Art Of War - Военно-исторический литературный портал

Рыбак

О, чем больше всего вспоминают солдаты? Конечно о доме. Вспоминая о родных местах, каждый старается доказать, как хорош его дом, город, край, как добры и заботливы родители, надежны друзья, прекрасны девушки. Конечно, каждый из нас преувеличивал. Преувеличивал, это еще мягко сказано. Беспардонно врал, это точнее. Но забыты школьные двойки, проваленные вступительные экзамены в институте, родительские нотации, любовные неудачи, все забыто, в памяти оставались только розовые воспоминания. Ах! Как дома было хорошо! И как мало мы это ценили то призыва в "несокрушимую и легендарную" армию.
Конечно, я не отставал от других. Фантазировал напропалую. Всем известна, законная гордость моей малой родины, рыбалка, красная рыба и черная икра. Рыбалку я, в силу определенных особенностей характера не любил, а черной икрой и красной рыбой, меня перекормили и в детстве. Тогда в промежуток 1961 - 1964 гг. в Астрахани, было просто, нечего есть, кроме рыбы, и я до сих пор испытываю стойкое отвращение к этой продукции. Но я вдохновенно и безосновательно лгал, своим сослуживцам, как довил осетров руками, и из бочки ложкой ел черную икру. До поры до времени мне все сходило с рук. Мои товарищи свято верили, что Астрахань, рай земной для рыбака, осетра можно поймать руками, а черную икру астраханцы едят вместо каши.
До осени 1981 г. бригада наша дислоцировалась рядом с городом Кундуз. Больших рек там не было, и разоблачит мое полное невежество в ловле рыбы, не представлялось возможным. В Афганистане вообще мало крупных водоемов.
Осенью 1981 г. нашу Бригаду передислоцировали в Гардез. Как и в январе 1980г. при вводе наших войск в Афганистан, так и осенью 1981г. наш первый батальон выбросили в голом поле. Выживайте. Мы выжили, как, это тема для отдельного рассказа.
Осенью уволился в запас призыв 1979 г. из которого в основном и состоял личный состав части. Проводили мы дембелей, и поняли, что дальше воевать нам придется с молодым пополнением. Все кто осенью 1980 г. приехал в Бригаду из Гайжунайской учебки, сами стали отцами - командирами. Даже мне неисправимому залетчику, было присвоено звание младший сержант, и доверено командовать третьим взводом. Доверили, но не в силу особых боевых заслуг, а так, просто некому было больше доверить. Офицерский состав тоже менялся, а тем, кто приходил на смену нашим отслужившим свой срок командирам, еще самим учится, надо было. Мой бывший командир взвода, получил, вполне заслуженно, внеочередное звание старший лейтенант и должность, командир роты, он же мне, с тяжким вздохом, передал командование взводом, но предупредил: "Имей ввиду, если, что я рядом".
Глянул я "соколиным" дембельским взглядом на новое пополнение, и сердце мое, вновь назначенное командирское, облилось кровью, а душа заплакала горькими слезами. Вообще я использовал это выражение, только потому, что длинную заковыристую матерную фразу, которую я выдал, увидав впервые моих подчиненных, воспроизвести невозможно, по причине ее полной нецензурности, в ней не было ни одного нормального слова, а использовать предложения с одними точками в литературе как-то не принято.
Испуганные, растерянные, в неловко сидящем обмундировании, стояли в строю восемнадцатилетние дети. Из военных знаний: только неполная сборка-разборка автомата; да уставные ответы: "Так точно, товарищ сержант. Никак нет, товарищ сержант. Разрешите выполнять, товарищ сержант". Я, уже забыл, что полтора года назад, сам был такой. Год войны, отделил меня двадцатилетнего парня, от этих детей, черным солдатским потом, своей и чужой кровью.
Это какой же мудак, после трехнедельного курса молодого бойца, отправил их воевать. Это кто же решил, что они в состоянии перекрыть в горах афгано-пакистанскую границу. Это кто же перед их матерями оправдываться будет, если в первом же бою из них больше половины перебьют. Но советских стратегов такие мелочи не волновали. В бою быстрее выучатся, решили они, а убьют, ну что ж, бабы еще детей нарожают.
Отвечать за их жизнь перед своей совестью и их матерями пришлось нам. Стали мы их учить. Как воевать, и как выжить на войне. Как добыть пищу, и не замерзнуть в горах. Как преодолеть боль, страх, усталость. Потому что иначе, смерть.
С удивлением и недоумением, заметил я за собой, что, обучая своих солдат, использую те же "педагогические" приемы, и употребляю, такие же выражения, что слышал сам, когда учили меня. Воспитывали мы своих бойцов матом, затрещинами, и почти непосильными для них физическими и нравственными нагрузками. Но лучше выслушать матерную характеристику, перетерпеть боль и обиду от удара, сдохнуть, десятки раз во время учебного марш-броска, сотни раз собрать и разобрать стреловое вооружение, чем погибнуть.
Много знает за мной грехов Аллах, но если чем и горжусь я в своей жизни, так это тем, что не плакали по моей вине мамы моих ребят, выучил я их. За тот период, что командовал взводом, боевые операции были, а вот потерь, убитых и раненых, нет. Получился из меня командир. Удалось мне сберечь моих мальчишек.
С декабря начали мы ходить на боевые операции. Походы по заснеженным горам по пояс в снегу. Засады. Нападения. Прочесывания. Холод. Голод. Усталость. Все как обычно. Война. Бессмысленная война.
