассмотреть комсомольский значок на садрые. При этом его лицо, в котором было что-то лисье, ничего не выражало. К нему нагнулся племянник и долго говорил по-пуштунски. Аркадий, в свою очередь, нагнулся к Дрепту и переводил. На это время перепуганный духанщик превратился в дерево. Хафизулла, говорил Аркадий, объясняет аксакалу, что русский Ленин чтится в Афганистане. Он вернул Афганистану святыню мусульман, самой древнейшее издание корана, которое захватил и вывез в царскую Россию русский экспедиционный корпус в один из своих походов на Средний Восток. Старец смягчился и властным жестом отогнал дуканщика.
Началась беседа.
"У дядя в провинции Кунар посевы мака", - сказал племянник.
"Это незаконно, - сказал Дрепт. - Народное правительство Афганистана с этим борется..."
"Вы, советские, точно так же пресекаете у себя в стране легальную продажу боевого огнестрельного оружия. Но это, тем не менее, не мешает вам продавать его по всему миру, и вам наплевать, как оно будет использовано. И вы не прекращаете его производство. Мы вывозим из своей страны для продажи опиум, почему нас должно заботить, идет ли он в фармацию или к наркодиллерам? - Хафизулла в недоброй улыбке показал белые, как у собаки, зубы. - Давайте закроем дискуссионный клуб и перейдем к делу, оно того стоит..."
Все участие дядюшки в разговоре состояло в поглаживании бороды. Дрепт приказал себе: заткнись! Хафизулла, посмотрев на Аркадия с укоризной, - кого ты привел, уважаемый? - тяжело вздохнул и продолжал:
"Моджахеды устроили перевалочную базу в Нуристане, здесь складируют, а потом небольшими партиями перебрасывают сырец. Они облюбовали тропу в дядиных угодьях. Она делит угодья пополам и пролегает в седловине. Дядины охранники не привыкли, что на тропе их саиба хозяйничают пришлые. Они молодые и горячие и стреляют без предупреждения. Так учил их дядя. У нас везде так принято. Приблизился к маковым посевам - стреляют. А эти, с перевалочной базы, стреляют в ответ. Им скоро надоест, и они положат всю дядину охрану. Дядя не соберет урожай. Рабочие боятся выходить на работы. А договариваться на перевалочной базе не с кем. Там одни исполнители, а их саиб сидит где-нибудь в Бадабере, курит кальян и играет в нарды. Полный бардак! Как в вашей сороковой армии..."
Аркадий бросил на Дрепта вопросительный взгляд.
"Это не есть хорошо, - сказал Илья, - даже неэтично, когда афганцы стреляют в афганцев. И все это в ущерб косовице. Шурави могут, конечно, немножко пострелять, но что это даст? Если тропа понравилась душманам, они не отступятся. Надо твоему дяде, Хафизулла, перебираться на целинные земли".
"Да, да, - часто закивал головой Хафизулла. - Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я. Но все не так, Илья. Ты не дослушал. Шурави сделают так, что моджахеды на эту базу не вернутся. - Он перевернул пиалы днищами вверх, изображая посевы и тропу между ними, чуть дальше - прочертил пальцем горную реку Нурисан и на другом берегу ее обозначил зажигалкой Дрепта перевалочную базу. - Они перекинули через реку мост, - ликовал афганский Чапаев, - рукотворный, конечно. Если его взорвать, - а его очень легко взорвать, - моджахеды перенесут и базу, и тропу далеко на север. Дядины угодья моджахедов больше не интересуют!"
"Так взорвите, - потерял терпение Дрепт. - Взрывчатки у вас, как у дурака махорки!"
"Нельзя. Мы - пуштуны, элита нации, и они, в Бадобере, - пуштуны. А пуштуны предательства не прощают", - гордо ответил Хафизулла.
"Джанана раша Адам-хан ша ды дурханый мина пер ма вукра майана", - вдруг подал торжественный голос Аркадий.
"Что ты сказал"? - быстро спросил его Дрепт.
"Ты, любимый и верный, в Адам хана обратись. Любовь Дурханый меня одолела. Вот что он сказал. Это наш афганский эпос", - пояснил Хафизулла.
"Виноват, уважаемый, не знал! - Илья прижал руку к груди, возвращаясь к теме, но прежде бросил на москвича уничтожающий взгляд. - Но шурави не только взорвут мост и уничтожат перевалочную базу, они обязаны сообщить о дядиных посевах царандою".
Хафизулла пренебрежительно махнул рукой:
"На здоровье! Того, что шурави захватят на перевалочной базе моджахедов, дяде хватит до конца дней".
" Хафизулла, не хохочи меня. Ему-то, может, и хватит, да кто ж ему даст? С какой стати?"
"С такой стати, что бакшиш на бакшиш, как говорят шурави".
"Баш на баш", - поправил Аркадий.
"И какой же баш от шурави? Сколько опиума на базе?" - спросил Дрепт.
"Не меньше тонны", - спокойно ответил афганец.
"Хо-ро-ший баш! Зачем дяде столько?"
"Дядя еще должен совершить хадж, паломничество в Мекку и посетить храм Кааба".
"Успеет?" - озабоченно спросил Илья.
"Ценю ваше остроумие, дорогой товарищ..."
"А каков баш от пуштунов?"
Помедлив, Хафизулла извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную вдвое бумажку и по плоскости стола двинул ее к Илье. Дрепт развернул и прочел написанное, как у первоклассника, крупными печатными буквами: "Дустум, Юнус Халес, Исматулла". Эти имена душманских полевых командиров ничего не говорили разве что только прилетевшим в Кабул балбесу Аркадию и его вельможному дяде. Дав прочесть, афганец потянулся к бумаге, но Дрепт, точно не заметив его движения, неторопливо спрятал записку в карман и застегнул клапан. Афганец криво усмехнулся, но промолчал.
"Где же мы их возьмем?" - спросил Илья.
Пошептавшись с дядей, Хафизулла ответил:
"Это, как говорится, уже вторая часть марлезонского балета. Сообщим дополнительно".
"Да, конечно, как только получите радиограмму от Ахмад-шах-масуда с припиской не забыть предать копию в штаб 40-ой Армии", - съязвил Илья.
"Но и вы, дорогой товарищ, не гарантируете, что на базе окажется эта самая тонна", - парировал афганец.
"А я об этой тонне ничего и не говорил, это ваша информация".
"И мы о том же. В каждом таком деле есть свой форс-мажор, иншаллах!"
Да, твоя правда, афганец. Чего ты злишься на него, Дрепт? Хочешь получить этих трех неуловимых всех сразу и на блюдечке. Но здесь нет старика Хоттабыча. Здесь старик Хоттабыч сам Ахмад-шах-Масуд. Признайся себе, Дрепт, ты злишься не на отсутствие гарантий, которое в таких делах - норма. Когда ты прочел имена, у тебя ведь закружилась голова, как от стакана водки натощак. Ты почувствовал опасное счастье охотника, вышедшего на тигра. А вдруг повезет? Никому не везло, а ты "завалил": Голливуд отдыхает! А если, скажем, место сходки труднодоступные Тора-Бора с их легендарными пещерами и ледниками. Эта "черная дыра" Афганистана, куда аборигены проводники не поведут ни за какие деньги?
"Нет, уважаемый Хафизулла, это не компенсация, это не тот бадал кистал, что почитается вашим народом, - не оступался Дрепт. - Это, как говорится у нашего народа, журавль в небе. Есть у нас такая поговорка, лучше синица в руках, чем журавль в небе".
"Я знаю ваши поговорки, уважаемый Илья, а твои слова несправедливы. Синицу, считай, вы уже имеете. Разве наш общий друг Аркадий тебе об этом не говорил?" - коварно спросил афганец.
Москвич от неожиданности закашлялся.
"Ни хрена не говорил, - бросил на Аркадия выразительный взгляд Дрепт. - Хотел сделать сюрприз. Но он не обидится, если скажешь ты".
Афганский племянник пошептался с дядей. Дядя достал из-за пояса тисненую кожаную тубу, прикрытую полой кашемировой безрукавки. Извлек из нее красочную картинку, свернутую в трубку, и развернул перед шурави. Ее загибающиеся края племянник придерживал пальцами. Дрепт увидел нечто, напомнившее его мальчишеское увлечение Майн Ридом. Каждая книга писателя открывалась как бы объемной картой местности, где и ландшафт, и строенья, и действующие лица выглядели столь рельефно и живописно, точно ждали мановения волшебной палочки. В такой манере была выполнена и эта, тоже, по всей видимости, старая карта. На цветной фотокопии масштабом к оригиналу один к пятидесяти, как прикинул Илья, ясно прочитывалось одно английское слово: "Мейванд". Хафизулла решил, что Дрепту требуется гид.
"В тысяча восемьсот восьмидесятом году у Мейванда афганцы разгромили английскую бригаду Берроуза. Этой победой закончилась вторая англо-афганская война. Эта карта самого Берроуза хранится у нас, она - семейная реликвия. На ней стоит подпись Берроуза, утверждавшего план кампании. Она стоит не меньше тонны опиума. Но опиум - портящийся растительный продукт. А ценность этого год от года растет. И кто знает, насколько потянет карта Берроуза на аукционе Сотбис! А можно и без Сотбис. Наверняка у знатного англичанина остались сентиментальные потомки. А ты говоришь, уважаемый Илья, журавль! Проводите расчистку в предгорье Нуристана, взрываете мост, трофеи - дяде, вам - Берроуз. А вторая часть марлезонского балета - как хотите".
Была та минута, когда Илья Дрепт почувствовал себя простаком, забредшим на лохотрон. Аркашечка - зазывающий, а Хафизулла - передергивающий карты. Надо было собраться с мыслями и для этого выиграть время. Он приблизил к глазам фотокопию и, сощурившись, рассматривал ее сантиметр за сантиметром. Потом небрежно бросил Аркадию:
"Липа! Подделка! Закажи еще чаю и погорячей, - попросил он Аркадия. И когда тот с собачьей радостью в глазах - прощен! - бросился к духанщику, сказал изменившемуся в лице Хафизулле: - На настоящей карте Берроуза надписи сделаны не с наклоном влево, а вправо. Настоящую карту мне видеть не приходилось, но совершенно точную ее копию - в институте востоковедения Академии наук. Так что, Хафизулла, пусть ваша "реликвия" остается в семье. Главное ведь в том, что афганцы выиграли у Берроуза..."
"Это неправда! - сорвался на визг афганец, чем немало удивил своего благообразного дядю. - У меня есть заключение экспертов. И печать Берроуза, и его подпись подлинны!"
"Что-то я не вижу здесь, - снова приблизил к глазам фотокопию и сощурился Дрепт, - ни подписи, ни печати".
В таком уменьшении их мудрено было увидеть даже через мощную лупу.
"Ага, - обрадовался Хафизулла, - вот ты себя и выдал, шурави. Они на оборотной стороне карты. Ты меня разыгрываешь! Ты не видел в Академии копии".
"Уважаемый Хафизулла, я могу быть с тобой откровенным? - проникновенно спросил Дрепт и оглянулся по сторонам. - Я не только не видел копии карты Берроуза, я и в Академии наук ни разу в своей жизни не был. Вся жизнь военного человека - гарнизон, жесткая походная койка, мечта о женской ласке. Что тут говорить?"
"Ты смеешься над Хафизуллой, Илья". - Афганец шутливо погрозил пальцем.
С улицы раздался шум моторов, гвалт голосов, прозвучала автоматная очередь. В духан влетел мальчишка-афганец лет четырнадцати, сжимая в руке винтовку-раритет времен первой англо-афганской войны. Рука Ильи машинально потянулась к пистолету. Хафизулла жестом остановил его, и они с дядей, обмениваясь на ходу взволнованной речью, заспешили к выходу. Через минуту Хафизулла вернулся за Ильей и Аркадием. У входа в духан шла разборка. Улочка с двух сторон была перекрыта армейскими грузовиками, и спешившиеся с них царандоевцы наставили автоматы на микроавтобус "тойота", припарковавшийся к дукану. В ответ "тойота" ощетинилась стволами допотопных "буров". К мушкетам приникло десять четырнадцатилетних мальцов. Эти бачаи, по-видимому, были свитой благообразного дядюшки Хафизуллы. Их лица дышали отчаянной отвагой, и стоило командиру прибывших царандоевцев пойти дальше предупредительного выстрела в воздух, началась бы перестрелка, после которой мальчишек собирали бы по кусочкам.
Периферийным зрением Дрепт увидел, как несколько царандоевцев направили автоматы на них, только что вышедших из дукана. Чему-то они все-таки научились, подумал он. И сделал то, что почему-то действовало на красивых, но глупых афганских борзых и их хозяев безотказно: пронзительно свистнул в два пальца. Русская диковинка его ни разу не подводила. Услышав как бы пароль, старший царандоевец отдал своим приказ, оружия они не отпустили, но первыми не выстрелят. Дрепт с Хафизуллой направились переговорить со старшим, пошли в ход служебные удостоверения обоих. Оказалось, афганец трудится в Министерстве иностранных дел. Договорились, что бачаи сдают "буры", сопровождающий царандой возвращает их на выезде из города. Милицейский командир счел, что одного грузовика сопровождения будет вполне достаточно и хмуро наблюдал, точно чего-то ожидая, как бачаи помогает забраться в микроавтобус своему саибу. Прощаясь, благообразный дядюшка дал племяннику поцеловать свои руки, кивнул шурави, но прежде, чем эта колонна тронулась, из "тойоты" выскочил мальчишка с бутылкой "Столичной" в каждой руке и подбежал к старшему царандоевцу, и тот, не переставая хмуриться, барственно кивнул на землю. Мальчишка поставил бутылки к его ногам. С почтительностью творящего жертвоприношение.
"Как тебе нравится этот человечишка?" - хохотнул Аркадий.
Человечишка Дрепту нравился. Когда с этой войной для него будет покончено, он поступит на юридический, а параллельно, для души, займется изучением психологии средних взяточников. Средние взяточники - особый народ. Их никогда и нигде недооценивали за исключением Китая и гитлеровской Германии, где просто боролись как с тараканами - выводили физически. Этот старший царандоевец, осчастлививший декханина взяткой, был похож на бригадира из молдавского села Трушены, откуда родом Дрепт. Похож как родной брат. Те же короткие, всегда лоснящиеся черные усики, наливные, свекловичной спелости щеки. Та же чуть ли не философская готовность к мздоимству в любом его виде. Если бы нуристанский саиб предложил афганскому взяточнику вместо двух бутылок водки двух бачаев, тот бы бровью не повел. Отличительная черта взяточников всех времен и народов - абсолютная, страстная, всепоглощающая преданность взятке. Старые партийцы так гордятся общественным строем, бабушки - внуками, а однолюбы носятся со своей женщиной.
Страшен этот народ не муравьиной кучностью и неутомимостью, а тем, что он - вид, а все остальные негодяи - его подвиды. В коллекции психолога-практика Дрепта было много молдавских бригадиров Штефанов Ильичей и афганских царандоевцев Махмудов, но одна особь поражала размерами. Родной, советский, коллега из группы "Экран" Валерий Адчиков. Такие обычно до службы "бомбят" на улицах ровесников послабее, пока не попадут в колонию. Этот проскочил и сделал какую-никакую карьеру. Группа "Экран" несла ответственность за марксистко-ленинскую подготовку спецназовцев и наведывалась на базы, когда ребята, еле волоча ноги, возвращались с "войн". Им бы привести себя в порядок и отоспаться, а тут недремлющее око Валерия Адчикова: "А где конспекты "Апрельских тезисов"?" Замполиты, боясь связываться с инквизитором, берегли на случай его приезда трофейный антиквариат - старинное оружие, украшения. Об этой его слабости знала чуть ли не вся 40-ая армия. И терпела. Потому что свои слабости были и у вышестоящих, но их статус не позволял им напрямую шмонать замполитов, это делал за них Валера. Мысленно перебирая свою коллекцию, Дрепт жалеет, что она воображаемая, и насекомых нельзя посадить на булавки. Не жалеет он только о том, что пути его и Адчикова ни разу не пересеклись. Как ни дрессировали его в спецназе, а на карте его бытия оставались белые пятна, когда он собой не владел. И он их боялся. Сейчас ему напомнил об этом старший царандоевец, и Дрепт представил себе, чтобы поднялось в политуправлении, подойди он к нему и съезди по морде.
"Да, здесь материала для этого хватает. Как с этой, так и с той стороны, - усмехнулся Дрепт. - Представляешь, дать ему по роже и забрать бутылки. Что начнется!"
"Спокуха, командир. У нас сегодня к столу будет не хуже", - не понял его Суслов.
Суслов удивил. Если "к столу", значит, остается. Тучи мух на закусках в духане его не смутили. Здешние феодальные нравы - тоже. Как и перспектива получить шальную пулю. Неужели так заворожила карта Берроуза? Во что не доиграл? Или пресытился первопрестольной, знатной партийной фамилией и надо было срочно на чем-то сойти с ума?
Привезший их к дукану солдатик, пережидавший разборку лежа под "уазиком", успел отряхнуться и сидел за рулем. Хафизулла доехал с ними до центра, простился у гостиницы советского торгпредства, где остановились Сусловы и, помявшись, попросил подбросить его к министерству. Ему очень хотелось выйти из армейского "уазика" на виду у сослуживцев: к лобовому стеклу машины был прикреплен пропуск для свободного передвижения по Кабулу после объявления комендантского часа. Аркадий спросил дежурную гостиницы о дяде, - тот еще не возвращался, - и попросил дополнительный комплект белья для Дрепта. Типовой гостиничный номер мог так обрадовать только такого "бродягу", как Илья. Если память ему не изменяет, - а память ему не изменяла, - он ничего такого не видел уже полтора года, с Ташкента, где сутки ожидал отправки в офицерском общежитии. А если учесть, что в Афгане день службы засчитывается за три, он ничего такого чудесного, как кресло, журнальный столик, торшер и холодильник, уже не видел четыре с половиной года. За это время он мог бы закончить юридический факультет - это входило в его планы на будущее, купить кооперативную квартиру - это входило в те же планы, - и съездить по турпутевке в Грецию. О Греции его не спрашивайте, он сам не знает, почему. И вообще ни о чем не спрашивайте, на что он не хочет отвечать. Сейчас же знает определенно, что за той дверью душ, и он им, хоть ты тресни, воспользуется; что холодильник сусленыша забит до отказа снедью, от которой он отвык; и что сегодня он будет пить и закусывать до отвала. Хотя бы в порядке компенсации за неучастие в футбольном матче "РДГ - сборная батальона", болеть на который собирался, - и даже делал ставки сигаретами, - весь гарнизон.
Когда он вышел из душа, журнальный столик был сервирован. Аркадий, освободившись от пояса с "береттой" армейского образца, - в духане, когда москвич нервно тянулся к кобуре, Дрепт усмехнулся: небодливой корове бог рог дал, - намазывал хлеб "Бородинский" маслом и паюсной икрой. По гостиничным бокалам, - не очень изящным, но все же бокалам, - был разлит армянский коньяк.
"Только не говори, что это сон", - попросил Аркадий незнакомым голосом, протягивая гостю бокал и бутерброд. Нет, голос был тот же, но интонация - незнакомой. - Ну, давай по полному за тебя, спецназ!"
"Давай по полному", - согласился Дрепт.
Выпили. Аркадий, не переставая жевать, протянул свободную руку к шторе и нащупал в ее складке ручку шнурка. Дожевав бутерброд, со знанием дела разобрал ее, казавшуюся сплошной. Извлек из пластмассовых половинок микрофончик, служивший донышком. Бросив выразительный взгляд на Дрепта, повертел в пальцах. Дрепт сунул ему скатанный в липкий шарик мякиш "Бородинского". Аркадий большим пальцем растер его по плоскости "донышка", скрепил половинки и вернул ручку на место.
"Ты разыграл его насчет Берроуза?" - спросил Аркадий.
"Да, - ответил Илья. - Но это не исключает того, что они тебя бортанут".
"Пусть попробуют. Дядя с них живьем шкуру снимет".
"Ты знаешь, сколько воды утечет, пока ты документально подтвердишь подлинность этой карты?"
"Этим уже буду заниматься не я, а тот, кому она предназначена в подарок. И то вряд ли. Зачем породистому чванливому англичанину публично ставить под сомнение ценность вещи? Если даже так, подделка, есть смысл сфальсифицировать заключение экспертизы, так сказать, в пользу подлинности карты. Но, думаю, до этого не дойдет. Она полежит у него лет десять, за это время забудется ее предыстория, и она станет товаром, год от года дорожающим в арифметической прогрессии. Есть еще вопросы?"
"Есть... Тебе-то зачем надо было переться в этот Афганистан, если куплю-продажу можно было провернуть не покидая Москвы? Что стоило твоему дяде снять телефонную трубку и связаться с моим московским патроном, а я бы, или кто-то другой, сделали все это здесь в лучшем виде?"
"Старичок, ты же профессионал, ты же знаешь, что такое в нашем деле добротная легенда. Одно дело, когда я привожу карту из Москвы, другое - когда из Кабула. Одно дело, когда я туристом купил карту в афганской антикварной лавочке, другое - добыл, находясь, как молодой офицер, на стажировке в действующей РДГ печально известного на всю страну командира-раздолбая Дрепта. Кто после этого усомнится в том, что молодой дипломат Аркадий Суслов не такой же раздолбай? Спросите хотя бы у его московского знакомого афганца. Он работает в кабульском МИДе и такое порасскажет вам об их общих московских похождениях в пору студенчества!.. А, кстати, очерк о тебе в "Красной Звезде" был классный. Напоминает "Ночь в Доссоре" Паустовского..."
Дрепт был потрясен: так засветиться перед чужаком! Узнай это твои шефы, - все равно кто, КГБ, ГРУ, - тебе никакой дядя Суслов не поможет, будь он хоть генералиссимусом. Мне, свидетелю, тем более. Но зачем? Вначале эта "Одиссея капитана Дрепта". Только безнадежный наивняк поверит, что в центральной советской военной газете, каждый номер которой изучается западными спецслужбами под микроскопом, по недоразумению появилась конкретная публикация о святая святых вооруженных сил - спецназе ГРУ. Да разве за это "по недоразумению" сняли бы по звездочке со стрелочников? Да полетели бы головы генералитета
День сюрпризов, подумал Дрепт. Вначале подставили с газетой, потом провели за нос с племянником, а сейчас потчуют деликатесами. Расскажи он эту историю в компании повидавших виды "стариков" и в подходящей обстановке, первым делом спросили, чем его угощали. Кидос на этой войне - это в порядке вещей, рабочие будни, это неинтересно, а вот угощение - об этом, пожалуйста, поподробней.
"А зачем ты тогда всю дорогу придуривался передо мной? Из любви к искусству?"
"Это для Хафизуллы. А "всю дорогу" - чтоб не забыться... Это не коньяк мне развязал язык, - сказал москвич. - Людям, с которыми работаешь вместе, нужно доверять до конца или совсем не доверять. Я знаю, что это не по инструкции, но наши инструкции не для человека - для механизма. И так, чтобы сработал на износ. А выйдет из строя один, заменят другим - у нас людей не меряно... Что ты все принюхиваешься?"
"Да черт, помылся у тебя с хорошим туалетным мылом, а влез в ту же пропотевшую одежку, от пота задубела..."
Не смени москвич сейчас совершенно случайно тему, Илья беспечно прошелся бы по его "патриотизму". Остановило его шестое чувство: говори о другом. Все равно о чем, но о другом. От Суслова исходила та ощутимая волна человеческого отчаяния, которая выдает смертников. Они сами и не подозревают о ней. Дрепт таких повидал. Они говорят и делают то же самое, что и минуту назад, но с каким-то неуместным зловещим значением. Снайпер Боря Горелик перед выходом на последнее задание чистил оптику так, точно это была сковородка с застывшим смальцем. В бою он благодаря блеску этой оптики получил в правый глаз пулю от своих же - снайпера, перепутавшего блики его СВД с биноклем моджахеда. Опытнейший сапер Реваз Беридзе, всегда учивший пополнение тому, что у сапера глаза в пальцах, проделывая проход в минном заграждении, наткнулся на первую и последнюю в своей афганской практике "растяжку". После взрыва от его тела осталось целым только "наглядное пособие" - кисти рук с черными изломанными ногтями, которые он накануне демонстрировал новичкам в качестве самого чувствительного инструмента сапера.
А что может угрожать его новому знакомому, полоскавшему служебные инструкции? И суеверного Дрепта вдруг осенило. Прослушка! В номере могла быть еще одна. Дрепт внимательно посмотрел на Суслова. Нет, не пьян. И, показав на губы и на уши, рукой описал в воздухе круг. Суслов укусил ноготь большого пальца и выбросил руку вперед: арабское "нет". Потом спросил:
"Я что, похож на идиота?"
И все же он был, как казалось Дрепту, не в себе, и это беспокоило. Другой бы сказал, был настроен на лирический лад. "Моя земля высохла, как печь..." - процитировал он, глядя в ночь, опустившуюся на Кабул. Такие мелодраматические отступления, знал Илья по своим наблюдениям, у многих предшествуют необъяснимым поступкам. Или же они признак возрастной показушности, от которой следовало вовремя избавиться. В любом случае для дела, которым занимался этот парень, он был слишком болтлив. Или же просто чего-то боялся.
На войне это не мудрено. На войне, помимо всего прочего, у каждого имелась своя персональная фобия, которой, в отличие от пайки и боеприпасов, никто с ним не делил. Например, в группе Дрепта радист Толя Андрущак деревенел при виде какого-нибудь политработника. А когда тот, не дай бог, задавал ему на политзанятиях вопрос, самый невинный: "Сколько в политбюро членов?" - радиста можно было выносить. Старший прапорщик Тарас Парахоня, в бытность гражданки водитель-дальнобойщик, вздрагивал при имени Вася. Когда он выпивал больше положенной ему нормы, ему мерещился какой-то карлик Вася, которого требовалось выгуливать. И здоровяк это делал, сгибаясь в три погибели и протягивая руку кому-то, видимому ему одному. Когда это произошло на глазах ребят первый раз, они думали, он хочет их рассмешить. И если вы хотели вызвать у Парахони вспышку необузданного гнева, достаточно было спросить его о здоровье друга Васи. Гранатометчик Давуд Уманов пугался изображения обнаженного женского тела. Вопреки отчетам дышащих бодростью военных психотерапевтов в армии вы практически не найдете человека, отвечающего стандартам здорового. Не считая взяточников. Если бы, пошутил как-то в разговоре на эту тему заместитель командира группы лейтенант Леонид Донец, душманы создали контргруппу из голой женщины, "друга Васи" и политинформатора советского толка, нашей РДГ наступили бы кранты.
Какая у него фобия, размышлял Дрепт о Суслове. Или он тоже взяточник?

2. "Не" и "ни"

В очередном облете местности Илья Дрепт не участвовал, его снова срочно вызвали в Кабул. В столичном аэропорту ожидала чмелюковская "нива", и по дороге в представительство вышколенный водитель не проронил ни слова. И только переступив порог знакомого кабинета, Дрепт понял, что подполковник сам часом раньше с самолета. Еще не успел снять цивильного костюма, только слегка распустил узел галстука. Бедолага порядочно взмок в перелете: после Москвы Кабул в это время года, как сауна. И по тому, с какой предупредительностью он пошел Илье навстречу и долго тряс руку, Дрепт, зная Чмелюка не один год, ожидал от него новостей не очень приятных.
Жизнь каждого из нас с избытком сплетена из случайностей, причинно-следственная связь которых не видна глазу. Взять Чмелюка. Человек повышенного чувства долга. Причем, начиналось у него с отзывчивости на доброе дело. На худое дело, так как он понимал его, вы его бы под дулом пистолета не заставили бы. Но ради доброго можно было разбудить глубокой ночью. Есть такая порода людей, и многие их ошибочно причисляют к мягкотелым. Но это не мягкотелость, это трепетное отношение к другому человеку, пусть чужому. Какое-то странное чувство вины перед тем, кому хуже, чем тебе, если даже это "хуже" тем надумано. Вот это самое чувство вины он сейчас испытывал перед Дрептом. Чмелюк не был причастен ко всей этой "хренотени" с картой Берроуза, но так получилось, что, будучи в Москве с докладом на иную тему, он подвернулся под руку начальству и подошел по всем статьям. Ему определили глухой нуристанский кишлачок Чартази, в котором обитал дядюшка Хафизуллы, в зону ответственности. Но мучился он даже не непонимаем, чего от него хотят, а что подставляет Дрепта. Нуристан, будь он не ладен, был как остров, чужой, незнакомый. Десантироваться здесь все равно, что в Африке. И было у него перед Дрептом чувство вины, хоть инициатива с Чартази исходила и не от него.
Дрепт обязан был доложить своему разведцентру о предложениях Хафизуллы. Достоверна информация, касающаяся встречи полевых командиров, или деза, не ему решать. Центр существует не только для того, чтобы давать установки, но всесторонне проверять и анализировать оперативную информацию и выставлять ей реальную оценку. Заодно прокачают таких действующих лиц "марлезонского балета", как Хафизулла Али и его почтенный дядюшка, которому не хватает на святое для каждого мусульманина дело тонны наркотика. Не без тайного удовольствия Дрепт писал первую часть рапорта, где излагалось поручение командированного в Кабул генерал-майора, при этом запрашивая в связи с этим у командования дальнейшие распоряжения. Не без удовольствия, будучи уверен, что командование само поставлено в тупик миссией Сусловых, будет долго совещаться, запрашивать Москву. Но умолчал, в нарушение инструкции, о содержании разговора с Сусловым-младшим в гостинице и об упадническом настроении Суслова-младшего. По-прежнему ненавидя служебное стукачество и предпочитая ему дисциплинарное взыскание. Дрепт, если это была провокация, сошлется на потерю бдительности по нетрезвости.
Во соблюдение установленной субординации Чмелюк, в зоне ответственности которого находилось происходящее, ознакомился с этим рапортом едва ли не последним. Эта бюрократия, удобно называемая порядком и пронизывающая все стороны человеческого бытия, и погубила, и до неузнаваемости извратила не одну хорошую инициативу. Чмелюк получил рапорт после того, как тот вдоволь продрейфовал по различным московским кабинетам. Как и ожидалось, всех не столько смущала кабульская миссия генерал-майора Суслова, сколько его фамилия. По иронии, Чмелюк в это же время находился в Москве с докладом о фактах частого использования не по назначению подразделений спецназа на афганском театре военных действий. Он, так сказать, докладывал, а после доклада тот же начальник четвертого направления ГРУ попросил остаться и ознакомил с дешифровкой рапорта командира РДГ, старшего лейтенанта И. Дрепта, поступившего из Кабула. Старый грушник не скрывал своего недовольства: с чем боролись, на то и напоролись. Он имел ввиду первую часть рапорта, где спецназу, через голову управления, снова отводили вспомогательную роль в "частной" операции.
Но это было еще не все. Намекнув на особые обстоятельства, связанные с предстоящей операцией, генерал положил перед Чмелюком папку со словами: "Особой важности. Выносить из кабинета нельзя..." И оставил на время подполковника один на один с бумагами. Вернувшись, положил папку обратно в сейф.
"Вопросы есть, подполковник?"
"Товарищ генерал, мне не надо объяснять, что такое служебная тайна, - сказал он. - Но я полагаю, что исполнителя операции командира группы Дрепта следует ознакомить с той частью материалов, где приводится сугубо характеристика лейтенанта Суслова, поскольку последний пойдет в составе группы в разведку..."
Генерал секунду-другую раздумывал.
"Что ж, сугубо с характеристикой и под твою ответственность!"
Подполковник получил разрешение идти, встал и щелкнул каблуками...
"Получается, что тебя прикомандировали к этим Сусловым исполнителем, а я как бы оперативное руководство операцией". - Чмелюк ходил по кабинету, не скрывая недовольства. Но прежде, чем начать разговор, положил перед собеседником лист бумаги, мелко, но четко исписанный от руки. Дрепт прочел его, приподняв одну бровь и скрывая изумление. "Написал по памяти. Прочти и сожги. Надеюсь говорить о том, что не надо "ля-ля" излишне?"
Чмелюк разлил по стаканам черный чай из фарфорового чайника. Он не мог привыкнуть к зеленому чаю - "пахнет раскисшими окурками", - и покупал в духане темные сорта индийского, по-прежнему привозимого торговыми караванами. Непривычным для Дрепта, да и в первую очередь для хозяина кабинета было то, что днем горела настольная лампа, окно тяжело и плотно зашторено: в Москве проинструктировали о применении ЦРУ прослушивающих устройств нового поколения, работающих в оптическом диапазоне. Установленный за сотню метров и направленный на окно микрофон считывает голосовую информацию по вибрациям стекла. За бдительность пришлось заплатить симпатичным видом, открывавшимся из окна кабинета на площадь с посольствами и миссиями в районе Вазир Акбар Хан.
"Как чай?" - спросил подполковник.
"Чай-то хороший, вода здесь хреновая", - ответил Илья.
Толя пожал плечами. Ему было грустно. Как в детстве, когда с новогодней елки начинала осыпаться хвоя, и с нее снимали игрушки. "Наверное, я домосед", - думал он всегда, возвращаясь из Москвы к месту командировки, не в силах мысленно расстаться с женой, дочерью и сыном, с которыми только вчера носились по подмосковной даче в Елино.
"Я человек приказа, Суслов так Суслов, - сказал Илья и похлопал себя двумя пальцами по погону. - Еще есть что снимать". - И выразительно посмотрел на плечо собеседника. - У тебя, кстати, тоже".
"Или цеплять на место, - парировал Чмелюк, так же похлопав себя по погону. - Подошел к столу, отпил из чашки. - Да, вода скверная, солончаки. - И с непонятной интонацией добавил: - Но ты скоро будешь пить чистую, родниковую..."
"Что, отправляете в Моршанск почки подлечить? Так я как будто на здоровье не жаловался..."
"Какой ты несносный человек, Илья, - Чмелюк даже покачал головой. - Двоечник, хулиган... Слушай, дружок Илья, - точь-в-точь как когда-то в школе, укоряя за уличные драки, - давай-ка поговорим о том, что "не наше собачье дело". Я без этого теряю интерес к жизни. Вначале о твоем рапорте. Не знаю, как ты, а я что-то такое наблюдал в детской песочнице. Один строит крепость, другой роет тоннель, третья делает просто пасочки, а четвертая просто сыплет всем троим на голову. Но все четверо при этом убеждены, что что-то строят... Зачем из числа групп выбирать конкретно твою? Зачем о ней вообще знать генерал-майору Суслову? Не его царское дело проверять амуницию опричников. Идем дальше. Зачем чесать правой рукой левое ухо, если конечная цель операции - карта. Продавцу нужна тонна сырца, оформите сделку через финчасть своей конторы и привезите ему. Продавцу нужен покой - наведите на перевалочную базу и мост штурмовую авиацию. БШУ так БШУ. Между нами же, как участникам штабных учений, распределяют какие-то роли. Да есть с десяток других, более дешевых и бескровных способов добыть эту карту... Я не знаю, все как-то непрофессионально... Кстати, ты знаешь, сколько стоит килограмм героина в цивилизованной стране? Не меньше ста тысяч долларов. За какие же такие заслуги делать эту афганскую парочку миллионерами? Да, мутная ситуация. Слушай, моя супружница передала тебе банку кизилового варенья. Будем у меня на вилле, напомнишь. Так что ты думаешь обо всем этом?"
Супружница Чмелюка, коренная москвичка, в своих представлениях о кишиневцах не продвинулась дальше кукурузы, кизила и вина "Букет Молдавии". В прошлый раз она передала Дрепту пакет кукурузной муки румынского производства, не зная, бедная, что в Афганистане сколько угодно своей. Как и террасированных склонов с виноградниками, и садов, и коз и овец. Что в Молдавии такие же, как в Афганистане, деревни, где те, кто побогаче, строит из камня, а те, кто победнее, из самана. И что в Молдавии такие же дувалы, только из плитняка или сплетенных веток.
"А ничего я не думаю, - начал злиться Дрепт, - я выполняю приказы, отдаю команды и реакция у меня лучше, чем у врага. Потому и жив
Чмелюк как бы не заметил, как бы пропустил мимо ушей сказанное, - чистый педагог в школе для трудновоспитуемых. И принялся аккуратно раскладывать на столе фотоснимки из жесткого казенного конверта, помеченного литерой - какой, со своего места Дрепту было не разглядеть. Потом жестом пригласил Дрепта расположиться в своем кресле, а сам снова старательно зашагал по кабинету, словно разнашивая новую обувь. Снимки были одного формата, сделаны с одной верхней точки, но с разницей в месяц, о чем свидетельствовали четкие надписи в углу. Те, что положено делать в таких случаях, - место и время съемки, номер борта-разведчика. Снимков было шесть, а, значит, наблюдение с воздуха проводилось полгода, и Дрепт, вначале охватив взглядом всю панораму, определил для себя, что хорошо запомнить надо первый и последний. Промежуточные в себе и несли промежуточную информацию, они лишь доказывали, что наблюдение велось систематически. Ну еще, вдруг сказал себе Дрепт, запомни и четвертый, на котором из расщелины выбирается группа людей. Другие снимки были "безлюдны". То, что это расщелина, сомнений быть не могло. Очень характерно обступала роща ее края. А если это Нуристан и переход речной долины в предгорье, то роща наверняка дубовая. И чем хороша для человека, что вечнозеленая. Правда, не для того, кто прочесывает, а для того, кто прячется. Расщелина тоже любопытная, - не вся наружу, а отрезками. И тоже удобная для человека. Правда, для того, кто прочесывает. Удобно забрасывать "эфками".
Дрепт откинулся в кресле и, закрыв глаза, прокрутил фотки в памяти. Люди что-то и глубоко рыли, а при появлении "крыла" прятались. Выбираемый камень складывался тут же, но на последнем этапе работы сложенная горка растаяла. Под конец работ место затянули камуфляжной сеткой. Для верности Дрепт еще раз повторил процедуру запоминания, а затем обошел стол и вернулся на свое место. Вернулся к своему креслу и Чмелюк.
"Ну, а теперь что ты думаешь?" - спросил подполковник.
"Я думал, ты покажешь мост, - ответил Дрепт. - А что это, я не знаю".
"Моста нет. И не было. И о чем толковали с вами почтенный Абдулхай Али и его племянник Хафизулла, неясно".
"Так они толковали об этом подкопе под Ла-Манш?"
"Но что настораживает Центр? Сами моджахеды тоннель под горной рекой не прорыли бы, здесь нужны специалисты, горняки. Здесь таких у них нет. В Пакистане тоже работают советские. Есть и пакистанцы, но они все на виду, их к этому делу не привлечешь - может случиться скандал... Хотелось бы думать, не привлечешь и наших контрактников. Добровольно..."
"А принудительно? У тебя есть сводки из Пакистана полугодовой, годичной давности? О чем я спрашиваю, конечно, есть! Ну и?.."
Полгода назад, сообщил подполковник, под пакистанскими Шали без вести пропала целая геологоразведочная экспедиция. С переводчиком, проводником и подсобными рабочими из местных. Обычно похитители "своих", афганцев, сразу расстреливают. Что на этот раз не произошло. И еще. Похитители так торопились, что не взяли, кроме оружия и рации, ни продуктов, ни вещей, хотя к приходу властей на месте базового лагеря не осталось даже колышек от палаток - все растащили пастухи. Пакистанская военная жандармерия, проводившая расследование с пристрастием, - по-пакистански это означает, что показания при опросе жителей жестоко выбивались, - зафиксировала в протоколах дознания посадку близ места расположения геологов трех вертолетов пакистанских ВВС, до самого взлета не заглушавших двигателей. Наш человек в Пакистане резюмирует - все свидетельствует о том, что это не заурядное бандитское похищение. Что использование таких средств транспортировки, как армейская авиация, говорит о его важности и засекреченности. О последнем свидетельствует и то, что пакистанские власти криминальное расследование спустили на тормозах, отделавшись на ноту советского посольства всяческими сожалениями и заверениями.
"Ну, почему вертолеты, догадаться нетрудно, - сказал Дрепт. - Геологов перебрасывали в приграничный афганский район чуть ли не через весь Пакистан! Другой транспорт не гарантировал ни оперативности, ни секретности. Акция явно проводится под особым контролем и идеологическим руководством американцев. Моджахеды - лохи, и до прихода американцев не знали, что такое доты. Они умеют целиться и стрелять, но сами до рытья тоннеля под Ландайсином, если это, конечно, тоннель, никогда бы не додумались. Их психология: если существует Великий шелковый путь предков, - и недаром существует столько веков! - зачем нам новый путь да еще под рекой, аль-камдулаллах!"
"Эти лохи хорошо и быстро учатся. И устраивать засады по всем правилам военного искусства, и ставить минные ловушки, и сбивать цели из ПЗРК. А тоннели, к твоему сведению, они использовали еще в войнах с Александром Македонским, татаро-монголами и англичанами. И до сих пор с их помощью добывают чистую грунтовую воду и орошают земли... Историю своего противника нужно знать, дружок Илья!" - завершил назиданием свою очередную ремарку Чмелюк.
"Вся наша история белых людей, дорогой саиб, сводится к одной горькой истине. Любую войну можно оправдать, назвав народ противником... Итак, подобьем бабки!"
Из дальнейшего разговора стало ясно, что подполковник времени не терял, и, пока рапорт Дрепта колесил по управлению, Чмелюк, "формально" не приобщенный к разработке, наводил необходимые справки об афганцах из Кунара и делал аналитику. "Я кожей чувствовал, что-то здесь есть! И что же?.." Будучи в Москве с докладом и, официально получив рапорт в разработку, он добился санкции на работу в спецархиве пятого управления. Искал по Кунару, Нуристану и прилегающим районам и вышел на объект, сооружаемый исламскими партизанами на бурной приграничной реке, точнее, под ней. Работы снимались по фазам, но на каком-то этапе подход к объекту со стороны расщелины моджахеды закамуфлировали маскировочной сеткой. Общие снимки и их фрагменты, максимально увеличенные в лаборатории ГРУ, предъявили на экспертизу отраслевым военным специалистам и "горным" академикам РАН. Авторитеты единодушно определили объект, как штольню. Первый же из них задержал взгляд на том снимке, где из-за маскировочной сети уже ничего нельзя было разобрать. "Спохватились, когда уже напортачили, - хмыкнул он. И постучал пальцем по снимку. - Пригнали технику - думали вручную справиться... Индия колхозная!" "Обратите внимание, - сказал другой, его коллега, но из военного ведомства, - сколько выработки должно было накопиться. Горы! И судя по всему, не грунта - породы. Грунт можно было бы сплавить по воде, а с камнем не шутят, он запросто может продавить потолок штольни. Но на берегу его тоже не оставили. Значит, укрепляли им стены. Это хорошо..." "Почему?" - спросил Чмелюк. "Если бы это была бы шахта, ее здесь так укреплять не пришлось бы. А зачем в таком месте шахта, где не ведется никаких разработок? Ведь не ведется, да? Не собирались же они заложить заряд такой мощности, чтоб повернуть реку вспять..." Хорошо, что Чмелюк упросил командование самому встретиться с "наукой". На его месте незаинтересованное лицо потом доложило бы "объект - штольня", упустив или преподнеся сопутствующие детали, как несущественные.
С афганцами из Кунара "штольню" связывало, казалось бы, малозначительное обстоятельство - географическая близость к кишлаку Чартази. Это родовое селение мелких земледельческих аристократов Али, промышлявших продажей опиума-сырца и продукции натурального хозяйства, было столь крохотным, что даже на генштабовской карте пятикилометровке оно было обозначено "отдельными строениями". Никакого моста близ Чартази на карте не значилось. Более того, селение обходили далеко стороной и шоссе, и грунтовка, не говоря уж об автостраде. Тянулся к нему пунктир полевой дороги, но столь топографически спорный, что легко принимался за типографскую царапину. Наличие моста в районе местечка Чартази категорически отрицала и разведка. Каким образом здесь, через бурный поток, переправлялись караваны моджахедов, нельзя было взять в толк. А, значит, оставался тоннель.
"Может быть, племяннику осматривать окрестности дядиного поместья недосуг, - рассуждал Чмелюк. - Но дядя способен отличить мост от большой крысиной норы?"
"Он не видел то, о чем говорит, - вдруг понял Дрепт. - Но знает, о чем говорит".
"Не видел? Это мне нравится... Это подход. А почему? Это ведь его головная боль..."
"Он не то, что боится увидеть, он боится услышать о нем. При малейшем подозрении моджахеды его сотрут в порошок вместе с его родовой деревенькой. Да могли бы и без подозрения - для профилактики. Думаю, им запрещают пылить их хозяева".
"Запрещают? А караваны? Пробный шар?"
"Или самодеятельность. Скорее всего, она. Я знал одного водителя, ездил с "блатными" номерными знаками. Он очень переживал, что, когда его шеф в отъезде, черный лимузин простаивает без дела. И поэтому успешно занимался довольно прибыльным извозом: автоинспекция такие авто не останавливает".
"Я тоже так думаю. Не для того рыли этот тоннель, чтобы перегонять по нему ишаков с обычными вьюками. А дядя Абдулхай Али придумал с помощью племянника Хафизуллы Али убить одним выстрелом двух зайцев. И самому уберечься, и от конкурентов избавиться. Шурави ведь с моджахедами не станут церемониться. Налетят, отбомбятся - ни тебе тоннеля, ни перевалочной базы... А все эти дела с картой Берроуза наложились попутно, между прочим. - Чмелюк нахмурился. - И если бы не Центр, я бы эту операцию отменил".
"Ничего себе признание. Это еще почему?"
"А потому, любезный Илья, что хорошо помню твою маму. Хорошо помню, как тяжело она тебя растила и выбивалась из сил для того, чтобы ты хорошо ел, чтобы одежда у тебя была не хуже, чем у других. И вправе она рассчитывать, что ты ее на старости лет порадуешь внуками, и что какой-то Чмелюк не подставит ее сына только потому, что старше званием. Я об этих вещах в последнее время стал много думать. Хотя знаю, что на войне об этом лучше не думать. И чтобы до конца быть честным, предложил командованию себя в командиры группы. Я ведь в Нуристан ходил. Не прошло..."
"Что тебя мучает?"
"Нуристан меня мучает, Илья, Нуристан! Перевалочная база у них, получается, в Пакистане. Пересечь границу группе придется. Как только пересекаете границу, вы - ничьи. Ты не хуже меня знаешь правила игры. Это первое. Второе - операция не продумана, информации - ноль. Третье - цель. Какова цель операции? Я не получил санкции на ликвидацию тоннеля. Я не получил санкции даже на поиск. Никакого письменного приказа вообще нет. Сплошной поручик Киже. Группа предоставлена самой себе. Да и сам Нуристан - кот в мешке. Государство в государстве. Афганистан вообще не вмешивается в его дела, а губерния якобы декларирует лояльность его правительству, не пуская на свою территорию моджахедов. Но это наглая ложь. Банда Мавли Хусейн там, как у себя дома, а это двести моджахедов".
"Так что делаем, командир?"
"А что делают в таких случаях, дружок Илья? - сказал подполковник без особого энтузиазма. - Пускают поиск, а там уже по обстоятельствам. Подготовлено распоряжение оперативного штаба не отвлекать тебя ни на какие другие мероприятия и обеспечить для спецоперации всем необходимым. Проси, чего душа пожелает. Кроме личного счастья, конечно. Группа в порядке?"
"Надеюсь", - ответил Дрепт.
Он действительно надеялся. На базе отсиживаться группе не давали. Он тоже сидел с ними на рюкзаках на взлетной площадке в ожидании вертушек, когда его срочно вызвали в Кабул. И они на этот раз ушли без него, должно быть. Он только успел передать командование Донцу и переглянуться с Парахоней: присматривай за Сусловым!
"Неужели опять облет местности? - неприятно удивился подполковник. - Делай им после этого доклады об использовании не по назначению!.. А подслушку вы с Сусловым напрасно залепили тогда в гостинице. Ее устанавливали не мы - контрразведка Амина. Но аппаратура наша, бракованная, ее такой специально подсунули партнерам. Еще не хватало, чтоб нас прослушивали на нашей же аппаратуре!.. Кстати, как там наш свежачок?"
"Суслов, что ли? - сделала вид, что не совсем понял Дрепт. - А, нормально, от выхода на боевые не увиливает. Сейчас десантируется, как все..."
"Ты учти, если с ним что-нибудь случится, ты уже звездочкой не отделаешься".
"Да, какой ужас, отзовут в Союз и лишат всех привилегий - персонального авто, дачи , спецобслуживания!"
Чмелюк покраснел. Странное дело, что может сделать с человеком идеология, подумал о нем Илья. Нашли мальчика в девятом классе и сказали: "Будешь пионервожатым в пятом "а". И что же? Запало на всю жизнь. И он это "будешь" несет по сей день, как Дрепт - рюкзак десантника весом под сорок с "лишком" килограммов. Ну что бы тебе, Толя, не отряхнуться, не сделать карьеру, - все данные, рост, внешность, ум, - и не жениться на дочке генерал-полковника? Нет же, сидишь с Дрептом в этой дыре, а твоя жена, из московских мещан, посылает твоему подопечному кизиловое варенье. А твой подопечный, такой же кишиневский мудак, как и ты, спасает Родину далеко от этой самой Родины, и некому вам обоим пожаловаться.