Перед самым новым 1982 годом возвращалась рота с очередного задания. И надо же такому случится, что пришлось нам форсировать неширокую, но глубоководную речку. Все бы ничего, но вспомнили, ребята, из тех, кто со мной вместе начинал службу в учебке, мои "правдивые" рассказы о рыбалке. И предложили показать свое рыбацкое искусство. Ох! Не зря меня учила мама: "У лжи, сынок, короткие ноги, правда, обязательно выйдет наружу". Сначала я отнекивался, удочек нет, сетей нет, осетров нет, а рыбную мелочь, я руками ловить не умею. А гранаты на что? Возразили мне. Наглушим рыбки! Это браконьерство, я сделал последнюю, робкую попытку увильнуть. Нет, ну надо же было такую глупую отговорку придумать. Общий хохот был ответом. Да уж на войне, только браконьерами стать и боятся. Прям так, рыбнадзор поймает, и оштрафует. Чего-чего, а уж боеприпасов у нас было навалом, отчета об их расходе никто не требовал. Ну, ловись рыбка, большая и маленькая. Встала рота, с разрешения командира, сорок пять человек вдоль берега и по команде: "Гранаты к бою! Гранатой огонь!", швырнули первым залпом в воду РГД -5 (ручная граната наступательного действия, радиус поражения осколков тридцать метров, скорость горения запала три секунды), вторым броском почти без промежутка закинули Ф-1 (ручная граната оборонительного действия, радиус поражения осколков 200 метров). Грохот, водные фонтаны разрывов, взбаламученная вода, точно как форсирование Днепра в 1944г. А по реке, вниз по течению, вверх брюхом, поплыла невинно убиенная или оглушенная рыбка. Вошли в азарт воины и, выставив небольшое охранение, раздевшись, поперли в ледяную воду собирать улов. Собрали два вещевых мешка. Маленькая рыбка попалась, наименование ее даже и не знаю, у нас в Астрахани, такую рыбу "сорной" называют.
На крыльях гастрономического вожделения полетела рота, на базу. Вернулись.
И не почистив оружие, а для солдата это же самое, что для чистюли, не почистить зубы, стали перебирать рыбку. Мне была оказана высокая честь, привести ее в состояние годное к употреблению, потому как в своих фантазиях, я заходил так далеко, что упоминал тридцать способов приготовления рыбы, такая вкуснотища - пальчики оближешь. Три воина, побежали на кухню, и мгновенно подавив сопротивление поваров, принесли по моему заказу, сковороду, муку и растительное масло. Что бы по достоинству оценить их подвиг, надо признать, что им троим, было бы легче, захватить вражеский штаб, чем выбить на кухне инвентарь и продукты. Начал я священнодействовать. Если вы читали бессмертное творение Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев" то без труда припомните, как Остап Бендер играл в шахматы, зная лишь один ход е-2 - е-4, но ему хоть было куда бежать. Мне отступать было некуда. Вспомнил я свою мамочку, помолился и начал готовить. Почистить рыбу, выпотрошить, обвалять в муке, положить на разогретую сковородку, предварительно залив сковороду растительным маслом. Все? Все! Получилось!! Чего там. Не боги горшки обжигают. Рыба на сковороде издавала божественный аромат, радовала глаз, румяной корочкой. Обоняние посылало сигналы в головной мозг, тот сигнализировал далее всем органам, железы исправно работали, рот переполняли слюни. Прямо не приготовление рыбы, а практикум по физиологии.
Первая порция готова, на вид рыба как рыба, жареная. Понес на вытянутых руках, сию гастрономическую ценность, дневальный, в офицерскую палатку, угощать командира роты, от наших щедрот. Я стал жарить новую партию, уже без робости, уверенно переворачивая рыбу. Достали приготовленные на Новый год, заветные бутылочки. Все готово, можно приступать к пиршеству.
Вихрем, нет, ураганом, ворвался в нашу палатку ротный командир. Я встал, скромно потупив глаза, готовый принять самую искреннюю, горячую благодарность за мой кулинарный талант.
-- Ты!!! - Раненым бугаем заревел офицер. Надо сказать, что был он парень на редкость спокойный и выдержанный, и даже неизбежный армейский мат, употреблял не с намерением оскорбить, а так, для связки слов.
-- Так тебя и раз этак, рыбак ты раз эдакий - заорал он, и помянул всех моих предков, начиная с легендарного Чингисхана. Выговорившись, но, не успокоившись, ротный швырнул в меня рыбой, и вероятно, чтобы не расстрелять на месте, убежал.
-- Не верьте ему ребята! - пытался оправдаться я, - на него не угодишь. Рыба хорошая, кушайте на здоровье.
В зловещем молчании мои товарищи, те с кем я прослужил и провоевал больше года, приступили к дегустации. Вкус у рыбы был не просто отвратительный, он был более страшный, нежели похмельные выделения. Когда мои сослуживцы посмотрели на меня, я понял, что означают чеканные слова военной присяги: "Суровая кара советского закона. Всеобщий гнев и презрение трудящихся".
-- Это сорт такой, это враги специально такую рыбу разводят, чтобы погубить нас, - начал выкручиваться я.
Мои боевые друзья были справедливыми людьми, они не хотели казнить безвинного человека. В качестве эксперта был вызван с батальонной кухни, старший повар.
-- Да, ты просто желчный пузырь раздавил, когда рыбу потрошил и чистил, - дал он квалифицированное заключение.
Первый раз в своей жизни я позорно бежал с поля боя, когда меня хотели уничтожить.
Через два часа нагулявшись по свежему воздуху, вдоволь поразмышляв о несправедливости жизни, и проголодались, я, посыпав голову пеплом вернулся в родной дом, то есть в ротную палатку. Рядом с кастрюлей, в которой была такая же несчастная, как и я, жареная рыба, стояла налитая в котелок моя порция водки, с запиской: "Надеемся, закуски тебе хватит". Выпил я водку, закусил ее родимую, черствой корочкой хлеба, и, захмелев, дал слабину, пожаловался на судьбу злодейку, своим подчиненным. Подчиненные мои, как и положено молодым воинам, не вмешивалась в разборки старшего поколения, они были молчаливыми свидетелями моего позора.
-- Так вы товарищ сержант рыбку кушать не будете? - тихо поинтересовался пулеметчик из первого отделения.
Я, поскольку они тоже собирали эту проклятущую рыбы в ледяной воде, покаянно покачал головой.
-- А можно, тогда мы ее съедим? - робко спросил солдатик.
Я, только рукой махнул. Ешьте. Съели всем взводом, только за ушами трещало. Я вот только понять не могу, было ли это с их стороны, дань заслуженного уважения к своему командиру, то бишь ко мне, стремление закрыть его своей грудью, точнее желудком, от неудачи, или просто голод, который мучил каждого молодого солдата? А вы как думаете?
С тех пор, до дембеля, когда заходила, промеж солдат, речь о родимых краях, я скромненько отмалчивался.
А рыбу жарить, я так и не научился, боюсь.

Наградной лист

Гарант Конституции смотрел на меня с доброй улыбкой и, достав из сафьяновой коробочки звезду Героя, примерил ее к моей груди. "Да награда нашла Героя" - хотел сказать мне Гарант. Я скромно потупился, и стал рассматривать ботинки Гаранта. Но Гарант, высоко оценив мою скромность, взял меня под руку, и лично провел к трибуне, с которой я должен был поблагодарить Гаранта и его вельмож за оказанную мне честь. Я замялся, подбирая слова. Гарант решил мне помочь. "Что вы хотите сказать, уважаемый Герой, в этот торжественный для нашего государства день?" - спросил он меня.
-- Представитель истца, слушаю вас, что вы можете добавить по существу заявленных требований? - голос судьи, оторвал меня от беспочвенных и главное безосновательных, но сладких фантазий, и вернул на грешную землю, а грешной землей был зал судебного заседания Арбитражного суда *********** области.
С надеждой в душе посмотрел я Гаранта повешенного в кабинете судьи. "Бедняга! В каждом кабинете тебя вешают" - посочувствовал я Гаранту. С портрета Гарант, своим знаменитым взором, пытался предостеречь меня: "Будь осторожен, эта баба - судья, та еще штучка!", я это и сам знал, но деваться было некуда.
- Представитель истца! Слушаю вас! - с раздражением повторно сказала судья, и напомнила мне, что терпение российского правосудия не безгранично.
Я много что мог сказать, и потому встав, и глядя на портрет Гаранта Конституции, воспарил в своей речи в горные выси российского права. Сначала поднялся до недосягаемых вершин Конституции России, потом, слегка сменив высоту, прошелся по Налоговому кодексу, а затем совсем опустился до цитат из инструкций национальных мытарей, то бишь Министерства по налогам и сборам. Статьи конституции, статьи законов и кодексов, пункты инструкций, как пули летели в грудь представителя ответчика. Дымовой завесой словоблудия пытался я запорошить глаза неподкупному арбитражному суду. Старался, я от души, отрабатывая полученный гонорар и, пытаясь произвести впечатление на своего клиента.
Возражать на иск, поднялся представитель мытаря, или мытырный представитель. Милая девушка, недавно окончившая институт. В своем выступлении девица, повторила все мои доводы, но дала им иную правовую трактовку. Защищая честь своего ведомства, мытырная девушка, связала с налоговой службой России, апостола Иисуса Христа, Матвея, потревожив тень великого Мигеля Сервантеса, возвела его в ранг налогового инспектора. Закругляя выступление, мытырница, выразила уверенность, что все мытари России, по своим моральным качествам не уступают, первым ученикам Христа и великим писателям-гуманистам прошлого, настоящего и будущего.
"Ну, милочка! Это вы через край хватили!" - подумал я, и в прениях резонно заметил мытырному представителю, что апостол Матвей, после проповеди Иисуса Христа, бросил службу в налоговых органах царя Ирода. Что даже Иуда не посмел обвинить Спасителя в уклонении от уплаты налогов. Что Мигель Сервантес, весь пыл своей души, отдал не сбору налогов, а литературе, и именно это, а также недобросовестное исполнение обязанностей сборщика податей привело его к тому, что он был осужден, и попал в тюрьму по статье присвоение и растрата казенных средств. А будь это иначе, мы бы никогда не прочитали "Дон Кихота". В заключении я выразил твердое убеждение, что если на Солнце и есть пятна, то их нет на налоговой репутации моего клиента.
Судья в мою сторону не смотрела, перебирая бумаги на своем столе. Даже тени улыбки не было каменном лике олицетворения российского правосудия. У этого судьи я проигрывал все дела.
В мимо прошедшие времена, мало думая о будущем, нанес я Ее Чести, тягчайшее оскорбление действием. Вернее сказать это были неоднократные совместные действия, потом мой категоричный отказ их продолжать, что и было воспринято как оскорбление.
Судья, объявляя решение, с отвращением глянула на меня, дело моего клиента было проиграно, и Налоговый кодекс, инструкции и красноречие мытырного представителя были здесь абсолютно не причем.
"А что причем?" - спросит вдумчивый читатель, - "И вообще где связь между армией, Афганистаном и заседанием арбитражного суда?" Есть связь дорогой читатель, есть. Все дело в том, что в мае 1982 года, я живой и здоровый вернулся домой.
Итак, в солнечном мае вернулся я домой и, радуясь свободе, привольной жизни и чудесной весне и, пустился во все тяжкие. Именно таким выражением писатели начала двадцатого века, тактично называли ежедневные пьянки с товарищами и хождение по бабам в одиночку. Окружающие с пониманием отнеслись к моему разгульному поведению, "вы же знаете, откуда мальчик вернулся, ничего пусть порезвится", хотя сейчас я считаю, что заслуживал не понимания, а хорошего ремня.