"Давненько, давненько я не брал в руки шашек, - с этой присказкой Дрепт подошел к карте, зашторенной такой же тяжелой занавеской, что и окно. Зажгли подсветку. Дрепт скрестил на груди руки. - Вот они мои хорошие..."
Но хорошего было мало. Чартази располагались в междурпечьи. Слева - Ландайсин, справа - Кунар, бурные горные воды. Судя по местоположению на фото, тоннель прорыт под Ландайсином, у самой границы с Пакистаном. Место моджахедами выбрано удачно - хорошо защищены рельефом тыл и фланги. Где-то в горах, в тылу, но пакистанском тылу, прячется перевалочная база. От того, что Али назвали ее перевалочной, Дрепту легче не стало. Эта "перевалочная" могла быть настоящим укрепрайоном, оснащенным по последнему слову фортификации, включая орудия. Наверняка несколько минных поясов с хитрыми в них проходами. Когда орудуешь на своей территории, не ожидая внезапного нападения, можно хорошо и не торопясь порезвиться в этом плане. Теперь Дрепту стало понятно настроение Чмелюка, у него-то было достаточно времени "полюбоваться" этой сельской идиллией.
Дрепт мысленно измерил расстояние от столицы страны.
"Триста километров от Кабула", - сказал он.
"По птичьему полету", - уточнил Чмелюк.
"Да, по птичьему... Только вот маршрут совсем не оседлан! Хоть переодевай всю группу в паломники... А Суслова я в Лянгаре не оставлю, пойдет с нами. Его дядя велел с ним не нянчиться..."
"Сколько тебе времени нужно на подготовку?"
"Дай с ребятами маршрут обмаслить... Кстати, знаешь, как переводится "Чарта зи?" - решил Дрепт просветить подполковника.
"Куда идешь?" Вот как переводится, - буркнул Чмелюк. - Я был там перед самой войной. Не в самом кишлаке, а рядом, в Камдеше, это что-то вроде районного центра. От него до Чартази рукой подать. Но нам туда было без надобности..."
"Что ж вы молчите, товарищ подполковник. Просветите и вы меня!"
"Да я попытался, но ты же не слушаешь!"
Чмелюк побывал в Нуристане в составе торговой миссии, будучи сотрудником ГРУ в советском посольстве. Миссия была настоящей липой, но формальный предлог - настоящий, торговый. Министерство внешней торговли СССР якобы заинтересовала древесина, добываемая на крайнем востоке Афганистана, в пограничных с Пакистаном горных районах Нуристана. Местность действительно славилась, но небольшими площадями лесов западно-гималайского типа - дубами, соснами, пихтами, кедрами. И промышленного значения заготовка древесины здесь для СССР не могла иметь. Тем более, что таких пород древесины с избытком хватало на советском Кавказе. Но революционное правительство Афганистана настойчиво продавливало в политбюро ЦК КПСС решение о вводе в страну ограниченного контингента советских войск, и Минобороны СССР не хотело, чтоб его застали врасплох. Беспокоила советский генералитет практически не охраняемая с афганской стороны граница с Пакистаном, отмеченным очень сильным американским влиянием.
И группа сотрудников ГРУ, спешно натасканная специалистами деревообрабатывающей отрасли, проделала пеший переход из Кабула в Камдеш. Пешим он был не формально, но фактически. Автотрассы Кабул - Нуристан не существует. У турбизнеса регион считается непопулярным, и благоустраивать маршрут никто не собирался. Добравшись до Асадабада на перекладных, группа около ста километров топала вдоль Кунара. Редкие, переполненные пассажирами машины здесь скребли днищем по камням, не разбирая дороги, со скоростью десять километров в час. Под ногами бурлил Нуристан, смывая на своем пути пласты убитого большака и пешеходной тропы.
Но все профессиональные предосторожности, предпринятые разведгруппой, оказались совершенно излишними. Она ни у кого не вызвала никаких подозрений, беспрепятственно добралась до пакистанской границы, понаблюдала из кишлака Дукалам, как на пакистанской стороне пограничный пост каждое утро поднимает зеленое знамя с полумесяцем. А дальше? А дальше было возвращение в Союз и подробный отчет о командировке, который не устроил бы руководство страны своими пессимистическими выводами, а потому оказался под зеленым сукном.
"И весь сказ!" - подытожил Чмелюк.
"А что он сейчас, этот Нуристан?"
"Я разговаривал с нашим советником 69-го горно-пехотного полка. Дислоцированы непосредственно у пакистанской границы, но укомплектованы на пятьдесят процентов, растянуты на сорок восемь километров по фронту и на двадцать четыре - в глубину. Никакого сообщения между штабом и подразделениями, об обстановке в частях ничего не знают. Полк не столько воюет, сколько занимается установлением "советской" власти в горных селениях".
Дрепт вдруг рассмеялся пришедшей на ум аналогии.
"И весь сказ, да? То же самое сказал бы американский разведчик, доведись ему работать в Гражданскую войну где-нибудь на Гуляй-поле. Вихрем налетело воинство батьки Махно, обобрало поезд и бесследно исчезло. Что писать шпиону в донесении? О дислокации, о диспозиции, о ситуации? Знаешь, воспитатель, в чем наша проблема, - сказал он. - Наша проблема в стереотипах мышления. Мы учились на европейских поведенческих моделях, а тут сплошная азиатчина. Из твоего рассказа я понял, что до Камдеша, тем более до Чартази можно добраться только пешком. А феодал Али со своими юными вассалами пожаловал в Кабул на "Тойоте". Где же у него гараж? В Асадабаде? Бешеной собаке сто верст не крюк?.."
Подполковник внимательно посмотрел на Дрепта, по-видимому, ожидая какой-то конструктивной идеи в конце этого моралите, но ее не последовало. И наступила пауза. А Дрепт с невинным видом отхлебывал из чашки. Как будто командир РДГ и пролетел полстраны для того, чтобы попить с подполковником чайку, поговорить о качестве афганской воды и поглядеть на междуречье на генштабовской карте.
"Ну, и?" - не выдержал подполковник, которого ждали другие дела.
"Ну, что ж, вы ходили под видом торговой миссии, мы - от международного "Красного креста". Во что они рядятся? Что-то, помнится, цвета хаки без опознавательных знаков, не считая нарукавных повязок. Подберем соответствующий санитарный автофургончик, гуманитарный груз переложим боеприпасами..."
"Командование не утвердит!" - оборвал Илью подполковник.
"А мы не будем писать об этом в "Красной Звезде", - возразил Дрепт. - А поскольку операция особой секретности, нам и здесь лишних вопросов при подготовке задавать не станут... А отправится с нами Хафизулла Али. Как партнер-заложник. Чтоб не было у нас сомнений в порядочности мелкой афганской земельной аристократии".
"И в ведомстве Хафизуллы будут рады отправить своего чиновника в составе такой почетной миссии... Мне это нравится, Илья. Но рискованно! Все яйца - в одной корзине?"
"Почему все? Располовиним. Вторая группа, с взрывчаткой, - на вертушках. Плошадку подготовим и наведем. Но это чуть позже, когда соберем разведданные по тоннелю и перевалочной базе, если таковая действительно есть".
"Ты это сейчас придумал?"
"Да нет, давняя домашняя заготовка. Берег на праздники".
Чмелюк облегченно вздохнул. Как мало нужно зачастую человеку, чтоб улучшить настроение. Уложить в определенной последовательности знакомые понятия, упорядочить неизвестность. Или просто переложить на кого-то ответственность? Последняя мысль опять испортила настроение. Но в этой войне думать по-другому у него уже не получалось. Весь армейский порядок, расписанный и безупречный, как таблица умножения, - при очень близком приближении - почему-то всегда слепо оправдывал отдающего приказы и не щадил исполняющего их. Чмелюк был сравнительно молод для своего статуса. И получил его только благодаря себе, не имея ни связей, ни полезного родства. У него были такие участки работы, где это не играло абсолютно никакой роли. Как у шахтера или землекопа. "Связи" за этих ребят не будут ни отбивать уголек, ни рыть траншею.
И в Союзе, и за его пределами, служа в агентурной разведке, он большей частью не отдавал приказы, а исполнял. Посильность или непосильность задачи тоже определялась не им. И у него просто не было ни времени, ни повода задумываться о чистоплотности ставящих задачи и отдающих приказы. Посвященность пришла с карьерным ростом, вместе с необходимостью самому ставить задачи и отдавать приказы. Блестящий выпускник Академии им.Фрунзе, перспективный оперативный работник ГРУ, он вдруг поймал себя на мысли, что карьера в хорошем смысле этого слова его больше не вдохновляет. Это случилось в Афганистане, где в силу самых различных обстоятельств его работа потеряла для него беспримесную чистоту. Так может заскучать ребенок, разобрав радиоточку и обнаружив там вместо маленьких говорящих и поющих человечков пару скучных проводков.
Всколыхнула его совершенно неожиданная здесь встреча с Дрептом. Вспомнился старый Кишинев, одноэтажная школа под липами и то счастливое неведение, которое дается только в детстве. Опекать его, солдата, как когда-то мальчишку, он уже не мог. Но старался уберечь от дураков - косвенных начальников. По большей части получалось. Но генерал-майор Суслов оказался в этом плане непредвиденным, форс-мажорным обстоятельством со всеми вытекающими...
"Но о санитарном фургоне забудь. Потеря времени. Первая группа тоже десантируется с воздуха. Иностранные миссии, кстати, другими средствами передвижения пользуются неохотно. - Чмелюк приглашающим жестом указал на дверь, дав понять, что на сегодня хватит. - Подумай, что тебе понадобится, и радируй мне. Под операцию в закрытом режиме всегда можно выбить дефицит".
Но он не дал ему уйти одному. Усадив в свою легковушку, приказал "референту", все это время сидевшему в приемной, сопроводить офицера Дрепта из гарнизона Лянгар к Дарульаманскому дворцу, в Кабульский музей, где сотрудник нуристанского раздела, польщенный визитом "коллеги" из Москвы, собирался показать ему гордость раздела - величественную панораму Нуристана, размещавшуюся на площади шестнадцать квадратных метров. "Гордость потому, - подчеркнул Чмелюк, - что макет топографически точен по отношению к оригиналу".
...На посадочной площадке в Лянгаре его поджидал посыльный комбата. Крайне взволнованный, как все посыльные , несущие на себе эксклюзивные миссии войны. Но поскольку он был на мотоцикле с коляской, Дрепт не стал против этого возражать.
"Твои в спортплощадке, - сказал комбат Митяев, молча протягивая руку и не отрывая глаз от карты. - Веселые. Завтрашнюю ходку вам отменили. И все прочие. До особого распоряжения. Играют в волейбол. - Он поднял на Дрепта воспаленные глаза. Полувопросительно: - Что я такого должен тебе предоставить, чего у тебя нет? - Майор кивнул на радиограмму, лежащую возле планшета.
Дрепт безразлично пробежал ее глазами. Радиограмма пришла из разведцентра, пока он добирался до базы, и ничего нового для него не содержала.
"Парадную форму. Отправляют в Испанию. Бондарчук снимает вторую часть "Красных колоколов", будем участвовать в массовках".
"А-а, ну, и правильно, кому, как не вам, учитывая опыт горной войны... Ты тут был?" - комбат ткнул указательным пальцем в планшетку.
Дрепт нагнулся над комбатовским пальцем.
"Да... Идешь на Кандагар? Что будешь делать?"
"Сопровождаю смешанную колонну. Как там?"
"Вот здесь, под Бар-Мель, - Дрепт воткнул свой палец рядом с комбатовским. - У них подготовленные позиции. Я так понял, что они сюда возвращаются постоянно. Мы хотели заминировать их КП - не успели, торопились. Дашь команду на превентивный обстрел".
Таких Бар-Мелей в Афганистане не счесть. Но чтобы покончить хотя бы с одним, нужна РДГ и соответствующий приказ. Не потому, что с ним не справится опытная мотострелковая рота. Попутно, без приказа, этим никто не станет заниматься. Типа каждый несет свой чемодан. Будут обходить засаду, как лужу, и бригадами, и колоннами, стараясь не замочить ног. Как будто принадлежат разным армиям, а не делают одно общее дело. Будут наставлять и тренировать в пунктах постоянной дислокации, что помимо наводчиков и пулеметчиков, наблюдение должны вести водители и личный состав, что следует максимально радиофицировать колонну, а если такой возможности не будет, необходимо разработать систему простых и понятных сигналов, позволяющих их передавать по колонне. А преодолев опасный участок, обо всем забудут.
"Жаль, очень жаль, что ты снимаешься в кино..." - поднял воспаленные глаза комбат.
"А то бы ты меня запряг в свой головной дозор..."
"Эт-то точно!"
" А я бы на твоем месте промывал глаза крепким чаем, только остывшим. Но не зеленым. Помогает".
"Как это?"
"Плесни в блюдечко и опусти туда поочередно открытые глаза и поводи яблоками".
Митяев смотрел на Дрепта прищурившись и с сомнением.
"Говоришь, они возвращаются на позиции постоянно?.. Тогда головной дозор не поможет - они его пропустят, они уже грамотные... - И очнувшись: - Где я возьму здесь блюдечко?"
"Я тебе обязательно привезу из Испании. Баски пьют из них кофе".
На спортплощадке, как на спортплощадке. Очумело носились по площадке, как дети, радуясь забитому мячу, дрептовцы против митяевцев. Вдоль стен - болельщики. Один из них - букмекер. В одной руке - ставки, сделанные на митяевцев, в другой - на дрептовцев. Две панамы с рассыпными сигаретами. Полное забытье. Зайди сюда сейчас командарм, никто бы не обратил внимания. Как никто, даже из своих, не поглядел в сторону Дрепта, хотя с внезапным вызовом его в Кабул - шутка ли, сняли чуть ли не с вертушки, уходившей на облет, - для ребят была связана тревожащая неизвестность. Куда его, опять "на ковер"? А вдруг переведут? Они боялись его потерять, и как счастливый лотерейный билет, и как с большим трудом добытый билет на последний авиарейс в Союз, суеверно веря в человека, притягивающего удачу.
В другой стороне спортплощадки был установлен импровизированный ринг. По ней боком, по кругу, как-то необыкновенно легко для своей комплекции, босиком скользил здоровенный рефери Тарас Парахоня. Спаринг вели двое в и сквозь выкрики болельщиков, стоявших по периметру ринга, до уха Дрепта доносились и выкрики самих боксеров. "Афганцы, хадовцы, - отметил он. - Откуда?" Свои удары оба сопровождали возгласами на местном: "Мустакиман", "Кха", "Хароб", "Ташакур". Черт возьми, да это Суслов и Гурджиев! По поводу наличия в одной маленькой РДГ аж двух штатных переводчиков в звании младших лейтенантов не шутил только ленивый.
Москвич и на ринге работал, паясничая. Смешил публику и злил спаринг-партнера. Это помогало ему уворачиваться от сильных боковых Алика Гурджиева, но если бы Алик попал, над москвичом можно было бы открыть счет по-пуштунски: "У, два, дрех, салор, пинзо..." Хорошо, что Тарас вовремя вмешивался. Он же первым увидел Дрепта и в его взгляде прочиталось молчаливое: "Ну что, командир?" Дрепт ему подмигнул и кивком указал на выход. "Всех?" - закричал ему в спину запыхавшийся прапорщик. Дрепт не обернулся. Парахоня потоптался и пошел собирать народ. "Переводят или нет командира?" - мучился он. Пока доигрывали матч и прапорщик собирал остальных - кто-то оставался в бараке, - командир стянул кроссовки и босиком нырнул под канаты.
"Не уходи, - сказал он Суслову, - подержу на лапах".
"Куда же я от тебя, командир-отец? Но я думал, ты возьмешь перчатки!"
"Много чести для тебя!" - огрызнулся командир.
Дрепт поймал на лету брошенные блинчики.
"У тебя подбородок открытый. Видишь, как легко достать", - показал он Суслову легкой плюхой блинчиком.
Ему дважды во время "двоечки" Суслова удавалось достать подбородок боксера, и третий - когда, казалось, Суслов уже непробиваем: закрылся перчатками, ушел в глухую защиту...
"Все, идем за твоим Берроузом!" - вдруг сказал он, и Суслов от неожиданности опустил перчатки.
"Видишь, а ты - "перчатки!" - улыбаясь, Дрепт вновь нырнул под канаты.
По дороге к пустырю, где, уже не сговариваясь о месте встречи, всегда собиралась группа, Дрепт болтал с Сусловым. Кое о чем. Чисто дружески. Что тот умеет, кроме того, что залеплять мякишем прослушку. Играть на фортепианах, отшучивался москвич. Это вряд ли пригодится в Чартази, мягко принял его тон Илья. И что он вообще знает о предстоящей операции, о Чартази; дядя строг, но не изверг же, не мог обречь племянника на полную неизвестность. А партнеры, как ты сам говорил в гостинице торгпредства, должны доверять друг другу. Мой дядя самых честных правил, но не надо его преувеличивать, он больше светский человек, чем военный, Илья, а, собственно, в чем дело? А дело в том, Аркаша, что мы в эти Чартази ныряем, как в омут, ей-ей. Погоди, но там же вдоль границы афганские горно-пехотные части. Да, сегодня они - афганские, завтра - пакистанские: менталитет! Стало быть, отправляемся в зону "А", резюмирует Суслов. Что это за такая зона "А", дивится командир Дрепт, нас такой науке не обучали.
А это, по понятиям полевого устава вооруженных сил США, объясняет великий теоретик Аркадий Суслов, ситуация, когда район находится под полным контролем партизанских сил, и всякий, задержанный в этом районе, рассматривается как потенциальный член партизанского движения. Когда неизвестно ничего. Ни численность партизанского отряда, ни его организация, ни действия в момент обнаружения. Ни фамилия командира, ни кому отряд непосредственно подчинен, ни местонахождения запасного и резервного лагерей, ни откуда прибыл отряд, ни куда направляется.
"Ты прибереги свои "не" и "ни" для остальных, - оборвал командир. - Они уже сгорают от нетерпения".
И вдруг рефлекторно напрягся, готовясь броситься на землю, повалив с собой и Суслова. Испугал блик из-за земляной насыпи, впереди и справа. Первая мысль: снайпер! Вторая: дома? Третья: там же свои! И правда, группа была в сборе, а бликовал из-за земляной насыпи триплекс в руках сапера Гриши Малька. Дрепт понял, исполнилась голубая мечта рыбачка. Таки достал. И не какой-нибудь, а танковый! И сейчас прилаживал к нему самодельную крестовину. Над затеями Гриши в отряде беззлобно потешались. Он страдал какой-то изобретательской неусидчивостью. Половина его затей была всем им как бы без надобности, для забавы, чтоб ему не сиделось без дела, но когда он ставил минные ловушки или разбирал чужие, ему цены не было. И триплекс до сих пор не представлял для них никакой ценности, в их повседневной работе был громоздок, и они для обзора из бойницы обходились простым карманным зеркальцем, но сейчас - у Чартази наверняка предстояло оборудовать "схрон", - был как нельзя кстати.
Не желая обидеть сапера, Дрепт взял из его черных узловатых пальцев протянутый ему прибор. Он дорого бы дал за то, чтобы открывшаяся перед ним на экране панорама была иной. Какой, он не знал, но иной - без этой опостылевшей армейской атрибутики здешних пейзажей. Возвращая Мальку триплекс, он не забыл похвалить сапера и снова задержался на его узловатых пальцах. Снова входящая в обиход наука чтения человека по его характерным внешним признакам утверждает, что такие шишковидные суставы принадлежат философу. Может быть, прапорщик сапер Гриша Малек, в миру - рыбак, развешивая для просушки сеть на знойном берегу Азова или, латая ее своими узловатыми, но тогда еще не черными от минно-подрывного дела пальцами, вынашивал свою формулу человеческого счастья? Он был для этого не образован? Но говорят, что все неразрешимые проблемы как раз и разрешаются наивняками, не подозревающими, что они неразрешимые.
"Командир - отец задумался!" - донесся до Ильи сквозь голубое марево Азова ироничный голос Суслова.
Дрепт рассмеялся.
"Ну что, братцы, - сказал он, делая серьезное лицо. - Собрались мы по сложившейся в группе традиции посмотреть, чем может удивить нас "свежачок", то бишь новый член группы младший лейтенант Аркадий Суслов. А удивит он нас редкостным сегодня, в век высоких технологий, искусством стрельбы по-македонски..."
Это не было шуткой, как подумали "братцы". Они еще веселились, когда москвич, не успев справиться с замешательством, поднялся с корточек и отряхнул руки. Он пришел в их группу, балагуря и паясничая, и за короткое время успел их приучить к такому Аркаше Суслову. И никакой традиции новичкам демонстрировать свое умение в группе никогда не было. Командир решил пошутить, и ребята настроились на один из тех скетчей, что так скрашивают однообразный казарменный быт. И замешательство героя спектакля тоже отнесли на тот же счет. А когда Суслов достал из кобуры свою армейскую "Беретту" и протянул руку Лене Донцу за "Макаровым", ребята уже за животы держались. Гурьбой направились на полигон. На валуне остался сидеть Дрепт. Несколько голов удивленно повернулось в его сторону, но он глазами показал - все в порядке!
О интуитивной стрельбе Дрептом было вычитано из досье младшего лейтенанта, выписанного по памяти мелким четким почерком Чмелюка. Чем безупречна - и она же неуязвима, - государственная бюрократическая система? Своим архивом. Ты можешь быть всемогущим и безнаказанным в течение всей своей жизни, властвовать, казнить и миловать, принимать и отменять законы, бесчинствовать или смиряться. Но в самой большой, абсолютно большой своей власти ты не властен над госархивом. Ты для него - статистическая единица. Твое досье неуничтожимо. Его можно засекретить, но лишь на какое-то время. Оно вечно. И на какие бы категории ни делились все остальные большие и малые ведомственные архивы, они, как все ручейки, рано или поздно вливаются в реку, имя которой - госархив.
Судьба сыграла шутку с балагуром и эпатажником Аркашей Сусловым. Он полагал, что это он главный насмешник, а она показала, что нет. Он думал, что здесь, в Афганистане, для служебного обозрения существует на него только одно досье, с которым он был хорошо знаком. Короткое и стандартное, как рапорт. Где было сказано о нем то, что можно знать кадровикам и начальству именно здесь, в Афганистане. Но каким образом сюда попало его полное и настоящее досье из ящика с литерой "неприкасаемые"?! К которому имели доступ лица, которых можно пересчитать по пальцам?!.
Сидя на валуне, Илья Дрепт не мог не слышать выстрелов на полигоне. Он машинально отметил - профессиональная привычка, - чем на слух отличается пуля, выпущенная из "Макарова", от пули, выпущенной из "Беретты". Дрепту было противно до тошноты. И дело не в эмоциональном срыве - подумаешь, дал московскому снобу по носу. Если бы только это - потеря самообладания! Назначил бы сам себе наряд вне очереди. Пробежку с полной выкладкой по пересеченной местности. Но он фактически совершил должностное преступление. Чмелюк ознакомил его с секретным досье, и он разгласил служебную тайну. Пусть об этом и никто не узнает - Суслов уж точно будет, как рыба об лед, по крайней мере до возвращения в Москву, - но факт остается фактом, он прокололся и прокололся серьезно, и по своей вине. Неужели ему не дано узнать себя до конца и изжить свои слабости?
Вывело его из себя не досье само по себе и даже не подробное изложение родословной, демонстрирующее становление нового класса советской аристократии, а нюанс. Аркаша Суслов, помимо МГИМО, закончил ничего не говорящую ни Чмелюку, ни Дрепту новую элитную школу внешней разведки. Куда, как пояснили Чмелюку в Москве в ГРУ, отбираются дети папаш не ниже членов ЦК КПСС. Учат их по новейшим методикам и то, что давалось другим в Солнечногорске потом и кровью, им преподносится в состоянии транса или под гипнозом или с применением специальных психотропных средств. Дрепт приобретал свои навыки, пластаясь, сдирая до костей пальцы рук, и не помышляя, что тот же результат достигается кем-то в удобном кресле. Но это так. И живое подтверждение тому временный член РДГ Аркадий Суслов, демонстрирующий сейчас своим однополчанам искусство стрельбы "по-македонски" - из двух пистолетов, перекатываясь с носка на носок, будто пританцовывая. Не зависть, а злость мучила до нервной дрожи рук разжалованного капитана: и в этой профессии делят на белую и черную кость. И не меньше, если не больше - злость на себя за свою несдержанность. Не москвич виноват в том, что у Дрепта развязался язык, как у базарной торговки.
На полигоне наступила тишина, затем частая стрельба возобновилась, и Дрепт понял, что москвич перезаряжал стволы. Очевидно, ребята вызвали его на бис. Да, стрельба "по-македонски" впечатляющее зрелище, мысленно согласился Дрепт, но что с нею делать здесь, в Афгане, где имеешь дело не с ковбоями, а сумасшедшими азиатами, которые - бывало ведь и такое, - шли в атаку на БТР с музейными мушкетами?

3. Альпийская идиллия

Накануне часа "Х", начала операции "Берроуз", в гарнизон с инспекцией прибыл генерал-майор Суслов. В сопровождении кабульской свиты из числа старших офицеров. Как ни старался Аркадий попасться ему на глаза, вычленить дядю из свиты не удавалось. Тот его, конечно же, заметил, да и все вокруг знали об их родстве, но генерал-майор играл в строгость субординации, не делающей поблажек никому. Был он благодушен и что-то рассказывал почтительно слушавшим его офицерам. "Наверняка о Лондоне", - неприязненно подумал племянник. Он был очень зол на себя за то, что Дрепт его так легко подловил на стрельбе 'по-македонски' и заставил устраивать представление перед всей группой. Дрепт фактически его засветил и тем поставил под угрозу истинный смысл операции "Берроуз". Аркадий может и не сообщить об этом дяде, но неизвестно, как в дальнейшем поведет себя Дрепт и кто за ним стоит. То есть все может закончиться не в пользу инициаторов "Берроуз" и большим разоблачением для Суслова-старшего, и большим позором - для младшего. Если не больше! А сообщить об этом дяде - наверняка спасти операцию, но при этом дядя им пожертвует, отзовет. И прощай, карьера, прощай, Лондон! "Думай, Суслов, думай!" - скрипел зубами племянник. Что ты знаешь об операции? Начнем, как в школьной геометрической теореме, с "дано"... Тоннель под Ландайсином пробит руками моджахедов, но спланирован американцами. Моджахеды наивно уверены, что сделано это в их интересах: транспортировать оружие, военную технику, наркотики. Но американцы живут не сегодняшним днем и думают иначе. Они прокладывают новый маршрут для трафика опийного наркотика. Пока один такой маршрут, так называемый "западный", пересекая Джелалабад, Кандагар, Тегеран, Стамбул, завершается в Европе. А другой, так называемый "южный", пролегает через Пешавар, Карачи и завершается в Тихоокеанском регионе. Предпочтительности последнего способствует то, что в Пакистане проживает пуштунская диаспора числом два - три миллиона человек, имеющая родственников в Афганистане. К началу войны в Афганистане пакистанская наркомафия сама стала крупным региональным производителем героина и в городе Читраль создается сеть лабораторий по производству высококачественного героина. Инфраструктура наркобизнеса заложена на стыке восточных районов Афганистана и северо-западных Пакистана. Новый маршрут ориентирован на СССР. Из Афганистана опий-сырец и героин будут транспортировать в Душанбе, Бишкек, Ташкент и Алма-Ату, а оттуда - наземным и авиационным транспортом в административные центры Урала, Поволжья, Сибири и Дальнего Востока. Именно этот маршрут сыграет ключевую роль в доставке героина в СССР. Тоннель под Ландайсином - один из первых его перевалочных пунктов. Цель операции "Берроуз" - установить над ним контроль и отдать на откуп тамошнему феодалу Абдулхан Хафизулле, которого афганские власти готовят на пост губернатора провинции... Вот и долгожданное в геометрической теореме "требуется доказать"! Установить контроль над перевалочным пунктом - это значило сохранить его! Сберечь тоннель! Сможет ли он сделать это без дяди и его комитетчиков? Препятствие единственное - Дрепт. И с ним не договориться. Этот плебей нашпигован патриотическим идиотизмом, как окорок специями. С ним не договориться. Его нужно обойти. И тогда "здравствуй, Лондон!". Лондон для него был одной, но пламенной страстью. Он мог поспорить на что угодно, что никто из членов многочисленных тамошних шекспировских клубов не знает наизусть из Шекспира столько, сколько знает он, москвич. Он также мог поспорить, что не уступит профессиональному лондонскому гиду в знании города и его достопримечательностей. Но пока что это была любовь без взаимности и самое большее, на что он мог рассчитывать и при своей родословной и дипломе международника, это на долгую карьеру клерка в посольстве или резидентуре. Но чтобы достичь каких-то высот и там, и там, нужно было бы убить лучшие годы жизни и безо всякой гарантии на успех предприятия. И это еще не все. Стоит капризно качнуться политическому маятнику в Союзе, чтобы его фамилия вызвала у вершителей судеб нежелательные ассоциации и тогда прощай, карьера. В любом варианте будущее назначение не сулило ни свободы, ни благополучия, ни славы. Но все это по полной программе обеспечивала одна-единственная фраза: "Прошу политического убежища!". Вот тогда действительно, как выразился дядя, полетишь в Англию белым лебедем. Ты тоже дядя "полетишь". Со всех постов. Но старость с генеральской пенсией ждет безбедная. Вернешься на малую родину в деревеньку Сусловка, как мечтал. Копаться в огороде, выращивать капусту. Вспоминать за стопкой беспутного племянника и осуждающе покачивать головой. Дядя был напрочь лишен интуиции, а Дрепт что-то чувствовал. И когда загружали в "вертушку" снаряжение и Суслов примеривался к весу ящика со взрывчаткой, в упор спросил: "Что ты здесь делаешь, москвич?" "То же, что и ты!" "Я здесь живу, а ты вышел прогуляться!" "Если ты все знаешь, зачем же спрашивать?" "На полигоне я тебя спросил, что тебе еще известно о Чартази, чего не известно мне!" "Я думал, тебе известно все! Ты ведь читал досье!" "Ничего я не читал!" "А стрельба 'по-македонски'?" "Ни в какое досье я не заглядывал. О тебе - случайно..." "Как это случайно?" "Ладно, договорим в Чартази!" ...Так бывает только в детстве. Переворачиваешь страницу в книжке сказок, и попадаешь в другой мир. Казалось бы, час с небольшим перелета, все те же под винтом горы оттенков застарелой ржавчины, кое-где подернутые патиной "зеленок". А вот звено заходит на посадку, замолкают моторы и винты, и ты, спрыгнув на твердую землю, слышишь звук колокольчиков пасущегося где-то невдалеке стада и остро ощущаешь терпкий запах степных трав. Все та же книжка, но страница другая, предлагающая забыть предыдущие со всеми ее событиями и треволнениями. Пастух нуристанец в резиновых галошах на босу ногу смотрел на пришельцев "с неба", приложив ко лбу козырьком руку. Своей пегой бороденкой он был похож на козу. Высыпавшаяся из "вертушек" группа быстро выгодные огневые позиции, гранотометчики Уманов и Пфайфер развернули "АГС-17", и только затем группа начала по-настоящему осматриваться. Летуны, не покидавшие машин, наверняка держали пальцы на гашетках, но здесь и сейчас все эти предосторожности казались нелепыми, как во сне. Потому что облет местности тоже ничего не показал. И едва смолк шорох камней под горными ботинками ребят, как наступившую тишину вновь наполнили чисто деревенские звуки - цикады, петушиный крик и собачий лай из деревни внизу. "Вывод РДГ в район базирования", выражаясь языком приказа, осуществлялся с восходом солнца, когда низкая температура на высокогорье уменьшает турбулентность. "Вертушки" зашли на плато на бреющем, с западной стороны долины, так что солнце светило группе в затылок, а гипотетическим душманским позициям у Ландайсина в глаза. Заурия и Новаев - в оптические прицелы, а Дрепт и Донец - в бинокли, не опасаясь выдать себя бликами, рассматривали дальнюю стенку этой природной чаши, за слепящей лентой Ландайсина, где таилась для них гипотетическая опасность. Выбор места и времени высадки, как и решение десантироваться не по частям, а сразу всей группой, пришли к Дрепту после посещения кабульского музея в роли московского топографа. Положа руку на сердце, он ничего особенного от этого визита не ждал и отнесся к нему, как добросовестный школьник - к нудному, но обязательному мероприятию. В конце концов, чего-то стоящий макет местности в условиях огромной, но бедной страны можно построить только на материалах аэрофотосъемок и топокарт, наверняка предоставленных афганцам советскими специалистами еще до войны. Внимательно изучить их Илья Дрепт мог и минуя музейный зал, и начальника игрушечного Нуристана, молодого историка Ахмада Риштина. Кстати, того ничуть не удивил облик московского топографа - в афганке, в офицерских погонах. На войне, как на войне, наверное, думал он. А, может быть, как восточный человек, принимающий гостя, воздержался от неделикатных суждений. Застоявшись в музейных стенах, как жеребец в стойле, хронически лишенный аудитории в это нетуристское для страны время, Риштин обрушил на Дрепта все свои профессиональные восторги, обостренные одиночеством архиваририуса. Его гордость - игрушечный Нуристан - создавался не один год бескорыстными энтузиастами, мастерами своего дела. Они так увлеклись задачей приблизить макет к оригиналу, что даже позаботились об искусственном освещении, имитирующем естественное. И оно создавало свой эффект в зависимости от времени суток. "Вот сейчас мы имеем... - говоривший по-русски, как и многие его сверстники, выпускник московского института Риштин поднес к своим близоруким глазам руку Дрепта с командирскими часами. - Полдень". Они подходили к затемненному залу без окон, где размещалась экспозиция. У входа в зал, на щитке, оснащенном парой тумблеров и реле, невысокий афганец торжественно приподнялся на цыпочках и установил над макетом, как понял Дрепт, летний полдень, отчего зал изнутри плавно и мягко осветился. Его рукотворное солнце двигалось по строгой орбите, прорезанной в потолке, и проливало на пол то яркий полуденный свет, заставлявший крошечные минареты отбрасывать тень, а реки отсвечивать серебром, то свет, приглушенный набегавшими облаками, и тень от облаков причудливо скользила по земле. "Ах, Толя, молодец!.. - ахнул про себя Дрепт. - Дорогого стоит твоя экскурсия..." Никакая аэрофотосъемка и никакая штабная карта, где реалии считывались по условным знакам, не дали бы такой полноты трехмерный слепок с восточной приграничной окраины Афганистана. "Камдеш? - переспросил Риштин, беря его под руку. - Из посольства мне сказали, коллега, что тебя интересует Камдеш?" - Ахмад был ниже его ростом и смотрел снизу вверх. Так комично смотрит, наверное, на Тараса Парахоню карлик Вася, когда тот его прогуливает, подумал Дрепт. "Можно, я сам?" - попросил Дрепт, суеверно загадав, что если "сам", поиск по Ландайсину окажется удачным. Хозяин игрушечного Нуристана щедро простер ладони над макетом, точно предлагая скатерть-самобранку. Для подробного осмотра экспозиции по ее периметру оставался узкий проход. Камдеш безошибочно можно было бы найти, обойдя всю панораму по часовой стрелке: по правую руку прямоугольник панорамы завершался границей с Пакистаном. Но Дрепт не стал его обходить. Он разыскал междуречье глазами и так рассматривал его, поглядывая на то, как отбрасывает на долину свет солнце, спрашивая себя, насколько может быть точна в своем правдоподобии вся эта игрушка. И лишь потом направился к месту на макете. Междуречье, раскинувшееся овальным совком ручкой к Пакистану, открывалось со стороны предполагаемого им десантирования высокогорным плато. Достаточно просторным и защищенным - если даже допустить пятидесятипроцентную погрешность макета, - для того, чтобы не попасть под прямой обстрел моджахедов при высадке. Это было важно: "характер" их встречи с моджахедами и подскажет РДГ дальнейшую тактику. Незамеченной группе в любом случае не высадиться. И если моджахеды начнут войну при подлете или высадке, значит, они не организованы и бесконтрольны. Тогда дело обойдется без японских чайных церемоний и поиск Дрепта завершится наведением на объект штурмовой авиации. Если же моджахеды не станут лезть на рожон и попытаются лечь на грунт, работа для Дрепта только начнется. Но для этого и самому Дрепту не следовало лезть на рожон. Плато для таких ритуальных танцев подходило идеально. Оно - пропуск в междуречье. Но, конечно, надо было убедиться в безопасности самого пропуска. "Почему Камдеш? Вы бывали там?" - спросил афганец. Камдеш от плато оставался в стороне, левее, как бы за рамками действий РДГ, и поэтому на него - в порядке конспирации - можно было перенести центр тяжести возможных подозрений со стороны незнакомого музейного сотрудника. "Не я, мой приятель. Он работал там до войны в составе комиссии министерства торговли. - Пусть проверяют. - А нынче пишет книгу мемуаров. В ней глава о Нуристане. Он потрясающе отзывается об этом крае". У Ахмада Риштина очередной протуберанец восторга: "Он прав, это нечто!.. Если мы здесь закончили, пойдемте ко мне пить чай. - Риштин, не дожидаясь согласия, опять взял гостя под руку. - Нуристан - это очень нетипично для Афганистана..." ...Он таки был нетипичен. Их не обстреляли ни при облете местности, ни при подлете к плато, ни при посадке, хотя последние километры они шли на бреющем. И цель для моджахедов была соблазнительна: два "МИ-8" и два "МИ-24". Хотя для этого "поиска" Дрепта, - и для людей, и для снаряжения, - хватило бы одной "пчелки". Внушительностью сопровождения командование морально компенсировало группе ее малочисленность, а себе - полное непонимание задачи. Было чему удивляться, зная афганцев: они вначале стреляют, потом думают. Ребята от напряжения взмокли, но Дрепт настоял на таком рискованном подлете - тесте. Лишь сотрудник афганского МИДа Хафизулла Али, не въехав, невозмутимо нес всякую чушь. Когда он утомил, Дрепт его попросил: "Изя, помолчи!" Назвал чужим именем, имея ввиду жгучую еврейскую красоту этого пассажира. Чем вызвал новый приступ болтливости. "Откуда ты знаешь Соню, Илья? Только она меня так называла!" Закатывая глаза, афганец принялся вспоминать свой московский роман. Но в иллюминаторе уже блеснули на солнце ленты Кунара и Ландайсина, широкая и узкая, и Хафизулла, признав родные места, с детской непосредственностью принялся тыкать пальцем в толстое стекло, перечисляя названия деревушек далеко внизу: "Куштоз"... "Камдеш"... "Тариху"... "Каму"..." Приземлились без приключений. Убедившись, что на этом плато их можно было достать уже только гаубицами, ребята отложили оружие и полезли за сигаретами, а "летуны" выбрались из своих машин поразмять ноги. Командир звена майор Астахов, выбравшись из своего латанного "крокодила" - с заделанными техниками следами от пробоин, - широко улыбнулся и подмигнул: "Альпийская идиллия, да?" "Это мы будем еще посмотреть, - философски рассудил Тарас Парахоня, поднимаясь на ноги и отряхивая с комбинезона жухлые травинки. - Идиллия будет тогда, товарищ майор, когда вы нас с этого самого места заберете по выполнении группой боевой задачи. Здоровыми и невредимыми". "Заберем, заберем! - обещал майор. - Паша Астахов билеты в один конец не выдает, у кого хотите спросите. Ты мне еще, Параход, банку ректификата поставишь". У Паши Астахова были два качества, железно сближавшие его с людьми. Первое: познакомившись, он раз навсегда запоминал их имена. Второе: он действовал на людей успокаивающе. Он дышал надежностью. И насчет билетов в оба конца почти говорил правду. Почти - потому, что не всегда от майора это зависело - и десантировать, и эвакуировать одну и ту же группу. Астахов бы рад вернуться за этой группой, но это уж как карта ляжет. Ему в день на своем "крокодиле", как прозвали "МИ-24", иногда приходилось совершать по пять - шесть боевых вылетов. И далеко не все они сопровождались мягкой посадкой, как этот. И если этому рейду - судя по всему - командование придавало особое значение, его звено заберет команду Дрепта в условленное время. Коней на переправе не меняют. "Илюша, а это зачем?" - Астахов кивнул на нарукавную повязку с красным крестом. С такими повязками прибыла вся РДГ. Красным крестом был помечен, где это только можно, ее груз. Перекурив, ребята выгружали из "вертушек" свои рюкзаки, ящики и тюки. Такая повязка нелепо красовалась и на рукаве Хафизуллы. Он на этом сам настоял. Сейчас ребята, давясь от смеха, смотрели, как Хафизулла объясняется со стариком пастухом, и тот, часто кивая, все же испуганно косится на повязку. "Старик говорит, что мы заберем скот! - крикнул Хафизулла, успокаивая пастуха жестами. - Он говорит, что нам нельзя спускаться в долину. Что надоели грабежи, и они взялись за оружие!.." "Спроси его, кто их грабит?" - отозвался Дрепт. Снова выразительный, как в пантомиме, диалог двух афганцев, в конце которого пастух указал клюкой куда-то в долину. "Он говорит, те приходили из-за Ландайсина..." "Скажи ему, что мы не те. И что мы с теми, кто приходит из-за Ландайсина, разберемся!.. Ну вот, Паша, а ты спрашиваешь, зачем нам "Красный Крест". "Он говорит, что дядя нас ждет, Илья. Он вначале не узнал меня. Он говорит, что когда я уезжал учиться, я был худым, как коза", - снова донесся голос Хафизуллы. "А теперь, какой ты? Что он говорит? - отозвался Дрепт. - Или это не переводится?" Дрепту надоело перекрикиваться, и он спустился к ним на одну ступень террасированного склона. Тропинка была протоптана до самых Чартази, и склон был не так уж крут, чтоб сойти с их грузом. Чартази лежали на нижней террасе, прилепившись этажами хижин к стенке склона в том месте, где он терял плавность и круто обрывался. Маленький хуторок на границе предгорья и долины, в рогатке рек Кунар и Ландайсин. До Кунара от "хуторка" - местров пятьсот, до Ландайсина - километров пять. А вся малая родина Хафизуллы Али, восторженно обзреваемая им в иллюминатор вертолета, разместилась в радиусе двадцати пяти километров, только Камдеш - километров в сорока. Сами Чартази нельзя было назвать ни кишлаком, ни аулом. Дрепт разглядел в бинокль добротные деревянные постройки с плоскими крышами, причудливые мостки через высохшие русла. Все это утопало в непривычной для глаз зелени - купах кедров и пихт. Если бы дорисовать к деревушке фоном заснеженные вершины, получилась бы японская миниатюра. Быть может, с фигурками крестьян, пробирающихся горными тропами. Или самураев. А так получалось "это мы еще будем посмотреть", с фигурками крестьян на подворье земельного аристократа Али. Но без моджахедов. "А откуда, Хафизулла, твой дядя узнал о нашем прибытии?" - спросил Дрепт. Хафизулла сделал хитрые глазки: "Голубиная почта, Илья!" Врал, конечно. Но сейчас это уже было неважно. Вернее, не так важно, как молчание моджахедов. Нетипичное молчание, быть может, напрямую связанное с "голубиной почтой". И что же сейчас мы имеем? Они десантировались. И Дрепт угадал с плато. По всему, это плато станет и местом вывода группы из района. Если не помешает эта самая "голубиная почта". Он обернулся к стоявшему над ним метрах в десяти Астахову, вдруг привлеченный хорошо знакомым шумом двигателя. Или показалось? Нет, майор смотрел над собой, против солнца, опустив со лба солнцезащитные очки. Затем изобразил Дрепту указательным пальцем верчение винта - дескать, "вертушка". Место, откуда доносился приближающийся звук двигателя, было скрыто от Дрепта склоном. Он в несколько прыжков преодолел его и вновь оказался на плато, где снайперы прошаривали оптикой берега Ландайсина в тех местах, где по расчетам группы могли располагаться позиции моджахедов. Эти расчеты, конечно, не претендовали на безупречность. Они были сделаны в гарнизоне, когда к имевшимся топокартам и аэроснимкам Дрепт добавил эскизы, сделанные в кабульском музее профессионалами афганцами. Ему пришлось схитрить с сотрудником музея Ахмадом Риштином и спереть нужные, когда тот колдовал над чайником. Леня Донец, мельком, как на докучливое насекомое, взглянул на заходящую на посадку пчелку и вновь ушел с головой в свое занятие. Он набрасывал на планшете "свою" карту местности, то и дело прикладывая к глазам бинокль и делая пометки. Чтобы не искажать показаний, компас к планшету был прикручен медной проволокой. Затем Донец протянул Дрепту вырванный из блокнота листок с координатами, полученными в полевых условиях. Семьдесят один градус и тридцать минут северной долготы и тридцать пять градусов и двадцать минут восточной широты. Донец был обстоятелен во всем, даже в том, что не имело никакого практического значения. Новоприземлившаяся "вертушка" мало у кого вызвала интерес. Не тот случай, не на отдыхе же люди. Посчитали, что так и надо. Как на большой стройке, где все заняты на рытье котлована или закладке фундамента. Кто - за теодолитом, кто - за рычагами экскаватора, кто - за телефоном в диспетчерской. В такой обстановке аврала очередной самосвал вызовет живой интерес разве что у бездельника. Таким "бездельником" здесь оказался старший прапорщик Тарас Парахоня, направивший на незапланированную "пчелку", когда та заходила на посадку, ствол пулемета Калашникова. "Уверенно зашел, - прокомментировал посадку Астахов, - Ваш?" "Я хотел спросить о том же тебя", - ответил Дрепт. "Интересно девки пляшут, - удивился Астахов. - А где же "здрасти"?" Незнакомец был в темном комбинезоне, в каких ходит аэродромная служба, бросил в их сторону хмурый взгляд, расценивай, как хочешь. Если хочешь - "привет!", если хочешь - "какого черта уставились?". Огляделся и спросил на правах завсегдатая: "Дед не здесь? За Абдулхаем не посылали?" "Любезный, ты не заблудился?" - Парахоня держал ПК на уровне пояса, и с этими почти девятнадцатью килограммами вороненой стали в своих медвежьих лапах выглядел достаточно эффектно. "Любезный, - проговорил Парахоня сквозь зубы, поняв, что незнакомец ни к кому из присутствующих не имеет никакого отношения, что он просто невоспитан. - Здесь стоянка платная!" Им можно было любоваться, как хорошим агитационным плакатом в пользу афганской кампании. Саженого роста, черный от загара, бритоголовый, казачьи усы и красивая слепая ярость в глазах. Тот, в комбинезоне, - он уже отдавал какие-то распоряжения кому-то оставшемуся в "пчелке", - спиной почувствовал "настроение" прапорщика, и очень медленно повернулся, сделав руками шутовское "хенде хох!". По нему нельзя было сказать, что испугался, наверное, решил разрядить обстановку. "А я ведь не против. Что вы скажете, если товаром?" - Как ни в чем не бывало он повернулся к ним спиной и стал принимать из рук такого же хмыря бумажные мешки - мешок за мешком. "Что там у вас?" - спросил Дрепт. И услышал за спиной запыхавшегося от подъема Хафизуллу: "Гербициды это, командир, гербициды! Жизнь продолжается!" "Химическая служба, - догадался Астахов. - Да ну их на хрен!.. Так что, Илья, мы - ушедшие?" Пожав Дрепту руку, Астахов отдал своим команду "по коням", и тут "химики" явно заторопились с выгрузкой, чтоб сняться с плато в фарватере такого звена. Когда "вертушки" ушли, и Дрепту окончательно стало ясно, что они с Чартази будут работать, как с базы, он отправил в усадьбу четверку людей. Цепочка растянулась на полсотни метров. Возглавлял ее сапер Гриша Малек со щупом. За ним, с АК наизготовку, Парахоня. Замыкал Суслов - и палец тоже на спусковом крючке. Шли медленно: беспечность Хафизуллы - не гарантия безопасности тропы в Чартази, тем более что, кроме старого Али, неизвестно, кто еще был извещен о прибытии "миссии" Красного Креста. Дрепт не собирался принимать всерьез объяснения Хафизуллы ни о голубиной, ни о какой-либо еще почте. Предусмотрительно же отправил Хафизуллу с плато, не желая, чтобы тот стал свидетелем каких-либо результатов визуального поиска снайперов. Дрепт был уверен, что моджахеды на том берегу Ландайсина засекли их "вертушки" и подняты в ружье. И обязательно демаскируют себя. И пока ребята просматривали противоположный берег, поделив его между собой на сектора, Дрепт с остальными принялся обследовать края и склоны плато. Есть ли на него, кроме тропы из Чартази, доступные подходы. На юго-западном его краю они обнаружили следы боя. С десяток развороченных прямым попаданием бойниц, согнутый в бараний рог и далеко отброшенный взрывом пулемет Калашникова, щепки от снарядного ящика с китайскими иероглифами. Обойдя по дуге позиции - моджахеды частенько бросали их, прежде заминировав, - Дрепт заглянул вниз. В метрах трехстах от подножия плато тянулась вдоль слепящей на солнце ленты Кунара грунтовка. Лохмотьями колес свисал над рекой развороченный БТР, а из воды торчал бок санитарной машины. Леня Донец уже пластался между бойниц, работая пальцами с обломанными ногтями - из-за высокого содержания в горах Афганистана железной руды миноискатели здесь зачастую были бесполезны. "Нурсами этих посекли, - сказал он, обследуя воронки. - А что там внизу?" "Один "броник" и санитарка. Наверное, колонна проходила, - ответил Дрепт. - Как ты думаешь, Леня, давно?" Нет, недавно. Гюго ему рассказал бы. "Ну что это за война, Леня?! - добавил он. - Шла бы сегодня эта колонна, "крокодилы" бы вместо моджахедов нас постреляли!.." Донец уже стоял рядом, отряхивая руки. Группа, не считая снайперов, сгрудилась за спиной. Ребята смотрели на грунтовку. "Интересно, как они забирались сюда", - сказал гранатометчик Миха Пфайфер. "Мне это тоже интересно, - ответил ему Дрепт. - Безондерс (особенно - нем.), если через Чартази. Такое гостеприимство земельных аристократов Али меня смущает..." "Натюрлих (конечно - нем.)!" - подыграл командиру поволжский немец Миха Пфайфер. "И это мы постараемся выяснить сегодня". - Командир зашагал к снайперам. Слава Новаев слышал разговор. "За ужином, - сказал снайпер, успевший разглядеть внизу, в усадьбе живописную картинку. - Во дворе у Хафизуллы разделывают барашка..." "А кроме барашка?" - Командир присел рядом на горячий камень и повел биноклем по тому берегу. "Черт меня дери!" - подал голос Заурия. Интересно, что там увидел второй снайпер? Дрепт подобрался к северному краю плато, и приложил к глазам бинокль. Перед ними расстилалось фиолетовое море маков - та самая седловина, о которой говорили Али в кабульском духане. Она прогибалась под караванной тропой, разделявшей ее надвое, - об этой тропе тоже говорили в духане. И тропа упиралась в крутой берег горного потока, и здесь обрывалась. А что там дальше, отсюда не разглядеть. Разве что непонятную постройку на берегу, в самом конце обрывающейся тропы. Теоретически считалось, что это заброшенная лесопилка. "Ты чему так удивился, Марат?" - спросил Дрепт снайпера. "Фиолетовые маки!.." "Ты что, в Казахстане на них не нагляделся?" "Видел, конечно, но привыкнуть не могу..." "Командир, вижу группу! - позвал Новаев. - Поднимается по тропе. Афганцы, мальчишки. С ними Суслов. Машет рукой..." Дрепт разглядел в бинокль: к ним направлялось десять бачаев со своими несерьезными ружьями на плечах, тянувших под уздцы ишаков. Может быть, тех мальчишек, дожидавшихся старого Абдуллахая в "Тойоте" в духане и чуть не устроивших перестрелку с царандоем. Суслов, замыкавший группу, изредка, на всякий случай, помахивал товарищам, оставшимся на плато рукой, показывая, что все в порядке. Чтоб не шмальнули по нему свои, навидался за свой месяц в Афганистане сумасшествия. "Парахоню где-нибудь видишь?" - спросил Новаева командир. Почему Суслов один, без Парахони? Посылая прапорщика вниз с Сусловым, командир ему наказал: "Приглядывайся к нему цепко! Не опекай - приглядывайся, понял?" Прапорщик ничего не понял, он был удивлен. Он успел привязаться к москвичу, попав под обаяние его гаерства и цирковых фокусов - стрельбы, умения взбегать по вертикали, ничем не пользуясь, и делать выверенный бросок гранатой по выверенному объекту. Прапорщик обрадовался, когда старый Али предложил в помощь своих бачаев с ишаками Группе теперь не придется тащить груз на своем горбу. Не догадываясь о сложных отношениях командира и москвича, прапорщик ничего не увидел зазорного в том, что с мальчиками, не расстающимися со своим оружием, обратно поднимется Суслов. Чтоб не нервничали там, наверху, из-за винтовок пацанов. А они пока с Мальком осмотрятся внизу. Сапер при этом важнее, чем два переводчика; вторым прапорщик считал Хафизуллу. Но была еще одна причина такого расклада, не менее веская, нежели операция под кодовым названием "Берроуз". Во дворе Али готовили угощенье для прибывших шурави. Гвоздем программы служили уже освежеванный барашек и почищенная форель, выловленная в горном потоке. Оба шурави, боясь, что без них блюда испортят, лезли со своими расспросами и советами: хохол - спец по мясу, астраханец - по рыбе. "Обоих вижу. У плиты. Пробуют! - Снайпер Новаев одобрительно посмеивался. - Засранцы!" - И выругался, коснувшись рукой раскаленных камней. "Я их что туда, кашеварить послал?" - Хмурясь, Дрепт отер пот со лба. Солнце палило уже нещадно; что называется, плавились мозги. С плато надо было убираться: здесь все равно ничего не высидеть, а на шасси и гусеничный ход гору не поставить (а хорошо бы!). Но установить на плато наблюдение и охранение необходимо. Если даже усадьба окажется хорошо подготовленной ловушкой, те, что останутся на плато, контролируют подходы к Чартази, а если моджахедам вздумается атаковать Чартази с плато, они не дадут им его занять. Такая вот элементарная математика. Группу придется располовинить, несмотря на ее малочисленность.