Пленял я робкие девичьи сердца, голубым беретом, гвардейской статью, мужественным горным загаром, и рассказами о своей доблестной службе. Ох уж эти рассказы! Небезызвестный барон Мюнхгаузен, по сравнению со мной, творил исключительно в жанре документальной прозы. Но девушки мне верили, жалели, и дома я ночевал редко. Но была во всем этом, и своя ложка дегтя. Как бы это по деликатнее сказать? Попробую наверно так, за два года службы накопил я столько пыла, и отдавал его с таким жаром, что удержать меня в известные моменты было просто невозможно, и одного раза было мне совершенно не достаточно. Одна из девушек глотая слезы, утром призналась мне, что всю ночь, она чувствовала себя со мной, главной героиней очень патриотичного фильма "Дожить до рассвета!", и попросила больше к ней не приходить.
Отвергнутый, разочарованный и не совсем удовлетворенный пошел я отдавать дань русской поэзии. Куда идет в российских песнях и поэмах, разочарованный юнец? Совершенно верно! Российский отрок в стихах ищет утешения у русской березки.
Нашел я березку и прижался к ней всем телом. Со стороны наверно картина выглядела умилительно. Юный солдатик, вернувшись с войны, домой, обнимает белоствольную, раскудрявую подругу. Но или потому, что я не совсем русский, если быть точным то совсем не русский, а татарин, то ли поэты по своему обыкновению слегка преувеличивали, но, обнимаясь с деревом, никого облегчения я не получил.
И вот вижу идет по березовой аллее девушка в сарафане, который очень удачно подчеркивал все ее внешние достоинства, а достоинства эти были, что надо! Показалась мне девушка, красной девицей и красой ненаглядной из сказки. Да, враг рода человеческого не дремал, а мой ангел хранитель устав от тяжкой службы отпросился в увольнение.
Девушка с интересом посмотрела на юношу с печалью обнимавшего березку и, замедлив шаг, дала понять, что не возражает против знакомства. Все остальное как говорится дело техники. Мы познакомились. Девушка была студенткой юридического института и, узнав, что я не в отпуске, а уже демобилизован, так между делом поинтересовалась моими планами на будущее. Планы у меня были грандиозные, и для их осуществления надо было поступить в институт. Девушку устроило, что я уже свое отслужил, к грандиозным планам она отнеслась с пониманием и, не ломаясь, согласилась прийти на свидание. Напоминаю тебе уважаемый читатель, что был месяц май, я был молод, а девушка симпатична. Магия весны подействовала и на красну девицу. Романтический период встреч был сведен к обязательному минимуму, и мы очень быстро перешли к последующей фазе знакомства мужчины и женщины. Мой пыл и жар красна девица, нашла забавным и интересным, и мы совместными усилиями достигли полной гармонии. Вероятно, красна девица, решила, что гармония может быть также успешно достигнута и в других менее интересных, но необходимых гранях человеческих отношений. А по сему, красна девица и краса ненаглядная, умело, продев мне в нос воображаемое кольцо, взялась за него (честно говоря, взялась она совсем за другое место, но кольцо в носу звучит более пристойно) и, стала вести бугая туда, куда ей надо, а надо было ей во дворец бракосочетаний.
Мои трогательные и жалкие попытки самообороны, "мы еще так молоды...... мне учится надо....... на что мы будем жить......", были признаны будущим судьей, несерьезными и не имеющими отношения к существу рассматриваемого дела. С логикой настоящего юриста красна девица доказала мне, что я неоднократно на практических занятиях подтвердил свою мужскую зрелость, состоятельность и готовность постоянно выполнять супружеский долг, что учится в институте можно заочно, а в перерывах между сессиями обеспечивать семью. И быть бы мне мужем российского правосудия, благодарить судьбу и красну девицу, тащить ярмо с гордо поднятой головой, и жить между супружеским долгом и решеткой, но мой ангел хранитель вовремя вернулся из увольнения.
Женщина любит ушами, утверждают теоретики этого дела, как практик я знаю, что любят они совсем не ушами, но тогда я безоговорочно доверял теории, и старался, что бы уши моей будущей супруги не знали отдыха. В юности я наивно полагал, что женщину интересуют не только материальные блага и комплементы в ее адрес, но и тонкие душевные переживания ее будущего супруга, а мои душевные переживания в то время были связаны с Афганистаном. Как будущий спутник по жизни и честный человек, преувеличивал я ей в своих рассказах, в отличие от других девиц, немного. Почти все, что ей поведал, было правдой.
Красна девица, она же, краса ненаглядная первое время терпеливо слушала мои рассказы, и умело симулировала заинтересованность, в нужных местах охала и ахала, чем еще больше поощрила меня к развертыванию устной эпической поэмы о Советской армии, 56 Гвардейской десантно-штурмовой бригаде, Афганистане, и неизвестно каком долге. Дело дошло даже до того, что в перерывах между тренировочными занятиями по исполнению супружеского долга, я продолжал, подобно героям Гомера, свое эпическое повествование. В конце концов, красе ненаглядной это надоело, и она принесла на алтарь юриспруденции, свое женское счастье.
-- Если все было, так как ты рассказываешь, то скажи на милость, где твои ордена и медали? Почему тебя не наградили? - задала вопрос будущий судья.
-- Ты, что мне не веришь? - обиделся я.
-- Извини дорогой, но как юрист я верю фактам, а что твоя грудь не украшена наградой это факт! Знаешь, давай прекрати свои рассказики, до того времени пока не появятся внуки. Им будешь заливать, про дедушку - героя.
А удар то был ниже пояса, и только хорошее воспитание, не позволило мне употребить в адрес крысы ненаглядной, весь армейский арсенал ругательств. Я молча встал, оделся и ушел.
А, в самом деле, почему?
Уважаемый читатель! Боевая награда для военного человека вещь деликатная, и расспросы о ней требуют сугубой осторожности, особенно если рассказы о поступке есть, а награды, увы, нет. Подавляющее большинство из тех, кто за службу в Афганистане, получили ордена и медали, заслужили их честно, но ведь были и другие.