Но другого выхода нет. Останется здесь зам.ком.группы Донец, аккуратный исполнительный офицер. "Равнодушен к мясу и рыбе. Не замечен в губительных пристрастиях к пьянству и блуду. Порочащих связей не имел", - усмехнулся Дрепт. Он нашел лейтенанта у чужого груза - досматривающим. Запустившим руку в один из развязанных им мешков. "Гербициды, командир, - сказал Донец, - предназначены уничтожать сорняки. Среди которых в контексте сельскохозяйственной культуры числится и мак. А здесь гербицидами и не пахнет. В двух мешках семена элитного сорта опиумного мака и производитель, между прочим, американская селекционная фабрика. А вот минеральные удобрения в других - отечественного производства". "Леня, вас, подрывников, учили все это различать?!" "Нет, просто на мешках наклеены сопроводиловки". "Лишь бы на солнце это не взорвалось, - сказал Дрепт, - Вместе с нашими "мешками" получится запоминающийся фейерверк". Аккуратно завязав мешки - сделав все, как было - и еще немного помявшись, Донец обратился к командиру глухим голосом: "Илья, я тебе когда-нибудь за время службы задавал лишние вопросы? Перед Дарзабом? Перед Сулеймановыми горами? Перед Панджшером? Перед Бар-Мель?" "Нет, Леня, не задавал. Спрашивай. Я вижу, что маешься". "Объясни, что мы здесь делаем? Я понимаю, что такое работа в закрытом режиме. Но не до такого же идиотизма!.." "Старик, веришь, я сам ничего не пойму? И те, кто посылал, тоже. Так что не пыхти: разбираться будем сами". "Ах, вот так?" "Вот так, Леня!" Дрепт закурил и какое-то мгновение раздумывал. Дрепта устраивало, что Донец затронул больную тему. Сам он уже уподобился винту с сорванной резьбой, прокручивающемуся на одном и том же месте. Пусть теперь попробует Донец, может быть, у него получится? Может быть, он, в отличие от Дрепта, что-то увидел в этой долине, что не заметил Дрепт? В долине, а, значит, в самой ситуации. Они сели на рюкзаки, подмяв их под себя той стороной, куда меньше всего добралось солнце. Плечом к плечу. Спиной к солнцу, лицом к Ландайсину. Они находились в центре плато, и долина, и река открывались перед ними чисто символически, скрытые его краем, фигурно обрезанные, как любительская фотография. "Илья, - невесело начал Леня, - ни я, ни снайперы не засекли там ни одной моджахедовской "точки". Можно было списать неудачу на большой разброс обзора. Но мы-то знаем, где надо искать, где прорыт тоннель - ну, с погрешностью плюс-минус двадцать метров. В радиусе трехсот прошаривали каждый миллиметр. Ну, естественно, по оптическим дальномерам. Почему в радиусе трехсот - максимум, что берет "ночная" оптика снайпера. А такой объект - это, прежде всего, снайпера. И люди, ведущие ночные войны, все свои расчеты делают с коррекцией на ночь..." "Вы что же, надеялись за пять километров отыскать "лежку" снайпера в бинокль? Ты меня удивляешь, Леня". "Не об этом речь. Ты меня не дослушал, как всегда..." Есть грех, подумал Дрепт, нетерпелив. "Я тебя слушаю, Леня, продолжай". "А это говорит о том, что "лежки" могут быть так замаскированы, что ты их не увидишь и в упор..." "Леня, грош цена снайперу, если я его обнаружил до того, как споткнулся об него..." "Вот! - с горестным торжеством произнес Донец. - Опять не дослушал!.." Для него не существовало понятия "легко", и он морщился, даже слыша это слово. Будь его воля, он бы изъял его из обращения. Не существовало понятия "легко" - не существовало и дел, с ним связанных. Дрепт наблюдал его однажды на рыбалке. Они набрели неподалеку от базы на одно симпатичное озерцо и, одолжив у мотострелков БТР, устроили уикэнд. Товарищ Донец замучил своей приговоркой "теперь наша задача...", с которой начинал любое дело. Заводил ли "броник", раскладывал на берегу снасти и разводил костерок под казанком, чистил рыбу. "Теперь наша задача..." Делясь своими наблюдениями по территории, прилегающей к предполагаемому местоположению моджахетского тоннеля, он начал втюхивать мне азбучные истины, подумал Дрепт. И это вместо краткого резюме, типа: отсюда ее не исследовать, основные и запасные позиции наверняка хорошо подготовлены, возможно, укреплены долговременными огневыми точками - в стройматериалах моджахеды нужды не испытывали. Но это я и без него знаю, думал Дрепт. Леня полез за планшеткой и блокнотом, но Илья остановил его. "Я тебя прошу, - взмолился он. - У меня уже от всего этого в глазах рябит! Ты только не обижайся". Донец, конечно же, обиделся. Не умею я с людьми ладить, что ли, - спросил себя Илья, глядя вслед заместителю в его обиженную удаляющуюся спину. С другой стороны - почему он так обстоятельно многословен? Почему обо всем всегда надо начинать с царя гороха, почему танцевать надо всегда от печки? Дрепт ничего не имел против обстоятельности. Но смотря чьей и смотря когда. Для подрывника это качество сущий клад. Когда Донец хмурил брови над статическими расчетами, чтоб заложить взрывчатку с аптекарской точностью, - это принималось. Но если бы Дрепт, командир группы, вместо того, чтобы действовать, начал хмурить брови, сетуя на отсутствие информации, группа бы на этом плато завшивела. Снайпер Новаев вначале определяет направление и силу ветра и температуру воздуха, а не тогда, когда цель побежала. Дрепт ничего не имел против обстоятельности. Против обстоятельности минера. Донец возвращался. На нем лица не было: "Командир, нам нечем работать. Мы не выгрузили взрывчатку..."

4. Нетуристские Чартази

"Все хочу спросить гостеприимного хозяина, - чинно произнес командир Дрепт, не забыв с поклоном приложить к груди руку, - что сталось с теми садыками, что побывали до нас на плато?"
Старцу Абдулхаю, как и тогда, в Кабуле, переводил племянник Хафизулла. Но на этот раз он быстро переводил, а дядя быстро отвечал. И в этой быстроте, в ее почти механической естественности, отсутствии даже тени какого-либо замешательства читалось, - и не надо было быть для этого физиономистом, - безжалостная искренность человека, давно считающего себя хозяином жизни. Эту резкую перемену в нем увидел, не переставая трястись, и Суслов. Но в отличие от Дрепта, он располагал информацией. Дрепт подумал: "Там, в Кабуле, придуривался старик!.." Суслов же знал много больше и стал мысленно примеривать на старца мундир губернатора. Эти азиаты наверняка до сих пор носят золотые эполеты и ордена размером с чайное блюдце, а своих бачат он тоже во что-нибудь нарядит с погонами.
Аркадия Суслова трясло лихорадочно.
"А что с ними стало? Их сюда никто не звал. Пришли, как воры. - Старик помедлил, чтоб отпить из пиалы с простоквашей. Облизнул губы. - А забрали их, как вьюки, на мулах. Недвижимыми".
"Кто забрал, уважаемый Абдулхай?"
"Свои. Те, что за Ландайсином".
"За мостом? В Кабуле почтенный Абдулхай говорил, что там мост".
"Там кяриз, дорогой, кяриз под рекой… Но мост или кяриз, это неважно".
"Для нас это очень важно, уважаемый Абдулхай. Нам там, как ты понимаешь, работать. Стрелять. Взрывать. Кстати, нам бы у тебя взрывчаткой разжиться - наша отсырела".
"На солнце Афганистана, мой юный друг, отсыреть не может ничего. Это первое. А второе - взрывать здесь ничего не придется. Пострелять - да. Взрывать - нет. Кяриз нам самим нужен. Только я вместо пакистанских бандитов поставлю там своих верных людей".
"Это ты так решил. Но мы не тебе служим".
"Это мы так решили, - улыбнулся старец, делая ударение на "мы". - А жаль, что вы служите не мне. Я бы расплачивался не презренными бумажками-афгани, а дорогими камнями и золотом".
"Кто это "мы"?" - поинтересовался командир Дрепт, пропустив остальное мимо ушей.
Старец перегнулся над ягненком и снисходительно потрепал командира Дрепта по плечу.
"Ешь барашка, офицер. И вкусную рыбу. Ты совсем ни к чему не притронулся, а день у тебя сегодня был непростым… Еду, кстати, мы приготовили по рецептам твоих людей. Шурави, оказывается, как и мы, пуштуны, любят острые пряные приправы". - Пока старец скупо отщипывал перстами, унизанными дорогими тяжелыми темными кольцами, от кукурузной лепешки и подносил ко рту пиалу, племянник-переводчик успевал справиться с завидными кусками того и сего.
Жадно ел и Суслов. Но ел как-то нервно и руки подрагивали. Тут тоже не надо было быть физиономистом, чтобы, выражаясь языком почитаемого москвичом Шекспира, заметить: "Неспокойно в датском королевстве!.." Оглядев едва возвышающийся над полом стол на резных ножках, когда они прошли в гостиную старца, Суслов приуныл. Водки, на которую он очень надеялся, на столе не было. И он отлично понимал, что спрашивать о ней хозяев в присутствии командира Дрепта исключалось. Они были на войне, а здесь работали уже совершенно другие законы. Стало быть, исключался для него и вариант расслабления, который помог бы справиться и с дрожавшими руками, и нервами. "Черт, какой с меня разведчик!" - молча выругался он, проклиная себя за то, что не мог унять свой нервный жор. Хотя всего пару часов назад, когда на плато ему удалось незаметно избавиться от ящика с толом, выразительно подумал: "А все-таки на что-то я гожусь!.." Но организм этого парня не был рассчитан на длительное нервное напряжение. Он грозил рассыпаться, как та новомодная у европейцев восточная игра в палочки, где весь шалашик держался на одной краеугольной.
Дрепт сопоставил этого Суслова с тем, в кабульском дукане, что тоже и непонятно зачем наигрывал психа. "Может быть, он не наигрывает, а действительно псих, - пронеслось в мозгу у Дрепта, - но это многое упрощает, ибо многое объясняет…"
Дрепта сейчас занимал старец. Старец в своеобразной эйфории, понимал Дрепт, его надо дожать. Он вспомнил, как в кабинете Чмелюка они смешно предположили, будто старик ничего не знал о тоннеле или делал вид, что не знает, - из-за боязни моджахедов. Но этот старик не боялся ни моджахедов, ни шурави. Он был древнее и тех, и других, как и те земли, которыми владел его род.
"А если, почтенный, люди с той стороны Ландайсина не оставят тебя в покое и из Бадабера пришлют другую банду? Если мстительные моджахеды сожгут Чартази?" - Командир Дрепт - так и быть! - потянулся за бараньим ребрышком.
"Я с ними договорюсь…"
"С бандитами-то?"
"С Бадабером! - Старец, казалось, был оскорблен одной мыслью, что его принимают за человека, который опустится до переговоров со всякой швалью. И добавил жестко, желая показать русскому офицеру его место: - С твоими генералами я уже договорился!"
"Ну, это разумеется. Иначе мы не были бы здесь, и кяриз под Ландайсином не взлетел бы на воздух".
"Я повторяю, с твоими начальниками я договорился. Генерал Суслов дал мне слово офицера!" - начинал злиться старец.
"Уважаемый Абдулхай из знатного рода Али, я солдат и подчиняюсь приказу. А нового я не получал. Поэтому кяриз взлетит на воздух, иншаллах!", - командир Дрепт скорбно поджал губы и сыграл на лице печаль солдата, подчиняющегося жестоким приказам войны. И чтоб заполнить наступившую паузу, также скорбно потянулся к жареной рыбешке на тяжелом серебряном блюде. Старец не хвастал: он платил бы наемникам шурави неслыханно. Над одной его домашней утварью рыдали бы самые известные мировые музеи и богатейшие частные коллекционеры: видно было, что его горы славились древнейшими серебряными рудниками. А вот что такого неотразимого в горной форели, понять было трудно. По мне, думал Дрепт, ей ни чем не уступает наш сладкий озерный карасик.
Старец строго поглядел на Суслова и обратился к нему на пушту. Хафизулла переводить не стал. Дрепт тоже поглядел на Суслова, не переставая обсасывать рыбьи косточки: объясни им, Аркаша, что у нас, как распорядился дедушка Сталин, племянник за дядюшку не отвечает. Суслов подавленно молчал. По дядиному знаку Хафизулла резво кинулся за дверь гостиной. Пока он не вернулся, в гостиной никто не проронил ни слова. В руках у Хафизуллы было что-то, напоминающее старый свернутый ковер. Он бережно освободил это что-то от золототканых тесемок и так же бережно раскатал на свободном от стола и подушек пространстве. Вот она, вожделенная карта Берроуза! Старик самодовольно оглядел присутствующих. Но восхищений не последовало. Да, та самая уникальная карта пергаментной желтизны. Со щедростью девятнадцатого века на виньетки и прочие ненужные украшательства, и отвлекающие подробности она игриво поведала европейцу графическим способом о флоре и фауне этой страны с загадочными племенами и нетронутой природой. Нашли приют под сенью гималайских дубов и кедров волки, гиены, леопарды. Красиво!
"Все это не помогло чванному англичанину под Мейвандом. Но новому советскому аристократу Аркадию Суслову в жилу еще как!.. - подумал Дрепт, покончив с форелью и опустив пальцы в серебряную полоскательницу. - Если мальчика только не остановит разжалованный капитан без родословной…"
Надо было возвращаться к делам текущим.
"Почтенный Абдулхай, я не хотел тебя обидеть. А если это случилось, прости. - Дрепт почтительно приложил руку к груди. - Но и ты пойми меня. Я человек подневольный. И чтобы между нами больше не пробегала кошка, пусть мне передадут, - у тебя ведь есть оперативная связь с Кабулом, - новый приказ", - миролюбиво предложил Дрепт.
Этим он задал Хафизулле настоящую задачу. Старец долго разбирался с "кошкой", но потом все же рассмеялся, вновь потрепав русского офицера по плечу.
Старец через Хафизуллу пригласил на угощенье всех офицеров, но на обед в гостиной явились только двое. Донец с подгруппой оставались на плато. Переводчик Алик Гурджиев с другой, ряженые под местных декхан, пробирались от Чартази к лесопилке, что у самого Ландайсина. Эту идею "типа не особенно таиться" подсказал сам хозяин Абдулхай. Моджахеды привыкли к тому, что люди из Чартази пасут скот, работают на маковом поле, отправляют небольшие караваны вглубь страны, по тропе, пролегающей в седловине. О той, случайной перестрелке между ними, когда этой же тропой прошел их караван, было забыто. Стороны соблюдали перемирие, скрепленное тем фактом, что Али не препятствовал людям с того берега устроить недавнюю засаду на своем плато, - не повезло, правда, беднягам нарваться на «нурсы» шурави, - и тем фактом, что люди Али не совали свой нос под маскировочную сетку, прикрывавшую вход в тоннель с этой стороны. Прецедент, правда, был. Один из бачат Абдулхая, накурившись опиума, увидел вышедшую в том месте из-под земли прекрасную пери и бросился ей навстречу, заплатив за свой глюк пулей в голову. Но инцидент уладили: моджахеды соблюдали обычай "бадал кистал" и компенсировали семье мальчишки его смерть.
Бачу по имени Раван, брата того мальчишки, Абдулхай выделил шурави в проводники.
"Не боишься идти с нами?" - спросил его по-пуштунски Гурджиев.
"Я их не боюсь. А убийцу брата найду, и он мне заплатит. Я ему выстрелю сюда!" - он ткнул пальцем у себя над ухом.
"Почему сюда?" - спросил тогда Дрепт.
"Потому что снайпер выстрелил брату сюда". - Перевел Дрепту Гурджиев.
"Почему ты решил, что это снайпер?"
"Он стрелял из бесшумки. Он однажды целился и в меня. Но не попал. Вот!" - Раван гордо выпростал из-под рубахи на груди пульку на шнурке.
"Ты тоже куришь опиум, Раван?" - Дрепт рассматривал пульку.
"Когда болят зубы".
"Он прав, это снайпер", - сказал Дрепт второму снайперу Заурии.
Марат Заурия навьючивал рядом мула снаряжением для "схрона".
"Откуда у них снайпера?" - недоверчиво усмехнулся Заурия.
"Скорее всего, семимиллиметровый Магнум, - определил Дрепт. А характер выстрела… - Их учат американцы. Это так называемая "хирургическая стрельба". На поражение двигательного нерва".
"Слава! - окликнул Марат Новаева. Новаев невдалеке укладывал во вьюки оружие. - Тут работает снайпер…"
"На простой досмотр нас бы с такими почестями не отряжали…" - отозвался Новаев.
Новаева новость не удивила. Их предупреждали, что в пакистанских лагерях уже появился снайперский тренинг.
"Практикуются на своих бачатах?" - Гурджиев покачал головой.
Хафизулла добросовестно переводил дяде каждое слово, сказанное на русском. И каждое с пушту старца, адресованное им.
"Нет, нет, - возразил старец, - ребята сами виноваты. Они их дразнили. Очень обидно дразнили".
"Как бы нам за компанию не досталось за эти дразнилки". - Новаев очень сосредоточенно приторачивал к вьюку чехол с СВД.
Ему, пожалуй, впервые за время в Афгане приходилось не ощущать под рукой свою винтовку. Под рукой или на плече. Когда взбирался на крутую горку или спускался с нее. А тут винтовка на муле и, случись что, ее из чехла резко не выхватить. Перед предстоящей работой ее надо было обезопасить от удара, и поэтому она в чехле сидела плотно. И сам в своем роде уникальный этот чехол, - не боялся ни воды, ни огня, - был еще упакован Новаевым в кошму овчиной внутрь. Приторачивал винтовку снайпер с того боку животного, где сам собирался идти, и так, что если мула моджахеды завалят и он начнет падать на этот бок, он успеет передвинуть винтовку к его хребту. Прицел, правда, все равно собьется. А если с испуга мул понесет или сорвется с карниза? В дополнение ко всему снайпера раздражал крестьянский балахон, который пришлось напялить на себя, и необходимость ремень с кобурой затянуть на голом теле под рубахой: "Моджахед какой-то!"
"Что ж такого обидного можно сказать афганцу, чтоб он выстрелил пацану в голову? - спросил Новаев, пытливо заглядывая мулу в глаза, точно это должно было помочь. - В наших местах одно время самым обидным было обращение "чувак". Потому что чувак - это кастрированный баран. Обидно ведь, а, Тарас?"
"Не знаю, - отозвался прапорщик. - Все относительно. Когда-то ужасно оскорбительным было "козел". У зеков за это мочили. А сегодня почти безобидное слово. Перешел улицу в неположенном месте - козел! Взял в магазине без очереди - козел! Это в Союзе, конечно", - зачем-то уточнил он.
По знаку командира вокруг Дрепта собралась вся подгруппа, а Гурджиев подвел к ним за плечи мальчишку. Стали уточнять маршрут. С края плато даже в оптику рассмотреть, как следует, не удавалось ни тропу, пролегавшую через седловину, фиолетовую от маков, ни тропу от Чартази к лесопилке, мимо горловины тоннеля. Пересекались обе чуть дальше этой горловины, но не доходя лесопилки. Здесь отряд для наблюдателя из-за Ландайсина сворачивал на тропу в седловину и примерно через километр терялся от глаз в низине. Здесь разгружался, переодевался в маскировочные комбинезоны и, дождавшись темноты, пробирался к лесопилке, за которой разведчики планировали свой "схрон". Мальчик афганец с развьюченными мулами возвращался в Чартази окружным путем. Он огибал плато и попадал на ту грунтовку, которой проходила недавно обстрелянная с плато колонна.