Хочу пояснить в общих чертах техническую сторону вопроса, для тех, кто не знает, как оформляется получение государственных наград. Непосредственный командир, став свидетелем поступка, заслуживающего поощрения, заполняет наградной лист, по установленной форме. Потом лист идет на согласование к командиру батальона, который согласовывает или возвращает лист. Далее лист отклоняется или утверждается командиром части, потом лист идет в армию или в военный округ, где его снова согласовывают. Далее он поступает в Президиум Верховного Совета СССР, а сейчас в администрацию Президента, где и принимается окончательное решение о награждении.
К чему эти технические детали спросите Вы? Все очень просто, нарушение в звене любой цепочки от представления, до решения, приведет к тому, что будь Вы хоть трижды герой, награды можете не получить, и потом хоть с пеной у рта доказывайте, что вы достойны. Нет и все.
В период 1980-1982 гг. когда я служил в ДРА, наша армия по сообщениям советской прессы, занималась в Афганистане исключительно тактическими учениями и оказанием братской гуманитарной помощи мирному населению. Про боевые действия сообщали невнятно и глухо. А если тактические учения то, позвольте какие могут быть боевые награды? В тот период, конечно, награждали, но скупо и без особой огласки.
Все с техническими пояснениями закончено, пора вернутся к рассказу.
Полный обиды возвращался я от крысы ненаглядной домой, я то точно знал почему, не блестит государственная награда на моей узкой груди, но попробуй это докажи, да и надо ли вообще кому- то что-то доказывать? Себе то я давно все доказал!
-- Связь! Связь давай радист, - требовал командир, но связист показал пробитую пулями рацию и виновато развел руками. Нас зажали в ущелье, головы не поднять под пулеметным огнем. Юркими ящерицами попрятались мы за камнями. Что вперед идти, что назад бежать, один хрен, смерть. Одна надежда на вертушки, подавят они родимые, огневые точки, останемся живыми, нет, тогда прощай Родина. Но разводит руками радист, связи нет. А за нашей головной походной заставой втягивается в ущелье, в огневой капкан наш батальон.
-- Ты! - ткнул в меня пальцем командир, - бегом к батальону, сообщишь, о засаде, вызовешь подмогу. Вперед!
Я мнусь, мне страшно, встать и побежать назад, это вызвать огонь на себя.
- Бегом! Под такую мать! - криком подбодрил на меня командир, и я побежал. Дух пулеметчик перенес огонь по движущейся цели, но наверно в этот рассветный час молилась за меня моя мама, и пули прошли мимо.
Добежал, доложил, указал ориентиры. Не дожидаясь вертолетов, подавили пулеметы, наши минометчики, навесным огнем. И остались, мы живы.
-- Вернемся, к медали представлю, - пообещал комбат.
Обещание на меня никого впечатления, не произвело, надо было, еще вернутся. Операция продолжалась. Сбив противника с первого рубежа, мы двинулись дальше. В задачу нашего батальона входило пройти марш - походом по горам, уничтожить установленные агентурной, войсковой и воздушной разведкой, базы моджахедов. Совместно с нами действовал батальон афганских десантников - коммандос, воздушное прикрытие осуществлял вертолетный полк. Наша вторая парашютно-десантная рота двигалась в голове походной колонны батальона, а третий взвод, в котором я числился пулеметчиком, шел впереди всех. По уставу наш взвод был батальонной головной походной заставой, по существу батальонной разведкой. Головная походная застава это почти смертники, первыми обнаруживаем противника, или противник обнаруживает нас, и ведем бой до подхода основных частей. К началу августа 1981г. из восемнадцати штатных единиц, осталось в нашем взводе восемь бойцов.
К вечеру мы вышли еще к одной базе моджахедов, своевременно их обнаружили, связист по замененной рации, навел вертолеты.
Моджахеды перебежками меняли позицию, их укрытия были разрушены ракетным ударом с вертушек. Нас разделяло пятьсот метров, и было видно как, пригибаясь под нашим огнем, бегут люди.
-- Татарча! Подрань одного, нам язык нужен! - приказал командир.
Я прицелился, к тому времени стал я отличным стрелком, на войне, знаете ли, быстро учатся, и из родного РПКС (ручной пулемет Калашникова, калибр 5, 45 мм, емкость магазина 45 патронов, вариант десантный с откидным, складывающимся прикладом) стрелял лучше, чем из снайперской винтовки. Выстрелил одиночным, моджахед упал, пуля перебила ему ногу, к нему на помощь бросилось два духа, я отсек их очередями, а наши ребята, рывком, кинулись брать языка. Взяли, скрутили, доставили, притащили на допрос к командиру батальона. Раненый моджахед молчал. Что с ним сделали? А вы как думаете? Правильно решили! Наш комбат решил также.
-- Кончай его! В расход! - приказал мне комбат. Я покачал головой, нет. Совесть и руки, я на той войне, не марал.
-- Так! Видно я поторопился, обещая тебе награду, - процедил каждое слово комбат, - по тебе не медаль, а дисбат плачет, - и отдал ту же команду, своему писарю, а писаря иной раз тоже на операции ходили.
От остальных подробностей увольте, меня и так иной раз кошмары мучают.
-- Какой ты нежный! - попенял мне командир, после того как я вернулся в свой взвод, который расположился на привале. К ночи бой прекратился, и батальон остановился для отдыха.
-- Слюнтяй! Это война! На ней свои законы! - добавил он.
-- Я не слюнтяй, - возразил я, - есть грань, которая отделяет солдата от палача, а катом я не буду. А вы товарищ лейтенант, что бы сделали?
Вообще - то выразился я не так литературно, а короче и энергичнее, на военно-матерном языке, но согласитесь, нельзя же диалоги строить из одних точек.
-- Про дисбат, это комбат, конечно, загнул, - ушел от ответа командир, - но имей ввиду, мужик он злопамятный. Все! Закрыли эту тему. Катись к вертолетам, нам жратву привезли.
Единственный раз за все время моей службы в Афганистане, во время этой операции, нас снабжали горячим котловым довольствием. Вечером вертолеты привозили пищу, боеприпасы, и эвакуировали раненых и убитых. Одновременно с нами продукты и боеприпасы привозили афганским коммандос.