"Это точно, что на лесопилке никого нет?" - допытывался Дрепт.
В его голосе звучала грусть: обеспечить полную секретность акции не удавалось. Частичную - тоже. Ему казалось, ситуация приобретала анекдотические черты. "У вас продается славянский шкаф?" - "Любезный, вы ошиблись адресом, шпион проживает этажом выше!.." Но раздражала не только ее анекдотичность, но и неопределенность. Хотя этой неопределенностью он успокаивал Донца, когда тот хватился отсутствующего "мыла".
"А мы что, получили приказ взорвать?"
"Но и не взрывать не получали?"
"Не трепи мне нервы, Леня, ты вообще ничего не получал! На это есть командир Дрепт!"
"Но за утерю взрывчатки вина на сапере?"
Теперь уже сам Дрепт трепал себе и другим нервы. Операция "Берроуз", как была, так и осталась в наметке, не превратившись в профессиональную разработку. Ребята отправятся к седловине без дозора, охранения и прикрытия, полагаясь только на счастливый случай. То, что никого из них не выдает оружие и униформа, ничего не значит. Если мстительным моджахедам вздумается расквитаться с Али за недавнюю неудачу на плато, - может быть и такое, - и они накроют идущий из Чартази "караван" минометным огнем, кто из ребят уцелеет? И что дальше? Оставшаяся подгруппа попрет на тоннель, как на буфет. И все это произойдет в ближайшие часы. Как нехорошо быть командиром и отвечать за одиннадцать душ бойцов, один из которых к тому же чужак и моральный урод.
"Хафизулла, ты настоящий художник слова, опиши подробно тропу к лесопилке, - настаивал Дрепт и тут же: - Алик Гурджиев, не теряй времени на ерунду, расспроси мальца о тропе…"
Уже отправив группу, Дрепт терзал себя. Не лучше ли было идти ночью - в Афганистане для караванов это правило выживания? А для моджахеда, поймавшего караван в прицел ночного видения? Будь ты на его месте, поборол бы искус, тем более, что тропа наверняка пристреляна по крайней мере в радиусе трехсот метров? Но уже в покоях старого Али, за угощеньем, понял, что правильно было идти днем: подозрительно идти ночью из Чартази, если между моджахедами и Али установлено перемирие. В конце концов, это азиаты, а феодальный уклад предписывает им беспрекословно подчиняться своим сахибам. И если старый Али утверждает, что договорился с Бадабером, не стоит ли положиться на его слова?
Вода в серебряной полоскательнице была такой непривычно чистой, прозрачной для того Афганистана, который знал командир Дрепт, что, наверное, грех было мыть в ней пальцы. Но ее здесь было много, из двух никогда не пересыхающих рек. И земля в междуречье были нетипично для страны плодородной и щедрой на тенистые дубовые и кедровые рощицы. И хоть солдаты всерьез готовились работать, весь этот оазис, затерянный мир придавал какую-то нереальность происходящему и смущал. Ощущение, пугающее на этой войне. Все, казалось, спрашивало: "Что ты здесь делаешь?" А маленький человек, - он оставался на любой войне маленьким, независимо от звезд на погонах или способности вскинуть автомат не задумываясь, - тоже хотел спросить, только не знал, кого. Начинали эту войну, как и любую другую, политики; стрелы на штабных картах рисовали генералы; украшали эту елку идеологи. Но была еще одна не афишируемая категория специалистов, чья основная задача состояла в том, чтобы сделать эту войну "незначительной", "неинтересной". Человека в Афганистан отправляли на два года. И то, что службе определяли такой конкретный срок, как бы приравнивало солдата к строителям БАМа. Получал солдат, как и на срочной службе в Союзе, гроши - на табак и печенье в гарнизонной лавке. Но он считал не деньги, а дни до приказа. Страна в это время продолжала жить своей жизнью, и война ее обходила стороной, как теплоход, отправившийся в круиз. Она для большинства была где-то там. А служившие в Афганистане читали газеты и слушали радиопередачи с Большой земли. И судя по тем и другим, великая страна жила куда более значительными и интересными событиями, чем те, что происходили для нее "где-то там". А здесь их приучали к сознанию, что война - это такая же работа, как любая другая. Например, хлебороба. А где вы видели в Союзе, чтобы хлебороб греб деньги лопатой и качал права?
И все-таки существовала засекреченная служба, именуемая по обыкновению скромно - скажем, институтом возможностей социального существа или как-нибудь попроще, или адаптация человека на афганской войне происходила стихийно? Власти интересовала она с точки зрения количества поступавших человек в психбольницы и дома инвалидов? Крамольная мысль думающего об этом сводилась к тому, что интерес властей к проблеме был чисто потребительский: как просчитать, не завышая, для госбюджета среднестатистического пенсионера по инвалидности, валом повалившего из Афганистана. Но среди всех очевидных горьких вопросов, сопровождающих любую войну, и на этой по-прежнему оставался без ответа единственный: кому это было нужно? Объявлявшие войну как будто знали цель, которую оправдывают средства. Но затем цель ускользала, оставляя одни средства. И оставалось - воевать, чтобы воевать. В царстве силлогистики накопилось немало таких умозаключений. Гулять, чтобы гулять; есть, чтобы есть; любить, чтобы любить. И жить, чтобы жить.
"Что ты здесь делаешь?" Дрепт не знал. И лучше было об этом не думать. Еще за год до этой войны он верил в силу книг и считал, что у каждого большого писателя, писавшего о войне по собственному опыту, если и не найти ответов на самые больные вопросы, можно получить некое разрешение сомнений и утешение. Но потом Дрепт уже не мог возвращаться ни к Толстому, ни к Хемингуэю. Эти парни хорошо "держали удар". И только. Как говорил Хемингуэй, ломаются все, только сильные чуть позже. И та война, и эта, и все будущие человеку, прошедшему их, страшны не близостью смерти, а послевоенной тишиной, к которой невозможно привыкнуть.
Вот такие мысли навеял на Дрепта оазис в междуречье. Много в нем было обманчивой тишины, но сейчас эта тишина была в союзниках. Она подтверждала то, что подгруппа успешно миновала тоннель. Когда "караван" тронулся в путь с подворья Али, Дрепт засек время и определил на глаз его скорость, заложив для верности тридцать минут на форс-мажорные обстоятельства. Они уже истекли. Оставалось ждать возвращения бачу Равана.
От старого Али не укрылось то, что Дрепт поглядывает на часы, но он истолковал это по-своему.
"Радист уже на подъезде", - передал старик через племянника.
"Какой радист?" - не понял Дрепт.
"У них в Камдеше своя радиостанция", - пояснил Суслов каким-то бесцветным голосом.
"Голубиная почта", - не удивился Дрепт.
"Эту почту зовут "Ангара - 1", - уточнил Суслов.
"А ты знаешь больше меня, - заметил Дрепт, - может все же поделишься? - И обратился к Хафизулле. - Ты бы не поднес своему московскому приятелю водки. Он вчера отравился, боится чего-нибудь съесть".
Расчет был точен: москвич воодушевился и стал более разговорчивым.
"Надо забирать карту и делать ноги, - сказал он, уже не опасаясь сказать лишнего при чужих. - А о форсировании эвакуации передадим через их радиста. Всех делов-то!.."
Абдулхай замер и прислушался.
"Радист приехал", - важно сообщил он.
Со стороны грунтовки затарахтел мотоцикл, и минут через пять к ним торопливо поднялся по переложенной плитняком тропе человек. Это был небритый худой афганец в камуфляже и кроссовках. И как-то с трудом верилось, что этим немытым рукам с черными ногтями послушна радиостанция. Ему больше шел пастуший кнут. Афганец молча протянул Абдулхаю бумажку, и уже из рук старца она перекочевала к Дрепту. Листок был испещрен столбиками цифр, и сомнений быть не могло: это шифровка из разведцентра. Дрепт повернулся к присутствующим спиной и полез за шифровальным блокнотом. "…Уничтожение промышленного объекта отменяется. Обеспечьте "Икару" личную безопасность и выполнение его миссии. Время эвакуации остается прежним…" В другое время Дрепт хохотнул бы тому, как легко и бездумно в разведцентре зарегистрировали предложенное им для москвича кодовое имя "Икар", изобретенное смеха ради в кабульской забегаловке. Но сейчас было не до смеха. Он внимательно посмотрел на худого афганца.
"Что-то не так?" - озабоченно спросил Хафизулла, переглядываясь с дядей.
"Не то чтобы не так… Но почему вы раньше не связались с центром? Играете в конспирацию? Я ведь знал, что у вас где-то радиостанция…" - ответил Дрепт.
"Никаких игр, Илья. Средство связи в Камдеше. А это в тридцати пяти милях от Чартази. Ответ в Кабул будет?".
Дрепт отрицательно покачал головой. Старец сунул радисту из Камдеша принесенную бачой бутылку "Столичной" и смятые купюры. И тот также торопливо затрусил к мотоциклу. Но вдруг старец его остановил окриком, а затем что-то сказал племяннику на пушту.
"Дядя спрашивает, Илья, ты ничего не хочешь передать своим людям на лесопилке?" - спросил Хафизулла.
"Как это передать?"
"Радист едет к тоннелю, к моджахедам. А это ведь рядом", - пояснил непонятливому командиру шурави сотрудник афганского МИДа.
"Зачем он едет к моджахедам?" - Дрепт все еще не понимал.
"Он их тоже обслуживает. Подрабатывает. У него большая семья… Ты только не волнуйся, он лишнего не видит и лишнего не говорит", - пояснил сказанное Хафизулла, проведя ребром ладони под подбородком.
И все же Дрепт похолодел. Задерживать и допрашивать здесь радиста - наверняка значило бы погубить все дело. Его ждали моджахеды. Вероятность же, что этот малый с грязными руками, видевший его, выдаст их, ничтожна мала. Крестьянская психология. Побоится. И тех, и этих. Жестоко отомстят. Вырежут всю семью. Дрепту приходилось видеть этот жуткий приговор, согласно местным варварским обычаям, в исполнении. Перережут горло, выпустят кишки и оставят до полсотни ножевых колотых ран. Но если этот радист повстречается его подгруппе, ребята могут его не пропустить. В Афгане не оставлять в живых свидетелей - закон. Одна надежда, что ребята уже не на тропе.
"Ах, вот как?.. Нет. Ничего не говорите этому хлопчику о лесопилке!" - потребовал Дрепт, подумав: "Не война, а какой-то дурдом!.. Хотя, если здесь в Афганистане чему-то удивляться, то не шурави. В его отечестве такие отношения определялись, как кумовство, и клеймились на всех партийных съездах и конференциях".
У подполковника Чмелюка было не меньше оснований точно так же думать об этой войне - как о дурдоме. В Лянгар должен был лететь не генерал-майор Суслов, а он. И не бродить по гарнизону в поисках нечищенных солдатских ботинок, а убедиться в готовности РГ Дрепта приступить к выполнению задания. Он до последней минуты ожидал московской директивы на уничтожение тоннеля и дальнейших действий в рамках операции "Берроуз", но ее так и не последовало. Вместо этого лаконичный приказ прибыть в управление с докладом о целесообразности реформирования в частях спецназа - закрепления за ними постоянных авиационных подразделений Он не догадывался, что такое решение уже принято, и его доклад, как подтверждение целесообразности реформирования, ляжет, как приложение, в одну из папок канцелярии ведомства. Получив приказ прибыть в Москву, подполковник решился возразить и напомнить, что ответственен за исход операции, которая вот-вот начиналась, и попросил отсрочить командировку. "Приказы не обсуждают!" - ответили из Москвы. Ему ни словом не намекнули о дальнейшей судьбе операции, его роли в ней и не дали объясниться с подшефным Дрептом.
На прием к начальнику, в свое время ознакомившего его с материалами по операции "Берроуз", он на этот раз не попал, а человек, с которым довелось контактировать нынче в управлении, дал ему понять, что операция передана в ведение КГБ.
"До этого я сам додумался. Хорошо, тогда почему ее не перепоручили "Каскаду"? Почему рискуют наши ребята? Только ты не отвечай мне, как генерал, что на этой войне нет "наших" и "ненаших", - недовольно перебил он полковника Генова, бывшего сокурсника, успешно "десантировавшегося" после академии в главном управлении.
Чмелюк, забыв, где находится, сказал это громко, и высокий красавец Генов предупреждающе приложил палец к губам. Как старший офицер связи, он был посвящен в суть операции "Берроуз", однако, как офицер новой формации, относился к некоторым установившимся в аппарате порядкам скептически. Не трепетал перед святынями и мощами гээрушных старцев, посмеивался над надуманным ими сектантским аскетизмом и кое-какими пунктами кодекса чести. Но и бывший сокурсник Толя Чмелюк вызывал у него снисходительную усмешку своей наивностью и профессиональным провинциализмом. "Наши", "не наши"! Страдает из-за того, что отстранили от операции! Не дают разъяснений! Тоже мне - дюймовочка!
"Слушай, Чмелюга, - назвал он курсантским прозвищем старого товарища, - ну что ты пуршишь? В кои времена попал в первопрестольную из этого навозного Афганистана. Подумай, как провести с толком оставшиеся сутки. Хочешь - с семьей. А хочешь - собери по Москве наших ребят. А хочешь - совмести и то, и другое…"
Генов не понимал. Ему можно было позавидовать. Есть люди с врожденным чувством трезвого реализма, кто-то называет их пофигистами, но им от этого не кисло. Это не мешает им сохранять преданность дружбе. Генов, конечно же, готов был поделиться с Чмелюком интересующими того подробностями по операции "Берроуз". Но он не знал этих подробностей. И не хотел знать. Он мог поделиться своими соображениями.
"Что это тебе даст, старичок, подумай сам? Изменить обстоятельства тебе не дадут, пожаловаться - тоже. Хочется шокировать своим бесстрашием по отношению к начальству? Давай! Тебе еще припомнят газетную публикацию с понижением в звании… Нет, не хочешь? А подробности? Ну что они, масло прольют на твою душу? Вообрази, что у сановного однофамильца из комитета зачесалось левое ухо: захотелось ему попасть в анналы истории советской разведки уникальной операцией. Я технологию этого дела специально изучал и, так уж и быть, подарю. Готовь мраморный столик в "Праге" в пятнадцать ноль-ноль. Сегодня освобожусь пораньше и утешу…"
В "Праге" Генов аппетитно наворачивал корейку, запивая красным терпким вином, косил взгляд на редких здесь в такой час женщин и рефлекторно оглаживал плечо с полковничьим погоном, забыв, что на встречу с однокурсником, чтоб не бросаться в глаза, пришел в штатском. И посвящал он Чмелюка в свою науку лениво, вальяжно.
"Представь себе, друг мой, генерал-майора типа из сатиры Салтыкова-Щедрина. Из выдвиженцев. Было модно у нас делать начальников из простых рабочих и крестьян. А этот в силу больших связей и верноподданнических настроений быстро получил и звание, и должность, при этом не ударив палец о палец. Сидит в кресле то в Москве, то в посольстве в Лондоне, то снова в Москве, - конкретной работы нет, - и думает об орденах и славе. А не затеять ли какую-нибудь изящную интригу, дабы понравиться на самом верху и стать притчей во языцех?.. Я этому делу посвятил не один час, да и ты наверняка по своему опыту знаешь, что нет в нашей работе уникальных операций, это в приключенческом кино их представляют уникальными. Все дело в профессионализме и только. Если спросить слесаря-лекальщика, как он достиг мастерства, он недоуменно пожмет плечами…"
Генова понесло. Ему редко доводилось выговориться, да еще в компании коллег. "У тебя, кажется, тоже нет конкретной работы", - подумал Чмелюк. Но ничего не сказал. Он слушал: сказка - ложь, но в ней намек.
"Так вот… Посмотри, какая миленькая мулатка за тем столиком!.. Так вот… Помнишь, как нас учили? Пятьдесят процентов уцелеть разведчику зависит от одиночной подготовки, двадцать пять процентов зависит от его начальников, ну и двадцать пять процентов - от разумной импровизации. Нашему генерал-майору досталась только импровизация. И не для того, чтобы уцелеть, а прославиться, не покидая кабинета. Вся его операция, из-за которой ты колготишься, надумана, наворочена. В сущности, все равно что чесать правой рукой левое ухо. Из просто действа этот генерал сделал занимательную историю с десантом, личными командировками в Афганистан, жертвоприношением на алтарь отечества своего племянника. И, в конце концов, так заморочил и свое, и наше ведомство, что причастные к этой операции люди его ранга плюются и делают все возможное и невозможное, чтобы отмежеваться от нее. А такие, как ты, рангом пониже, попадают в эту интригу с газетной компрометацией, понижением в звании. И это ведь тоже маскарад. Элемент надуманного генералом сюжета..."
Чмелюк ничего на это не ответил. Но подумал: "То, что он говорит, очень похоже на правду. И если это правда, то это какой-то невиданный разврат!.."
…А брошенный "на алтарь отечества" племянник генерал-майора уже готов был принять мусульманскую веру, лишь бы оказаться на борту "вертушки" - эвакуатора. С картой Берроуза или без, не имело никакого значения. С ним произошло то же, что и с его предшественником, оцепеневшим на горной полочке от страха. Стажер, как выражались в РГ, не прошел испытания. "Полочкой" Аркадия Суслова оказались живописные, но отнюдь не туристские Чартази. Дорого он бы дал, чтоб оказаться в "Праге" за тем самым столиком, потягивать из бокала, прицениваться к хорошенькой мулатке и, как все московские снобы, вести разговоры о тупости людей в высшем эшелоне власти. Если повезло родиться с такой фамилией, зачем дразнить судьбу? Дернул его черт на фронтовую романтику! Какой теперь к черту Лондон, красивая жизнь! Из Чартази унести бы ноги!
Он был один на один со своим страхом, животным, парализующим. И вся фишка была в том, что у него было недоброе предчувствие. "Предчувствие, которое смутило бы женщину…" - сказал об этом Шекспир устами Гамлета. И страх этот не глушился ни рассуждениями, ни водкой, которую поднес ему Хафизулла. Страх занимал в нем столько места, что ему было наплевать на презрительный взгляд старика Али, видевшего его насквозь. Наверное, видел его насквозь и Дрепт. Но на сочувствие этого рассчитывать вообще не приходилось: глаза, как лезвия!
От выпитой водки - все-таки подействовала - речь москвича стала совсем несвязной, потом превратилось в какое-то бормотание.
"Совсем поплыл, - покачал головой Хафизулла, - что нам с ним делать, Илья?"
"Уж лучше так - мешком, чем путаться под ногами!" - ответил Дрепт.
Ему было не до дипломатии и чести мундира. Москвич мешал. Догадавшись, что у него едет крыша, он его нейтрализовал. Больше он ничего сейчас сделать не мог. Надо было работать. Бесценное время уходило, как вода в песок. Правда, этот час, потерянный на чайные церемонии в поместье Али, отчасти компенсировала поспевшая шифрограмма из Центра. Он ждал приказа непосредственно от Чмелюка и подписанного Чмелюком. Хорошо взвешенного приказа от человека, курирующего операцию и отдающего себе отчет, зачем и на что он посылает РГ. Вместо этого приходит другой приказ, аннулирующий первоначальную цель и приписывающий боевой РГ обслужить залетного москвича. "Как бы они тут из обслуги высокогорного пансиона, а богатый господин пожаловал покататься на лыжах…"
Он не собирался поднимать на воздух тоннель без санкции на это. Санкции он ждал от Чмелюка и непосредственно в Кабуле. Но там, в Кабуле, что-то случилось, догадался он, когда увидел прибывшего в гарнизон генерал-майора Суслова, которому было до всего дело - дегустации солдатского обеда, свежести подшитых подворотничков у офицеров, но не экипировки разведывательно-диверсионной группы Дрепта и настроения ее личного состава. Без санкции Чмелюка минировать тоннель Дрепт не стал бы даже, не исчезни таинственным образом с борта "вертушки" припасенная взрывчатка. Ничего не стоило заменить ее одним-другим десятком китайских мин, которыми был нашпигован весь Афганистан, вкупе с парой связок отечественных. Но нет ничего страшнее глупой инициативы, ставящей ради строчки в победной реляции на кон жизнь двенадцати бойцов.
"Ай-яй-яй, совсем поплыл Аркаша, - покачал головой Хафизулла. - Что будем делать с ним, Илья?"
Они перенесли бесчувственное тело в сарай, который, по-видимому, когда-то назывался каретным. Помимо старой кареты, в большом пыльном помещении без окон стоял допотопный грузовик непонятной марки и был свален всякий хлам. Они положили москвича на сооруженное на скорую руку ложе, и Хафизулла поставил у входа бачу.
"Я сказал ему, офицер шурави заболел малярией. Спокойно делай свое дело, Илья", - важно сказал Хафизулла.

"Свое дело? - переспросил Дрепт добродушно. - Мне здесь ясно дали понять, что я защищаю частную собственность старейшего пуштунского рода Али. А в этом деле мне без помощи хозяев не обойтись. Так что собирайся, повязку миссионера можешь не снимать, тебе в ней хорошо".
Хафизулла ему нужен был и здесь, при Суслове. Присматривающим. Но Дрепт прикинул, что тот проспит, если не до утра, то, как минимум, еще часа четыре. Если же ему вздумается прогуляться среди ночи, - больной офицер бредит, - отключи его прикладом своего "антиквариата", разрешил он бачаю, с гордым видом ставшего на стражу у входа в сарай. Секунду Дрепт колебался, не забрать ли у Суслова "беретту", но решил, что это будет перебор. А пока москвич очухается, Дрепт проберется к лесопилке и на месте сориентируется в обстановке. На подготовку к "войне" отводилась эта ночь. На "войну" - следующие полдня, до прихода эвакуаторов. По предварительной договоренности, "вертушки" будут готовы к непредвиденным поворотам событий и, если надо, поддержат огнем с воздуха. Но к утру надо знать местонахождение снайперов и огневых точек моджахедов. Дрепт в этом сильно рассчитывал на первую подгруппу, посылая ее опасной тропой вдоль Ландайсина, но этой тропе альтернативы не было.
А подгруппа, ряженая под маленький караван, едва остались позади прилепившиеся, как ласточкины гнезда, к горному склону Чартази, вписалась в открывшийся пейзаж его недостающим фрагментом. До той минуты, как "караван" ступил на тропу вдоль стремительной горной речушки, в неживом пейзаже сиротливо недоставало человека. К таким размышлениям располагало междуречье на закате дня. Если б его наблюдал с плато мирный турист. Но его наблюдали зоркие холодные глаза аборигена, абсолютно равнодушного к красоте. И наблюдали не со стороны плато, а с противоположного берега Ландайсина, с верхней террасы зеленого склона, где предгорье резко переходило в скалу. Этот абориген был не рядовым моджахедом, чтившим веру предков и их обычаи. Он свято их чтил. Он не просто учился в пакистанском лагере минно-подрывному делу и снайперскому искусству. Он очень хорошо учился, очень часто своим подходом и усердием изумляя американских наставников. Ведь они сами не только обучали этот азиатский народ, но исподволь изучали его, как потенциального сателлита, будущее место приложения своих стратегических интересов и устремлений. И вот с этой точки зрения этот народ их смущал, чтобы не сказать настораживал. Он охотно брал у европейцев любую помощь, не чурался ломать нуристанку и гнуться в поясе, не скупился на льстивые улыбки, но это не было его сутью и ничего не означало, как у собаки, которой бросает кость незнакомец, - благодарное вилянье хвостом.
А этот "курсант" из пакистанского лагеря Махмуд Риштин и вовсе не гнулся, не улыбался и не вилял. И те, кто знал и его брата Ахмада из Кабульского музея, не переставал удивляться их несходству. Свои же "сокурсники" его побаивались. От такого ожидаешь, чего угодно. Бешеный, говорили о нем его земляки. Хотя бешенство его было достаточно хладнокровным, продуманным. И он явно годился в полевые командиры. У американцев он получил лестную, но не однозначную характеристику. Неоднозначность ее была продиктована его "неконтактностью". Не пил, не курил и не прощал пороков, названных в Коране. То есть был непримирим. Но, подготовив этого парня в своих лагерях, и поняв, что он уникален, но не подконтролен, американцы определили ему роль волка-одиночки. Сеять ужас. И какое-то время он шастал по приграничному Нуристану, с особой жестокостью убивая представителей администрации новой власти, царандоевцев, школьных учителей. А когда начали осваивать новый маршрут для транзитного опия, проходивший под Ландайсином, он здесь и осел, взяв на себя службу безопасности тоннеля. Причем, добивался места с большим энтузиазмом, объясняемым тем, что новый наркомаршрут нацелен на СССР - главного врага. А Коран не запрещал правоверным защищать свою веру любым способом.
…Махмуд Риштин видел маленький караван, вышедший из Чартази. Моджахед не обнаруживал ни беспокойства, ни любопытства. Приказ из Бадабера предписывал не трогать хозяина Чартази и его людей, если те не проявляли откровенно враждебных действий. Единственным таковым пока что был случай с мальчишкой, бросившимся к входу в туннель. Моджахед успел разглядеть в оптический прицел его безумные глаза бесноватого, - такие глаза бывают у фанатиков, бросающихся на танк. И всадил ему пулю чуть выше уха, как учил его американский инструктор - специалист по подготовке террористов. Такой выстрел в двигательный нерв мгновенно и убивает, и обездвиживает. Злоумышленник уже и не выстрелит, и не дернет запал. А что было у того мальчишки на уме, один Аллах знает.
Когда караван приблизился к развилке, от которой одна тропа уходила к лесопилке, а другая - в фиолетовое маковое поле, Махмуд подтянул снайперский прицел. Среди семерых, сопровождавших тяжело навьюченных мулов, он сразу узнал в лицо мальчишку Равана. Он тогда снял его друга, а этот мальчишка, глядя на это, оцепенел невдалеке от ужаса. И чтоб он не вздумал, как его уже мертвый друг, тоже испытывать судьбу, моджахед послал предупредительную пулю ему под ноги так, что тот не смог не заметить. Разглядывая этих семерых в прицел, моджахед усмехнулся при мысли, что кто-то обязан ему жизнью, которая в этой стране ничего не стоит. Еще он отметил про себя, что прав был его ученый брат Ахмад Риштин, когда говорил, что Нуристан - это особое место, и его населяют пуштуны, не похожие на других афганцев. Они якобы потомки осевших здесь воинов Александра Македонского. И действительно, непохожи. Вон шагает безбородый бритоголовый великан с очень странными длинными усами. А рядом - ярко рыжий парень. Были среди них двое, похожие на персов. Оставшихся он не разглядел, потому что со стороны Чартази донеслось тарахтенье мотоцикла, доставлявшего бадаберские радиограммы. И моджахед, отложив снайперку, с автоматом в руке стал спускаться к тоннелю. От его каменного, хорошо укрепленного лежбища путь к тоннелю занимал время, потому что к дубовой рощице пролегал через многочисленные ходы, норы и лазы. Поэтому он и не увидел, как в седловине шестеро сопровождавших караван растаяли в маковом поле, а мальчишка повел дальше уже развьюченных мулов.
Как сказал бы на этот раз полковник Генов, пятьдесят процентов уцелеть разведчику зависит от одиночной подготовки, двадцать пять процентов зависит от его начальников, ну и двадцать пять процентов - от Его величества случая!..

5. "Иду себе, играю автоматом…"

"Мистер, не ходите дальше без меня, - попросил Гурджиева. бача Раван - Я знаю место, где можно пройти под Ландайсином. Это не река, это бешеный шакал! Вы без меня не найдете тот киряз…"
Гурджиев, замыкавший цепочку бойцов, по-змеиному бесшумно скользнувшую в маковое поле, помедлил. Раван держал под уздцы головного в связке муза и смотрел на лейтенанта-переводчика умоляющими глазами. Гурджиев быстро перевел взгляд туда, за седловину, откуда они пришли. Поверх горизонта, на почти отвесную скалу над верхней террасой на том берегу Ландайсина, откуда обязательно должны были их засечь. Как мирный торговый караван или переодетых солдат, это неважно, они не обольщались. На том берегу тоже были солдаты, плохие ли, хорошие, но солдаты. И они были там не разевать варежки на проходящие караваны. Не для того была пристреляна сторона, которой шел караван из Чартази, из снайперских винтовок и крупнокалиберного пулемета. Пули, где могли, выковыривали из грунта Новаев и Заурия в то время, как остальные делали вид, что проверяют на мулах крепления вьюков. Но мальчик Раван заметил, эти двое шурави не только выковыривали пули. После них в тех местах остались висеть на крошечных удочках зеркальца. Степной ветер их раскачивал туда-сюда, иногда поворачивал вокруг своей оси, но в лучах заходящего солнца эта забава сейчас имела смысл только для тех, кто находился на плато: для них зажигались "бакены", обозначая фарватер идущих. Но утром, с восходом солнца, на "бакены", как на живца, клюнут снайперы моджахедов.
"Не останавливайся, Раван, поторопись. Расскажешь командиру-шурави, где мы прошли и где свернули в маки, - ответил, не отрывая взгляда от Ландайсина, Алик. Он торопил мальчишку. Если их и засекли, остановившийся здесь караван мог и укрепить подозрения моджахедов, и навести на след. - И о кирязе под Ландайсином расскажешь", - добавил он вслед.
"Я не расскажу, я покажу", - упрямо настаивал мальчишка, погоняя мулов.
"Хорошо, мальчик, там видно будет. Ты только вначале расскажи. Командир сам решит…" - Алик догнал караван, смешался с ним и, улучив момент, стащил с мула свой тяжелый рюкзак и тоже скользнул в маки, оставив на тропе метку - выжатый из магазина Макарова патрон.
Когда караван покинул этот последний шурави, знавший родной язык Равана и так похожий на перса, мальчик-афганец оседлал переднего мула и пришпорил его пятками в непомерно больших кроссовках "Ботас" - ему купили их в Асмаре на компенсацию за убитого снайпером брата. События, невольным участником которых он стал, захватили его и преисполнили гордости. Теперь, с помощью шурави, он отомстит убийце брата так, что молва об этом разойдется по всему Нуристану, и о нем будут говорить "это тот Раван", как говорят об отчаянных мужчинах. Развьюченные мулы - шурави сняли с них тяжелые рюкзаки и оружие, - весело наддали ходу, а юный погонщик нежно нащупывал на груди пульку-талисман, заученно повторяя про себя те сказанные "русским персом" слова, что должен был передать в Чартази командиру шурави.
На взгляд мальчика-афганца, совершенно бессмысленные: "Когда дубовые листья высыхают, они чернеют". Но это ничего не значило. Многие суры из Корана, которые заставлял его заучивать деревенский муэдзин, тоже были ему непонятны.
Про дубовые листья ему просто надо было передать кому надо и по-быстрее. Он уже был на полпути - обходного пути - к Чартази. Но, как ни торопился и ни погонял под собой мула, за которым резво трусили остальные, выбравшись из седловины, по-мальчишески не удержался не оглянуться на фиолетовое марево макового поля. "Этим солдатам шурави везет", - подумал Раван. Когда эти маки цветут, они превращаются в сплошное одноцветное облако, от которого не отвести глаз - так оно завораживает. А зной заставляет облако дрожать и ходить так, что глазам становится больно смотреть на него. И в этом мареве никогда ничего не разглядеть постороннего. Вот почему солдатам шурави везло. С протоптанной караванной тропой было чуть иначе. Все поглощающий фиолетовый цвет тоже не давал ее как следует рассмотреть, а в седловине она и вовсе терялась для глаз наблюдателя, но на выходе из седловины на какое-то время и люди, и вьючные животные, оказываясь на линии горизонта, вырывались из фиолетового марева. Если бы Раван не сидел верхом на муле, а вел его, спешившись, под уздцы, он бы наверняка глядел под ноги и смекнул, что неспроста в месте выхода из седловины тропа вся побита точно кетменем, а седой валун расколот. И не поленился бы извлечь из каменного нутра пулю много крупнее той, что висела у него на шнурке.
Но мальчик-афганец сейчас не глядел под ноги, а из понятного любопытства осматривал дно седловины, пытаясь найти хоть какой-нибудь признак людей, притворившихся маками. И - какой восторг! - не находил. Ему тоже захотелось стать солдатом. Таким, как шурави, - дисциплинированным, уверенным в себе, спокойным. Не таким, как его соплеменники афганцы. Раван встречал их в Камдеше, куда он ходил в школу. И не помог побороть в себе чувства брезгливости к ним. Казалось, в военную форму одели и выдали новое оружие базарным менялам и торгашам, так и не объяснив, что такое армия, и не научив, разговаривая, не брызгать слюной. И, конечно же, он не хотел быть моджахедом. Не солдатское это дело убивать безоружных учительниц и детей. Еще более не хотел он быть трусливым царандоевцем, обиравшем декхан и прятавшимся при появлении боевиков в кяризы. И при этой его мысли, словно небо благословило благородное сердце мальчишки, - он еще не обратил взгляд на тропу впереди себя, - с того берега Ландайсина, от скалы над террасами вдруг стремительно отделились и протянулись к нему две светящиеся точки, а затем горное эхо разнесло по долине звук горного обвала. Прежде, чем Раван сообразил, что происходит, под ним дико дернулся и повалился на землю мул. А потом повалились остальные, забившись в предсмертных судорогах. Перепуганный мальчишка успел выбросить ногу из-под падавшей туши, но эта же туша, грозившая раздробить ногу своей мертвой тяжестью, спасла его. Крупнокалиберный пулемет бил по ней, пока не опустела снаряженная лента, и всю эту долгую минуту мертвое животное вздрагивало, как живое.
"Я еще жив?" - спросил себя мальчишка, боясь шевельнуться. В наступившей тишине явственно раздавался, перекрывая и шорох стеблей под ветром, и стрекот насекомых в траве, один новый здесь для ушей мальчика звук, напоминавший тиканье настенных часов в гостиной его господина Абдулхая Али. Это равномерно падала на пыльную тропу последняя вытекающая из перебитых артерий мула кровь. Вокруг было много крови и багрового мяса, из этого места Равану не терпелось побыстрей убраться, но дрожавшие ноги не слушались его, и тело тоже жило само по себе, стремясь глубже вжаться в землю, и это спасло мальчишку: место хорошо простреливалось. И пока второй номер снаряжал ленту, первый номер расчета, не меняя прицела на ДШК, с помощью бинокля обследовал место выхода из седловины. Коленки у главного пулеметчика моджахеда дрожали не меньше, чем у бачи Равана. Открыв огонь по седловине, он грубо нарушил последние наставления своего командира Махмуда Риштина. Это получилось непроизвольно. Он со своим напарником банально проспали и появление каравана из Чартази, и приезд долговязого радиста из Камдеша. Послеобеденный сон в горах - непреодолимый. Но застань командир кого-нибудь из них спящим, молча перерезал бы горло. Поэтому первый и второй номера спали по очереди. Но сегодня этим двоим повезло. Командир не проверял дозоров. Его занимала ожидаемая депеша, и они об этом знали. И когда пулеметная очередь расколола этот дремотный остывающий закатный мир, Махмуд вздрогнул. Он стоял с депешей в руках в самом низу, под маскировочной сеткой у входа в тоннель, а мотоциклист, стреляя выхлопами "Кашки" времен второй мировой войны, перепуганный пулеметной очередью, отзвук которой долго дробился в горах, непроизвольно вжал голову в плечи. Полевой командир Риштин посмотрел на скалу сквозь ячейку маскировочной сетки и увидел отблеск стекол, очень четкий в последних лучах заходящего солнца. Он все понял: это были его люди. Но он не понял, зачем они стреляли. Они что, ударились головой? И не успел выругаться.
Слева от пулеметного гнезда появилось, неотвратимо приближаясь к самому гнезду, несколько вспышек, а затем дремотный мир долины вновь раскололся, но на этот раз очередь была басистой - рвались гранаты. Пятый по счету выстрел, наведенный биноклем самого моджахеда пулеметчика, аккуратно лег в бойницу, разметав маскировавшие ее дубовые ветки и камни. Затем гранаты кучно укладывались в эту мишень, и над бойницей взметнулись части человеческих тел, оставляя на ржавой каменной стене темные влажные подтеки. Затем сдетонировал боекомплект, и бойница, как карнавальное колесо, понеслась разбрызгивать трассеры и зажигательные патроны. Теперь ничто не мешало полевому командиру Махмуду Риштину выругаться, - уничтожено их самое серьезное стрелковое оружие, оставшимся тоннеля не удержать. Но он был спокоен, потому что, не теряя времени, расшифровал, единственно грамотный человек в отряде моджахедов, депешу. Ему предписывалось покинуть позиции и возвращаться через границу на базу, не ввязываясь с противником в бой за тоннель.
…Вновь наступила тишина. И первый номер расчета АГС-17 Давуд Уманов тихонько запел: "Если б знали вы, как мне дороги нуристанские ве-че-ра…" Они с Пфайфером развернули агеэску сходу, как только ударил из скалы крупнокалиберный пулемет. Не сговариваясь, привели в боевое положение и навели на предположительную цель. Скорректировали по отсвечивающим линзам наблюдателя пулеметчика. И ударили прямой наводкой. Немец затаил дыхание, как снайпер, пока из коробки не был выпущен пятнадцатый заряд, - Пфайфер считал дымящиеся стреляные гильзы под треногой. "Молодец Уманов, - подумал он, - одиннадцать выстрелов в десятку. И в коробке что-то оставил, чтоб в спешке не перезаряжать".
"Дрепт сделает нам козью морду, - выдохнул Миха Пфайфер. - Нашумели!"
"Зато какая красивая работа. - Давуд даже наклонил голову набок, как хороший штукатур, любующийся готовой стенкой. Добавил: - Если бы азербайджанец с немцем упустили такую цель, я лично на месте командира отдал бы их под трибунал!"
Развернув агеэску к бою, они не успели выбрать позиции и только сейчас осознали, что за полминуты работы "Пламени" засветились не хуже тех пулеметчиков моджахедов. Оба на корпус возвышались над полем, а закатившееся за плато солнце уже не выдает оптику снайперов, и не слепит боевиков с калашами. Те могут расстреливать их хладнокровно, как в тире. И Давуда, и Миху прошиб холодный пот, точно они наступили на мину-лягушку. Давуд кивком головы указал Михе на ближайший пригорок, и они медленно, как это бывает во сне, и, не таясь - таиться было бесполезно - взялись за гранатомет и понесли за бугор в двадцати шагах. Им еще предстояло вернуться за рюкзаками, но они думали о другом: почему не стреляют? Укрывшись за пригорком и еще не отдышавшись, они долго вглядывались через призматический прицел гранатомета в скалу за Ландайсином. В ней кое-где выжигали каменные пробоины шальные бронебойно-зажигательные пули из взорванного боекомплекта станкового ДШК моджахедов, но людского движения не наблюдалось. Неужели пулемет и его расчет - это все, что противопоставили моджахеды их группе? Где остальные? Совершают обходной маневр? Готовят западню? А пулемет, вызывая огонь на себя, лишь отвлекал? По какой цели он бил - там ведь не было наших? И какие же у них на самом деле силы, если так легко пожертвовали такой огневой точкой?
Думали об этом и оставшиеся на плато.
"У них что, смертники появились? - неуверенно высказал догадку Донец поднявшемуся на плато Дрепту. - Уходят, а их приковывают к пулемету. Ты как думаешь, командир?"
"Зачем же было палить по безоружному мальчишке и горстке развьюченных мулов? - Ответил Дрепт. С плато картина происходящего просматривалась, как в Кабульском музее панорама Ахмада Риштина. - Из пушки по воробьям?.. "
"Он жив, - сказал Донец, не отрывая глаз от окуляров, - отползает… Может, палили с досады, что поздно спохватились?.."
Или радиограмма из Камдеша изменила предписания, подумал Илья, но высказывать вслух мысль не стал. Зануда Донец, узнав, что был радист, не поймет, почему не перехватили и не допросили. Долго объяснять. И не хотелось. Дрепт приучился к тому, что логика - удел шахматистов - на этой войне часто мешает. Но даже и там, где она, казалось бы, просто необходима, ее элементарно ломает выступающий против мастера дилетант. Пока тот думает, дилетант бессмысленно гоняется за его фигурами, бездумно жертвуя своими. Шахматной партии дилетант не выиграет, но на доске нагадит. Было ясно одно. Если бы перемирие с Чартази моджахедами было бы нарушено, они бы не дали уйти Уманову и Пфайферу. Моджахедская пулеметная эскапада - недоразумение. Пулеметчики обкурились и стреляли на спор. Радиограмма из Камдеша предписания не изменила.
"Они его, конечно, заминировали", - сказал Донец, имея ввиду тоннель.
"Навряд ли", - удивил своего зама Дрепт.
"Навряд ли?!"
"Он, как бы точнее выразиться, представляет собой интернациональную ценность…"
"Как пирамида Хеопса?"
"Может, Леня, для кое-кого и еще поважнее. Ты думаешь, почему твой ящик "мыла" сделал ноги? И не думай обо мне нехорошо: я тогда сам ничего не понимал… Да и сейчас мало что знаю, кроме того, что ворон ворону глаз не выклюет".
До зама начало доходить.
"Но мы тогда здесь зачем?" - все же спросил он.
"Как бы разрулить ситуацию. Чтобы аборигены не наделали глупостей".
"Так что мы делаем сейчас?"
"Оставляем радиста и идем на соединение с ребятами, на зачистку тоннеля".
И командир неожиданно для всех оставшихся на плато разыскал в поклаже рюкзак с альпинистским снаряжением и продел руки в его лямки. Предвосхищая вопросы, несолидно для своего статуса и вообще для сложившейся ситуации подмигнул.
"Если природа создала это плато, она наверняка надеялась, что человек по достоинству оценит не только его горизонталь", - пояснил Дрепт.
Хафизулла от неожиданности выронил сумку со снедью, которую нес для ребят из Чартази. Толя Андрущак на лету поймал высокий термос с зеленым чаем, который нес Хафизулла в другой руке. Хафизулла решил, что командир Дрепт приставил его к себе неотлучно и придется, закрыв глаза от ужаса, скользить на канате над острыми, как волчьи клыки, уступами, полагаясь на свои дряблые мышцы.
"Илья, я не могу, я сорвусь. Дядя этого не переживет", - он затряс головой, продолжая трусить мелким шажком за Дрептом.
"Как же так, Хафизулла? Ты ведь вырос в Чартази, неужели не облазил в детстве здесь каждый камень? Вот и пастух сказал, что ты когда-то был худ, как коза". - Остановившись на краю и отыскав наиболее удобное для спуска место, и мысленно отметив с десяток точек, где спружинит, а затем оттолкнется ногами, Дрепт извлек из вещмешка бухту капронового каната. В сгущающихся сумерках канат уходил вниз, как рыбацкая снасть - в темную воду. И предостерегающе подняв палец, чтоб все замерли, Дрепт уловил ухом звук металлического наконечника, ударившего о камень. Рядом бестолково топтался Донец, прочесывая крутосклон в прибор ночного видения. Дрепт развел складные лапы и как следует укрепил в подходящей расщелине стальную кошку, удерживавшую другой конец каната. Лицо его уже было в базальтовой раскраске, на спине калаш.
"Не суетись, Леня, ни хрена внизу нет, - так тихо сказал он заму, что расслышал только Донец. - Забираешь одного радиста и Хафизуллу - переводчик может понадобиться - и идешь тропой Парахони. Погляди заодно, как там Икар, мы оставили его в сарае…"
"Пойдет с нами?" - не понял Донец.
"Кто, Суслов? Разве что в жидком состоянии. В ведре, например…"
"А ты?"
"Подберусь к мальчишке. Через него Алик должен был мне что-то на словах передать. Только интересно, где я там найду переводчика. Не напрасно меня ругали в школе, когда я пропускал уроки пуштунского языка. Шутка!.. Потом я - на лесопилку". - И не ожидая ответа, Дрепт беззвучно канул с плато: только зашуршал от первого рывка под тяжестью тела канат.
"Напрасно вы, товарищ заместитель комгруппы, не сказали товарищу командиру о Суслове. Покрываете!.." - услышал Донец от Яна Нехая, второго радиста. То ли шутливое, то ли назидательное, то ли шутливо-назидательное, не поймешь.
Примем за шутку, решил Донец, и шуткой ответим. Что и сделал:
"А еще мне надо было сказать нашему капитану, - в группе демонстративно не признавали понижения Дрепта в звании, - что он на войну собрался, как на курорт. У каждого из бойцов рюкзак под пятьдесят каге, а он, видите ли, как в той песне Окуджавиной… "Иду себе, играю автоматом…" Альпинист, видите ли!"
Рассмеялись все, кроме Хафизуллы, трудно въезжающего в менталитет шурави, несмотря на годы учебы в Москве и знание русского языка. Все - это оба радиста, Толя Андрущак и Ян Нехай. И Донец вдруг пожалел о сказанном: не перегнул ли палку по части субординации? И потом - Нехай, не следовало ли действительно рассказать Дрепту о странностях москвича? Дело совсем не в табельном оружии офицера - не уставной "Беретте" и не уставном пижонстве, которое мог себе позволить только этот блатной племянник - марочный коньячок, "Честерфилд" (то, что делился с другими, ничего не значит). Они тоже ведь не ходили по струнке и расслаблялись не только в спортивном зале. Но у всех крепло подозрение, что он - наркуша и подсел не на конопле, а на вещах посерьезней. И поймал его, когда он глючил, Парахоня, который затем терпеливо приводил его в порядок своими методами. Но тогда они решили, что если Парахоня сам не сообщил командиру о Суслове, то им это не к лицу, так как попахивает доносительством. "Мы оставили его в сарае…" - вскользь бросил Дрепт о Суслове. Не раненого же оставили, наверняка наширенного сверх всякой меры.
Тарас Парахоня, санинструктор с физическими данными, да и повадками хрестоматийного запорожского казака, и в самом деле поймал москвича на глюках. Но "колеса" оказались сиднокарбом, новым стимулятором, еще только проходящим клинические испытания и недостаточно изученным. Одна-две его таблетки вызывали усиленный прилив бодрости, а потом - желание "повторить". И, как побочный эффект, - галлюцинации. Те немногие, кто испытал сиднокарб в походе, зареклись его принимать, считая, что стали подопытными кроликами в нехорошем эксперименте.
"Адик, - мягко пожурил Парахоня москвича, - поверь деду Тарасу. Если по блату, то не обязательно самое полезное. Наши старики говорили, не все, что падает с неба, от бога".
На этом инцидент был исчерпан. А Суслов впал в задумчивость. Если бы дело происходило в киноромане сталинской эпохи, эту задумчивость можно было назвать хорошей. Та хорошая задумчивость, когда эгоист прозревает. Начинается его перерождение. Но эта задумчивость для героя этого киноромана была нехорошей. Суслов понял, что заигрался. И путь на Даунинг-стрит с ее Интеллидженс сервис для него не усыпан розами. Прежде всего из этих чертовых Чартази надо выбраться с честью. Так думал он перед высадкой на плато. После высадки он уже совершенно размяк и не владел собой.
…Командир Дрепт оказался более прав по части необъяснимой одинокой пулеметной очереди со скалы, чем Донец и гранатометчики. С той только незначительной разницей в реалиях, что моджахеды не обкурились. Почему не открыли огонь снайперы, знали они и их полевой командир Махмуд Риштин: его снайперы сидели поодиночке, без вторых номеров, и обезопасить свой неурочный сон друг другу не могли, поэтому они спали поочередно - по графику, но без приказа Махмуда огня открыть тоже не могли, как и спать. С винтовок, до полного захода солнца, даже снимались оптические прицелы. Порядки в отряде Риштина царили жестокие, и не благодаря фанатизму Риштина, а его высокомерию выходца из захиревшего знатного рода. Для него солдаты были таким же быдлом, как мулы и яки. Получив радиограмму из Читрала, предписывающую возвращаться, он с холодным любопытством наблюдал, как рвутся в пулеметном гнезде гранаты шурави, разбрызгивая кровавыми кляксами его людей. Ему не было жаль ни людей, ни хорошего пулемета. В его переходе к Чартази - может быть, вообще последнем в жизни переходе, - ему не понадобится ни то, ни другое. Не было жаль еще живых снайперов. Он отдаст им приказ держаться до последнего патрона, пусть шурави попотеют. И чтоб победа им не показалась легкой, уходя, восстановит за собой все минные ловушки. На Ландайсин, что-то подсказывало ему, он больше не вернется. "Прощай, красивый Ландайсин! Ты мог стать моим…" - сказал он вслух. И перепуганный недавней перестрелкой долговязый радист из Камдеша на стареньком "К-750" вздрогнул и обернулся. Это не тебе, сказал ему одними глазами Махмуд, и - мотоцикл еще не успел тронуться - дал короткую очередь ему в спину. Радист здесь ему тоже больше не понадобится, а мотоцикл очень пригодится. "Тебе не повезло стать моим рабом", - сказал он уже мертвому долговязому с очень грязными ногтями.