Должен вам сказать, что если моджахеды воевали, умело, ожесточенно, а порой и беспощадно, то афганская армия, несмотря на все усилия наших советников, была по своим боевым качествам, просто дерьмом, в том числе и их элита так называемые коммандос. На боевых совместных операциях они при первых выстрелах, "благородно" уступали нам возможность воевать и умирать, тогда, как сами отсиживались в укрытиях. Естественно добрых союзнических чувств мы к ним не испытывали.
Из вертолетов выгрузили термосы с пищей, я открыл свой бачок, так и есть, опять сечка на постном масле. Рядом получал довольствие афганец, у него в двух армейских термосах был плов с бараниной. Желудок у меня свело, мы целый день не ели, рот наполнился слюной. Жестом я предложил афганцу произвести обмен, показал на свой термос, почмокал губами, мол, смотри брат, какая вкуснотища, давай меняться, коммандос отрицательно замотал головой и засмеялся, наверно с советским пайком был уже знаком. Стало мне так обидно, ну что мы хуже всех что ли? Вырвал я у "героя" коммандос, термосы с пловом, и собрался отбыть, к своим, порадовать их. Коммандос закричал и схватился за автомат. "А вот это ты зря сделал милок!" - подумал я. И отточенным приемом, удар носком сапога в колено, коммандос загнулся, правой рукой с разворота в челюсть, коммандос свалился, завалил я "элитного" воина армии ДРА. Спутник афганца в форме без погон, ругаясь по русски, бросился ко мне, его я свалил ударом приклада РПКС. Поле боя, а также плов остались за советским десантом, но сечку я благородно оставил потерпевшим.
-- Ты это где взял? - спросил командир, разглядывая дымящийся рис с сочными кусками мяса.
-- Афганцы нам интернациональную помощь оказали, - невинно глядя в глаза офицеру, солгал я.
Командир покачал головой, в интернациональную помощь со стороны афганцев он не верил, но весь третий взвод жадно смотрел на пищу богов и афганских коммандос, и пускал слюни. "Умрем! Но жратву не отдадим!" - было написано на мужественных лицах доблестных советских воинов интернационалистов.
-- Ты вот, что, - приказал мне командир, - отнеси один термос офицерам батальона.
Я понес боевой трофей комбату, вместе с трофеем нес я повинную голову, все - таки, что не говори, а не выполнение приказа командира батальона в боевой обстановке, это вам не шуточки с неуставной формой одеждой, или даже с пьянкой. Он мог с дури, меня и на месте расстрелять. Но не расстрелял же!
Уважаемый читатель! Я не стараюсь показаться лучше, чем есть на самом деле, эдаким рыцарем без страха и упрека, совесть и чистые руки, вещь конечно замечательная, но в дисбат мне совершенно не хотелось.
-- Вот товарищ майор, наш командир приказал вам передать, - с подхалимскими нотками в голосе, обратился я к комбату, открыл термос и передал его майору.
Плов дымился и благоухал, и вместе с дымком растаяла комбатова злость.
-- Откуда? - из приличия поинтересовался майор.
-- Боевой трофей! Взяли у моджахедов на базе, - четко солгал я.
Комбат и окружающие его офицеры пошевели ноздрями, ловя аромат мяса и риса приготовленного со специями.
-- А у тебя солдат, есть все задатки настоящего десантника, - помиловал меня комбат, - Ладно, вали отсюда! Бегом! Марш! Да, и лейтенанту спасибо от нас передай.
Через три недели потрепанный батальон вернулся на базу. Поставленная задача была успешно выполнена, потери в пределах нормы. Офицеры заполняли наградные листы.
-- Слышь! Татарча, а твой лист, комбат утвердил, - шепнул мне ротный писарь.
Честно говоря, я этого не ожидал, тем приятнее было услышать, что и меня не обошли.
-- Ты что опять натворил? Ах, ты такой сякой! - спросил меня командир, не скрывая своей тревоги, когда я по вызову дневального, пришел в офицерский домик, - Пойдем, тебя вызывают в штаб бригады, и меня вместе с тобой дернули, - добавил он.
Я недоумевал, как раз в этот период ничем особенным, достойным штабной экзекуции, я не "отличился".
В палатке, куда мы с командиром зашли, заседал триумвират штабных офицеров. Начальник политотдела, начальник штаба, и бригадный особист.
-- Из штаба армии, нам переслали рапорт нашего советника в бригаде афганских коммандос, подполковника *********, - начал допрос особист, - в рапорте указано, что в период проведения совместной операции, нашим военнослужащим, был избит и ограблен офицер афганской армии и сопровождавший его солдат. Вы случайно не знаете кто это?
Конечно, я не знал, что второй афганец, которого, я приласкал прикладом пулемета, был офицером. Но было совершенно ясно, что личность моя установлена, и детсадовские оправдания: "Да вы что! Это совсем не я!", просто смешны.
Я признался, дал почти чистосердечные показания и, помня поговорку "Повинную голову меч не сечет!", рассчитывал на снисхождение.
Напрасно рассчитывал. Полный праведного гнева, взвился из-за стола комиссар, "ум, честь и совесть" нашей бригады, и узнал я о себе много нового, и такой я оказался и сякой, и разрушил я нерушимое братство Советской и Афганской армий, и вообще позор нашей бригады и всей Советской Родины. Змеюкой подколодной шипел особист, грозя мне страшной карой гуманного советского закона.
Всей своей понурой фигурой, я показывал триумвирату, да я сознаю, что являюсь позором Советской армии, и интернационализма во мне нет ни на грош.
-- Солдат, а мы, кажется, уже встречались, - вспомнил меня начальник штаба, гвардии майор Масливец, - весной вы первым обнаружили и отбили нападение на наши посты.