В Афганистане полно мужчин по имени Махмуд. Богатых, среднего достатка,бедных и нищих. Но Риштин - не такая уж и распространенная фамилия и принадлежит знатному роду ученых, обязанных особым отличием эмиру Абдуррахману. Считается, один из предков Махмуда вдохновил этого кабульского эмира на "проповеднический" поход на языческие племена, обитавшие в труднодоступных землях нынешнего Нуристана. "Железный эмир" обратил их аборигенов в истинную веру около века назад, якобы посулив в начале похода своему мудрому преданному советнику в случае успешного его завершения покоренные земли в родовое правление. Но скрепить обещание документом не успел. Что он просто передумал, никто из Риштинов, кроме брата Махмуда кабульского историка Ахмада, не допускал. Моджахед Махмуд был очередным Риштином, которого эта идея-фикс сводила с ума. И к нему судьба была более благосклонна, чем к остальным его сородичам. Он жил в эпоху большой афганской гражданской смуты, имел очень надежный американский "Эффилд" с оптическим прицелом и карт-бланш восстановить историческую справедливость для своего знатного, но обмельчавшего рода.
Он был уже в пяти милях от цели - в Чартази правил его главный конкурент на правление старик Абдулхай Али, - когда понял, что его обошли. Его союзники в Пакистане, в неслыханных масштабах промышлявшие героином, снюхались со стариком из Чартази и предали Махмуда. Самое оскорбительное в этом предательстве было то, что с ним самим, Махмудом Риштином, поступили, как с быдлом. Его отзывали в Читрал, чтоб он здесь не путался под ногами, а может быть, зная его бешеный нрав, и физически устранить. Всю эту информацию он получал от камдешского радиста, которому хорошо платил долларами. Оскорбительно было и другое. Его, бескомпромиссного воина Махмуда Риштина, променяли на двурушника Али: ни для кого не было секретом, что хитрый старик пользуется доверием так называемого народного правительства.
К горлу безжалостного полевого командира подкатил ком, и он, как мальчишка, заплакал от своего бессилия. Он находился в пяти милях от Чартази, как вчера и позавчера и месяц назад. Но никогда за все это время он не был так далек от Чартази, как сегодня. Далек - мягко сказано. Клочок бумаги, доставленный ему только что жадным и продажным радистом, сделал Чартази недосягаемым. И не было в мире силы, способной это изменить. Чашу весов, на которой скромно теснилась цель всей его жизни, честь рода, перевесила чужая, та, что вместила один из худших людских пороков в глазах всевышнего - алчность. Вновь наступила тишина, шум стремительного Ландайсина ее только подчеркивал. Над зеленой чашей междуречья парили стервятники. Они кружили здесь целыми днями, зоркие глаза Махмуда к ним привыкли, как единственно безопасно движущимся точкам пейзажа. Но сейчас их полет приобретал зловещий смысл. Мстить. За мужскую слабость - слезы, не достойные воина. "Вам будет чем поживиться!" - не без пафоса сказал Махмуд в небо: жестокие люди тяготеют к театральным эффектам, если даже единственными его зрителями являются они сами. Как следует себя заведя, он кинулся через тоннель в лабиринт запутанных, пресекающихся и круто уходящих вверх переходов, выбитых в скалах самой природой. Надел бронежилет, сменил автомат на "Эффилд", навернул на винтовку глушитель, прицепил к поясу две гранаты и тяжелый старинный кинжал с рукоятью, инкрустированной серебром. Затем из его бойницы взметнулась в вечернее небо зеленая сигнальная ракета - условный знак его снайперам об окончании перемирия с правым берегом. В этом сигнале не было особой необходимости, так как ему все равно предстояло завернуть в каждую снайперскую бойницу, чтоб раздать отобранные оптические прицелы. Но опять сказалась тяга к мелодраматическим эффектам. Внизу, в тоннеле, подсвечивая себе зажатым в зубах фонариком, он восстановил свои хитрые растяжки. Гранаты были прикручены к арматурной сетке, натянутой строителями вдоль стен и свода, и соединены стальными нитями столь затейливо, что практически не оставляли никаких шансов ступившим в тоннель. Спусковые рычаги гранат освобождались по принципу домино. В ажурности этой ловушки тоже не было особой надобности, он мастерил ее, маясь от безделья и не один день, а потом, когда был вынужден встречать радиста из Камдеша, на выходе из тоннеля сам покрывался липким потом, боясь неосторожным движением привести ее в действие.
Сейчас он тоже покрылся испариной и, оттаскивая тело долговязого радиста от мотоцикла, вдобавок почувствовал, как у него дрожат руки. Что за черт, одернул он себя, впервые не узнавая того Махмуда Риштина, наводившего ужас на всю округу своими кровавыми набегами. Может быть, это малярия? Знобит, слабость, неспособность сосредоточиться. И какая-то тревога, точно против тебя ополчился весь этот мир - река, деревья, камни вместе с затаившимися поблизости шурави. Что ты ел и пил сегодня, Махмуд, не подмешали тебе зелья в кусок лепешки? Заглохший мотоцикл долго не заводился, потом так резко рванул с места, что Махмуд едва удержался в седле. Успокоился он, заглушив двигатель на грунтовке, у крутых, выложенных плитняком ступенек в Чартази, - здесь всегда останавливался и радист из Камдеша. А успокоил его неожиданно один из бачей старика Али, поджидавший на нижней ступеньке. Он принял Махмуда за радиста.
"Хорошо, что я успел к тебе! - обрадовался отрок. - Мой господин имеет для тебя поручение в Камдеш".
"Очень хорошо. Веди меня к нему", - ответил Махмуд. Они стали подниматься по ступенькам. Но вначале Махмуд перевесил свой "Магнум" со спины на правое плечо стволом вниз, так, что стоило только дернуть ремень винтовки, и она оказывалась под локтем, а палец - на спусковом крючке. Ему стало весело: он снова владел собой и узнавал того Махмуда Риштина, наводившего ужас на всю округу. Его немного удивило, что мальчик принял его за радиста. Тот никогда не носил оружия и был на голову выше. Но этот мальчик мог не знать радиста. У Абдулхая был целый гарем таких мальчиков. "Сейчас твой гарем осиротеет, гнусный старик!" - ликующе подумал Махмуд. Когда они проходили мимо большого сарая, им улыбнулся другой бача, с древним ружьем в руках. "Подумать только, этот старый ублюдок думает, что живет в прошлом веке и правит княжеством", - веселился Махмуд. Теперь он уже настолько владел собой, что мог позволить себе наслаждаться местью. Нет, старика он не убьет пулей, пусть тот не надеется - он перережет ему горло, как барану, но медленно и осторожно, чтоб не забрызгаться.
"Мальчик, - спросил он проводника нежно, - ты когда-нибудь сам резал барашка?"
Бача, вздрогнув, дико посмотрел на него: такой был у "радиста" вид. Мальчик было дернулся побежать, но страшный незнакомец левой рукой крепко вцепился в его плечо, правая по-прежнему сжимала ремень винтовки. И чуть подтолкнул, не отпуская: веди. В окнах гостиной, где Абдулхай еще недавно потчевал офицеров шурави, уже мерцало пламя зажженных свечей. Переступив вслед за мальчишкой порог самых больших в Чартази покоев, Махмуд увидел врага всей своей жизни, одиноко сидевшего, скрестив ноги, на коврике для молитвы. Он только что закончил ее, вечернюю, и спокойным благостным взглядом встретил вошедших. Какое-то время молча смотрел на Махмуда, потом спросил бачю:
"Зачем ты привел этого сумасшедшего? Его надо посадить на цепь… Но обычаи моих благородных предков обязывают меня проявить гостеприимство, хотя этот гость и явился с недобрыми помыслами. Что ж, на то воля Аллаха!"
"Хорошо, хоть это понимаешь", - улыбнулся хозяину непрошеный гость.
"Не понимаешь ты, - ответил хозяин. - Воля Аллаха не всякого одарить благородством происхождения".
"Что ты имеешь ввиду?" - вкрадчиво спросил гость.
"Собака останется собакой, если даже ее цепь из чистого золота", - пояснил старик.
Он почему-то не боится, удивился Махмуд. И сказал:
"Мой род более знатен, чем твой. А что до обычаев, я не собирался их нарушать, - соврал он. - Мы выйдем из твоего дома и можешь взять с собой клинок".
"Пусть будет так, - согласился Абдулхай. - Но мальчишку-то отпусти. В чем его вина?"
"Заботишься о любимой жене? Ценю твое благородство".
Старик поднялся и не спеша выбрал ятаган из числа развешенных по стенам. Отпущенный мальчишка кинулся к сараю, который охранял его друг. Затем враги, не спуская друг с друга глаз, вышли на пустынное подворье. Полная луна высветила каждый его уголок, как пюпитры - театральную сцену. И это понравилось Махмуду. От его глаз него не укроется, действительно ли старик не боялся смерти или только притворялся. Не сводя со старика глаз, он медленно положил на землю "Эффилд". Мысленно очертив круг, где предстояло сразиться, противники, также не спуская с друг друга глаз, начали ножевой бой по правилом его старинного искусства - более похожий на ритуальный танец. В это время бача, охранявший Суслова, безуспешно пытался справиться с заевшим замком старинного ружья - и это не ускользнуло от бокового зрения Махмуда; а второй бача тряс в сарае спящего офицера шурави. Офицер широко открыл глаза и спросил мальчишку на пушту, точно бредил:
"Это за мной. И как она выглядит, моя смерть?"
"Нет, мистер, это человек и он пришел за моим господином. Быстрее, пожалуйста!"
Шарканье танцующих ног за распахнутой створкой ворот сарая резко смолкло. Раздался звук падения как от мешка. Затем прозвучал хорошо знакомый москвичу хлопок - стреляли с ПБС. И снова такой же звук падения как от мешка. Бача рядом с Сусловым оцепенел, а тот уже с "Береттой" в правой руке пробирался к светлеющему проему, вытянув вперед левую и делая ею плавные крестообразные движения, точно и в этом пространстве ожидал наткнуться на растяжку или какую-нибудь ловушку. В сарае было черно, и это был счастливый лотерейный билет Суслова. Его со двора сейчас нельзя было увидеть, но он мог хорошо рассмотреть, что делалось на подворье. Он увидел два недвижимо лежащих тела - Абдулхая с ятаганом в руке и одного из его мальчишек, тоже так и не выпустившего из рук тяжелого декоративного ружья. Наклонившийся над стариком незнакомец вытирал о жилетку мертвого лезвие своего кинжала, рядом лежала винтовка. Незнакомец, не переставая ухмыляться, поглядывал в темный проем распахнутой створки. Он слышал, как Суслов снимал ствол с предохранителя, но, очевидно, не придал этому значения: он был уверен, что в сарае прячется сбежавший от него мальчишка.
"Где ты, любимая молодая жена? - позвал он. - Я освободил тебя, где твоя благодарность?"
Суслов сделал шаг навстречу, выбросил вперед правую руку, перехватил ее снизу у рукояти "Беретты" левой и трижды выстрелил. Махмуда отбросило от тела старика. Раздался звук как от падения третьего мешка. "Нет, не ты моя смерть", - подумал Суслов и сказал на пушту в черный проем сарая:
"Тут все кончено. Иди посмотри. Может быть, кого-нибудь из твоих еще можно спасти…"
Суслов направился к дому, где в окнах теплились огоньки свеч. В Гостиной Абдулхая Али после обеда в честь офицеров шурави было прибрано, чисто. Но и тубы с картой Берроуза уже нигде не было. Должно быть, хитрый недоверчивый афганец перепрятал ее до окончания операции. Скорее всего. А что это за личность со снайперской винтовкой, которую он только что уложил? Что она здесь вообще делала, эта личность? И надо было все же послушать Тараса Парахоню и перестать жрать этот "сиднокарб". От него дрожали руки, и он вместо того, чтобы целить моджахеду в голову, стрелял в грудь. А где, интересно, все остальные? Вернувшись на подворье, он застал бачю, рыдающим над телом старика. "Действительно, любимая жена", - подумал Суслов и спросил мальчишку, указывая на снайпера:
"Кто это такой и как он здесь оказался?"
"Не знаю, он приехал на мотоцикле радиста", - все же ответил безутешный отрок.
Если на мотоцикле радиста, то со стороны тоннеля, рассудил Суслов. И там наверняка уже вся РДГ. Он начал спускаться к грунтовке, к брошенному "К". Он идет на выручку дрептовцам, вновь обретя утраченное мужество. Первый шаг уже сделан, он квалифицированно завалил моджахеда. Но второй сделать так и не смог. В его голове точно разорвалась эфка, и его собственная вселенная превратилась в стремительно разлетающиеся осколки. Он так и не узнал, что в Лондоне для него было бы ни чем не лучше, чем в Москве, что человек нигде не свободен, а свободен человек, как писал Горький в "Климе Самгине", лишь в выборе греха. Но и грех быстро пресыщает. Если хорошенько подумать, пуля Махмуда Риштина, пущенная ему вдогонку, избавила его от той маяты, которой маятся Гамлеты всех времен и народов. И если бы судьбе не было угодно сделать это руками афганца Махмуда, которому, как успевающему курсанту, в пакистанском лагере американские инструкторы вручили "Эффилд" и бронежилет, она нашла бы другой способ. Более тривиальный и менее достойный солдата. Аркадий Суслов рухнул на колени, потом на грудь, и до Махмуда, стрелявшего шурави в затылок, донесся странный звук, точно долго хихикал, заливался какой-то гном.
Этот выстрел из "Эффилда" с глушителем, как и предыдущие, не был услышан шурави, но три, произведенных из "Беретты" - если б москвич это узнал, это бы его хоть как-то утешило в последнем пути, - предупреждающе прокатились по долине. Стреляли в Чартази, определил Дрепт: вслед выстрелам тут же яростно залаяли собаки. И то, и другое на одной волне. Но его сейчас - деревня все же как-то контролируется - занимала лесопилка, вокруг которой рассредоточилась группа, и он, удостоверившись, что бача Раван не ранен, помог ему ползком убраться с места, напоминающего скотобойню. Ползком - потому, что перепуганный мальчишка не верил, что его больше не достанет эта страшная пулеметная очередь из-за Ландайсина.
"Так, дуреха, говори медленно, что просил передать мне азербайджанец", - повторил Дрепт.
"Кида дубови лися висихать…" - очень старался Раван, но у него ничего не получалось.
"Кида" - это кидать? Что и куда?" - вздохнул шурави на вторую попытку афганского мальчишки.
Но когда Илье понадобилось выяснить, где группа свернула в маки, мальчишка сразу понял. Он повлек Дрепта назад вдоль тропы лощиной, так что патрон, оставленный Гурджиевым на тропе как метка, и не был замечен и не понадобился. Но в лощине они набрели на след группы в примятых маках, выбиравшейся из лощины по-пластунски. След вел от тропы почти перпендикулярно, а затем под прямым углом поворачивал к Ландайсину. Ребята выбирали, насколько это было возможно в полевых условиях, кратчайший путь, а ориентиром служила лесопилка, которая хорошо просматривалась с возвышенных участков. Когда Дрепт различил на ее крыше трубу, это, по топографической науке означало, что до нее оставалось не более трех километров. Дрепт с Раваном вернулись в лощину: здесь можно было идти быстро и слегка пригнувшись. Дрепт загадал. Если он самостоятельно выйдет на гранатометчиков, то все будет хорошо. Он начал считать про себя шаги, и, отсчитав две тысячи пятьсот - рассказать кому-нибудь, не поверят! - снова выбрался с мальчишкой из лощины и стал выискивать тот заметный пригорок, за которым укрылись Уманов и Пфайфер и возле которого били прямой наводкой. Рассматривая его с плато да еще днем, запомнить ориентиры было нетрудно. Но сейчас по-тихому и неожиданно выйти на гранатометчиков - это, конечно, ребячество. Ребята могли пальнуть по командиру. И командир негромко свистнул в два пальца. Ответили таким же свистом с места чуть дальшего, чем он рассчитывал. Потом под рукой Дрепта звякнули стреляные гильзы - все верно, здесь ребята развернули свой АГС. Еще два десятка метров - и он с мальчишкой на позиции. Азербайджанец и немец закусывали сухарями и подслащённой водой, по очереди прикладываясь к фляжке.
"Из Ландайсина?" - Дрепт передал протянутую фляжку мальчишке.
"Может быть, из Кунара. В деревне заправлялись, - ответил Давуд. - Ужин не предлагаем, командир. Вы ведь только что из дворца, с приема?"
"Да, - подхватил Миха, - везет же кому-то. Жареный барашек, форель…"
"Но не всем, - сказал Давуд. - Вот, к примеру, старший прапорщик товарищ Парахоня так пластался перед тамошними кухарками. Ах, перчику добавьте!.. А лавровый лист не забыли?.. А чесночок?.. А не обломилось. Пришлось напялить белый вшивый балахон и - в караван, изображать верного слугу хозяина".
"Ладно зубоскалить. Вернемся на базу - с меня барашек. - Дрепт закурил, благо пригорок закрывал. - Говорите, как дела?"
"Была минутка, - рассмеялся Уманов, - нас с Михой чуть медвежья болезнь, как выражается друг Новаев, не настигла. Отстрелялись, огляделись - а мы у моджахедов, как на ладони. Почему нас не завалили, до сих пор не понимаю!"
"Ну, потому что, как писали в "Красной звезде", заговоренные мы, - очень серьезно пояснил Миха Пфайфер. И - Равану: - Ну, что, пацан, натерпелся страху?"
"Он что-то должен был мне передать от Гурджиева. Не знаете?" - спросил Дрепт.
"Очень даже знаем, - ответил Пфайфер. - Могу дословно, тренировал в школе память на заучивании "Евгения Онегина"… Заповедь Гурджиева звучит так: "Когда дубовые листья высыхают, они чернеют".
"Ни хрена они не чернеют, откуда он это взял? - рассмеялся Дрепт, поняв, что Алик Гурджиев, по-видимому, имел ввиду маскировку моджахедов. И уточнил: - Маскировка?"
"Так точно, - отозвался немец. - Не считая дотика, которого уже нет, мы насчитали пять снайперских гнезд. Прикрыты дубовой листвой. Выглядит смешно, как в игре в казаки-разбойники. На голой и совершенно отвесной скале, где вообще ничего не растет, дубовые ветки с листьями…"
"Пять?"
"Именно пять. Мы хорошо прочесали визуально всю эту плоскость. Взяли бы их тоже прямой наводкой, да не поступало приказа свыше…"
"Успеем. Утром, - сказал Дрепт. - До прилета "вертушек" тоже надо что-то делать…"
"Успеем? - засомневался немец. - А зачистить тоннель?"
"Отменяется…"
"Это хорошая новость, командир, - не скрыл радости азербайджанец. - Он наверняка нафарширован, что твой барашек!"
"Неужели это все?" - спросил, ни к кому не обращаясь, немец.
Дрепт и Уманов думали о том же: неужели на этот раз все? Остро пахло полынью, выпала ночная роса, звезды светили низко, как бывает только в степи и на море. Войны казались далеко, будто караваном перекочевали на другой берег времени. А здесь - только колыбельная песня сверчка.
"Эх, костер бы сейчас затеять, ушицу хорошо поперчить и заесть ею стакан водки!" - сказал немец.
"Видишь, как хорошо у нас, в Поволжье, научили водку пить стаканами, - ответил азербайджанец. - А родился бы в своем фатерлянде, молотил бы пивной кружкой по столу и пел "ах, майн либер энгельхен…"
Непроизвольно все вздрогнули от сильного тягучего воя, к которому присоединились такие же волчьи голоса. Прислушавшись, Дрепт сказал:
"Это не волки - собаки. В Чартази…"
Сделав над собой усилие, он взялся за калаш и резко приподнялся.
"Куда, командир?" - не понял Уманов.
"Черт! - выругался Дрепт. - Надо было с первой группой радиста отправить. Но если что - будете связываться с "вертушками" сигнальной ракетой. Если пять бойниц это все - и дай-то бог! - возьмите их прямой наводкой, а с лесопилки подсобит Новаев, и возвращайтесь до полудня на плато. Оттуда уходим… Черт, надо было с вами радиста!"
Раван, не поняв ни слова из сказанного шурави, вопросительно поглядел на командира, все своей тоненькой фигуркой показав готовность идти с ним, но не в Чартази, а к Ландайсину, который как бешеный шакал и где одному ему известный кяриз, ведущий на ту сторону. Дрепт отказал Равану, перепоручив его гранатометчикам, и, присев на корточки, выкурил еще одну сигарету. Кто-то уже не проснется, думал командир о выматывающем душу собачьем вое. Но необязательно этот кто-то из наших, успокаивал он себя. Выстрелы были одиночные, перестрелки не последовало. Но это ровным счетом ничего не значило. Моджахеды могли обойти. Или вообще прийти, новые, грунтовкой из Асмара. А тогда тем более дело не ограничилось бы тремя одиночными выстрелами. Дрепт возвращался в деревню напрямик, как бы по диагонали, и когда снова оказался в лощине и увидел снизу туши мертвых мулов на тропе, освещенной полной луной, со стороны Чартази прогремел взрыв. Но очередей из калашей вновь не последовало, и это преисполнило Дрепта нехорошими предчувствиями. Через минуту над Чартази, шипя, взмыла зеленая ракета. Это был чужой знак. Плато, как и прежде, молчало. Только собаки продолжали выть.
Когда Дрепт вышел к тропе, ведущий от грунтовки в Чартази, и склонился над телом москвича, он все понял. Пуля ударила Суслова в основание черепа: так стрелял тот снайпер, что прошел американский тренинг, и практиковался на мальчишках. И Суслов здесь, что-то подсказывало Дрепту, не единственная мишень сумасшедшего афганца. Не выпуская из руки АК, еще на подходе снятого с предохранителя, Дрепт с трудом разжал пальцы москвича, еще сжимавшие "Беретту". В другой его руке был зачем-то зажат черный "мешочек смеха": сувенир, купленный в лондонской лавке приколов. Дрепт осмотрел пистолет, в магазине не доставало трех патронов. Но кого собирался рассмешить москвич напоследок, спросил себя Илья, уж не того ли снайпера? В Чартази он не поднялся по тропе, выложенной плитняком, а зашел стороной, густым орешником, сделав круг и оказавшись над деревней, на тропе, ведущей на плато.
Но какая все же нелепость! Откуда взялся этот бесноватый афганец! Зачем ему эта совершенно бессмысленно пролитая кровь!
Теперь уже Илья не делал ни одного лишнего движения, он работал точно, чисто и непринужденно. Не думая об опасности и постороннем, что портило работу. Он хорошо знал, что пока ему не станет страшно, он не сделает ни одного неловкого движения. Но на этот раз страшно ему не станет, что бы ни случилось. Подобравшись к освещенным окнам гостиной Али, он увидел в свете больших свечей в шандалах, расставленных по периметру комнаты: незнакомый афганец в комбинезоне защитного цвета сидел, скрестив ноги, на чужом коврике для молитвы, на коленях его лежала снайперка; у противоположной стены стоял к нему лицом на одной ноге Хафизулла Али с раскинутыми по стене руками. При малейшей его непроизвольной попытке опустить другую ногу снайпер угрожающе хватался за ствол. Дверь с улицы в коридор, который вел в гостиную, была открыта. Бесноватый афганец сидел спиной к коридору, но сидел невозмутимый, точно действительно был погружен в молитву, а то, что делается у него за спиной, его совершенно не волновало. "На этот раз тебе не повезло", - подумал Илья Дрепт о бесноватом, нашаривая в коридоре растяжку. Он мог бы швырнуть освободившуюся гранату в гостиную, но на этом оборвался бы аристократический род Али. Так он подумал вначале, а потом - не сводя глаз с афганца - о том, что эта "Операция Берроуз" (какой же идиот в центре придумывает кодовые названия!) имеет пошловатенький, как в индийском кино, финал. Встречаются главный плохой и главный хороший. У плохого в руках "Эффилд", а у хорошего - симпатия зрителей. Петля растяжки была накинута на спусковой рычаг гранаты, так что Дрепт не стал с ней сейчас возиться, а тихо перешагнул. Затылок снайпера оказался на прицельной планке его АК. Левой рукой Дрепт забросил в гостиную "мешочек смеха", залившийся безудержным весельем гномика, и нажал спусковой крючок.
* * *
Толя Чмелюк открутил крышку привезенной Дрептом армейской фляжки и вылил воду из горной речки Ландайсин в чайник. Он был явно тронут:
"Надо же, Дрепт не забыл! А какая прозрачная - прямо до голубизны, как талый снег!.."
Толя Чмелюк достал из своего загашника бутылку водки "Посольская" и разлил по стаканчикам. Разлил, поднял свой:
"За звездочки!"
"За звездочки…" - согласился Дрепт.
Они уже поговорили о том, чего представитель ГРУ, восстановленный в звании полковника, не мог знать из рапорта восстановленного в звании капитана командира РДГ. Теперь можно было выпить по рюмке водки и попробовать чай на родниковой воде. Чай оказался горьким.

Скрипник Сергей Васильевич

Маклеры из Кунара