"Вот и это всплыло! Теперь полный амбец!" - в панике подумал я, и неудержимо захотел в туалет.
-- Кто еще с вами ел ворованную пищу? - продолжил допрос особист.
-- Я один, кушал товарищ капитан.
-- Не ври солдат! Хуже будет!
Мне подумалось, что хуже некуда, и я повторил, - Один я был, просто у меня аппетит хороший.
-- Ты бы еще так же служил хорошо, как жрешь и врешь, - продолжал пылать гневом праведным комиссар.
-- А вот с этим у него порядок, - вступился за меня начальник штаба, - весной его родителям было отправлено благодарственное письмо, а сейчас, - майор достал бумагу, - он представлен к медали "За отвагу".
Спазмы в желудке прошли, мне полегчало.
-- Давайте послушаем, что его непосредственный командир скажет, - предложил майор, - слушаем вас, товарищ лейтенант.
Товарищ лейтенант выразил твердую уверенность в моем грядущем исправлении, и обещал усилить в отношении меня воспитательный процесс, в чем и ручался своим твердым офицерским словом.
Посовещавшись, триумвират, принял решение уголовное дело не возбуждать, дознание прекратить, материалы в военную прокуратуру не передавать, меня наказать в дисциплинарном порядке.
-- Что касается вашего наградного листа, - обратился ко мне комиссар, - то поступим так, - и, разорвав лист бумаги, спросил, - Вопросы есть?
Вопросов у меня не было и, отдав воинскую честь, я вышел из судилища. Вот так было дело в первый раз, это я еще легко отделался, а могли и законопатить.
А через шесть месяцев я, смотрел на человека, которого должен убить, и видел, как побелело его лицо, как шевелятся его губы, повторяя слова неведомой мне молитвы. Я поднял автомат, прицелился, палец привычно лег на спусковой крючок.
Никогда не смотрите в лицо человека, которого вам надо убить, посмотрев в его глаза, вам будет почти невозможно выстрелить, а если все-таки откроете огонь, то воспоминания о совершенном убийстве будут мучить вас всю жизнь.
Мы взяли их за час до рассвета, они шли из Пакистана, что бы убивать нас, что бы горели заживо в машинах наши товарищи, что бы далеко, далеко на нашей Родине, заливались слезами наши матери.
Приказом командующего армии, нашей отдельной десантно-штурмовой бригаде, вменялось в обязанность перекрыть афгано - пакистанскую границу, и уничтожать группы моджахедов, которые шли из Пакистана. В этой войне полной засад, страха, пота и крови, мы выполняли приказ, выполняли и убивали, чтобы не быть убитыми.
К нашей роте на время операции был прикомандирован офицер из разведывательного управления штаба армии, с ним афганец - наводчик, именно они вывели нас в ущелье, где на отдыхе перед утренней молитвой, расположился перешедший границу отряд моджахедов.
Огнем из стрелкового оружия, мы уничтожили духов, через десять минут, после того как передовой дозор, обнаружил их место нахождение. Троих моджахедов захватили в плен. Офицер разведчик внимательно осмотрел пленных, двоих отобрал для допроса, а третьего ........, а на третьего он показал пальцем и приказал, - Этого расстрелять! Тогда другие намного сговорчивее станут.
-- Ты! - позвал он, меня, - давай в расход его!
-- У меня свой командир есть, - я с надеждой посмотрел на ротного, - я выполняю только его приказы.
Командир наш был настоящим офицером, он не любил бессмысленной жесткости, расстрелов, силовых допросов, и старался сохранить свою, и наши души, на этой войне, настолько, насколько это вообще возможно там, где люди убивают друг, друга. В бою да, стреляли. Потом, нет.
-- Что уставился? - Ротный отвернулся, от меня, - Что ждешь? Или мало у тебя залетов было! Выполняй!
Во время этой операции он тоже выполнял приказ, и был этим приказом подчинен офицеру из штаба армии.
Я отвел пленного за сто метров от основной группы, туда, где за поворотом, уходила в горы тропа.
И вот я смотрю на человека, которого мне приказали убить. А ему наверно лет двадцать, не больше. Мне тогда тоже было двадцать, вся жизнь впереди, у меня, а у него уже нет.
-- Бисмилляхир-Рахманир-Рахим! - последний раз шевельнулись губы, приговоренного.
-- Во Имя Аллаха! Милостивого, Милосердного, - перевел я, для себя, единственно знакомые мне слова из молитвы, и выстрелил.
Выстрелил над головой своего сверстника, пустил вверх очередь из автомата, ушла в небо его смерть.
Я отказался быть просто исполнителем, убийцей. Не стал предавать свою совесть, и глушить свой страх, страх перед наказанием за невыполнение приказа, чужой смертью.
Пленный ошеломленно смотрел на меня. Беги! Беги! Я жестом показал ему на тропу. Беги! Он побежал.
-- Ты что? Сдурел! - разведчик подбежал ко мне, схватил за воротник бушлата, и стал трясти, - Ты знаешь, что тебе будет? Трибунал!
Я, молчал, все, дело сделано, а ночью в горах догнать беглеца почти невозможно, а наши ребята особенно и стараться, не будут.
-- Оставьте моего солдата, товарищ капитан, - ротный тоже подошел ко мне, - задачу мы выполнили, а расстрелы запрещены приказом командующего армии. Так что оснований для отдачи солдата под трибунал, я не вижу. Подумаешь, пленный сбежал! Не велика потеря. А вот вы, приказав уничтожить пленного, нарушили приказ командующего. А если ты капитан, заложишь моего солдата, отдашь его под трибунал, я на суде об этом скажу.
-- Ладно! - разведчик отпустил меня, - Раз так то ладно. Но и ты старлей, пожалеешь о своих словах. Внеочередного звания не получишь, а на награды и не рассчитывай, все твои наградные листы, так в штабе армии и застрянут.
-- Испугал! - ротный пожал плечами, и с иронией добавил, - Я так весь и трясусь от страха. Ты капитан в штаб вернешься, а мне с ними здесь служить, - ротный кивнул на солдат.
Мы собрали трофейное оружие, документы, взяли двух оставшихся пленных, бросили тела убитых моджахедов и ушли. Во время перехода ротный отозвал меня в сторону.
- Ты, почему его отпустил? Пожалел? Чистеньким остаться хочешь? Думаешь, доведись до него, он бы нас помиловал? Как был ты слюнтяем, так им и остался. Почему? Отвечай!
Я пожал плечами, а что я мог ответить? То, что я, как и он понимал бессмысленность и ненужность этой войны? Так не только я был таким умным. Уже тогда в 1982 году это все понимали, но продолжали воевать. То, что больше водки, любил на досуге читать русских писателей - гуманистов. Не смешно. То что, провожая меня в армию, молилась, за меня моя мама, и были в ее молитве слова: "Бисмилляхир-Рахманир-Рахим". Это не оправдание. Прав ты ротный, как был я слюнтяем так им и остался.
Вот так я разорвал не только свой наградной лист. Всех подставил. За эту операцию никто в роте наград не получил.
А в марте 1982 года шли мы головной походной заставой, только был я уже не пулеметчиком, а командиром взвода, и отвечал не только за свою жизнь. В километре от нас, двигался за моим взводом походной колонной наш "горно-копытный" батальон.
Я любил ходить в ГПЗ, но не из удальства или отваги, а исключительно из лени, и национального фатализма. Почему из лени? Так батальон наш был парашютно-десантный, действовали мы в основном в горах, а значит все свое, подобно Диогену, носили с собой. А своего было много! Личное оружие, да РД (ранец десантный) иной раз килограммов под пятьдесят тянул. Входил в него свой боекомплект, патроны, гранаты, сухой паек, мало того добавят еще в ранец, гранат для АГС -17 (автоматический гранатомет), мин к 72 - мм миномету. Да на плече помимо автомата, болтается одноразовый гранатомет "Муха". Вот так с полцентнера и набегало. Да еще в очередь с минометными расчетами тащить, стволы, плиты и лафеты минометов. А марш по горам почти без привалов. Через пару часов спина разламывается, ноги сводит судорогой. Если поход летом, то пот высыхал, едва успев выступить, а пить постоянно хотелось. А зимой, вы не поверите, в мороз, в летнем обмундировании, в снегу по пояс ходили, так жарко было, что пар от нас так и валил, и только на привалах и в засадах, одевали притороченные к РД бушлаты, ватные штаны и валенки. От такого удовольствия не только в ГПЗ согласишься идти, с парашютом на противника попросишься прыгать. Бойцы что шли в ГПЗ кроме личного оружия и боеприпасов ничего не несли. Что до фатализма, то утешал я себя любимым изречением: "Чему быть, того не миновать".
Задача перед батальоном стояла старая: "Противника найти и уничтожить", а вот комбат был новым. До того как попасть к нам бригаду, служил он в придворной части "Арбатского" военного округа, а после окончания академии осчастливил своим присутствием нас. Мыслил он исключительно стратегическими категориями, и считал себя по воинскому гению, равным генералиссимусу Суворову, и по талантливее, чем маршал Жуков. Солдат и младших офицеров он держал за недоумков, вышестоящих командиров неспособных оценить его стратегические замыслы, считал бездарями. Вот с таким стратегом, мне и пришлось дослуживать последние шесть месяцев.
Лично я, плевать на него хотел, военная карьера, мне солдату срочной службы, не нужна, награды по известным вам причинам не светили, на звание сержанта и должность командир взвода, мне было начхать с самой высокого минарета. Тем, более став дембелем, я значительно прибавил в наглости, а дисциплинированностью и раньше не отличался.
Движется мой взвод по направлению к кишлаку, в котором по данным агентурной разведки, должен находится крупный отряд моджахедов. Смотрю я на своих солдатиков, а ничего идут, грамотно, и языки на плечи еще не повесили, и страха особого не показывают. Подучились, пообтерлись, это я их учил и обтирал.
Наше новое пополнение, аж целых три недели готовили к службе командированные из бригады сержанты. В конце обучения был проведен сержантами экзамен на воинскую зрелость и готовность служить в десанте не щадя живота своего. Отдали лихие ребятки приказ, каждому новобранцу приготовить по бутылке водке, и привести эту водку в бригаду. Новоиспеченные десантники выполнили наказ своих командиров. Почти у каждого в РД было по бутылке, а самые лучшие, просто отличники боевой подготовки, привезли по две. Какими добрыми и ласковыми словами мы встретили пополнение, я уже рассказывал, и поэтому повторятся, не буду. Но бутылки перекочевали в надежные дембельские руки, и мы опытные воины, выразили робкую надежду, что служить с новыми бойцами можно. Вечером был созван батальонный, военный, дембельско - сержантский ученый совет. Под привезенную водку, решалась насущная преподавательская задача, как из детей сделать солдат. Призвав, в советники опыт предыдущих поколений, мы взяли на педагогическое вооружение, надежный, многократно опробованный метод. Вся научно-академическая программа боевой и политической подготовки уместилась в одну фразу, молодых воинов надо по службе, ать, ать, и еще раз ать! Только тогда из них будет толк. Но было решено, делать это с командирской заботой, и без издевательств. Водка плескалась в желудках и стаканах, и мы приступили к обучению детишек, незамедлительно.
Ночью была сыграна учебно-боевая тревога, пьяные сержанты построили батальон, и объявили тему занятия: "Тактика действий десантного взвода в условиях плохой видимости".
Матерная ругань, которая сопровождала учебу, оторвала нового комбата от стратегических дум, как одним батальоном разгромить всех афганских контрреволюционеров, и получить за это маршальскую звезду на погоны, а звезду Героя на грудь. Недовольный комбат вышел из своей палатки, и потребовал объяснений. А так как он прибыл одновременно с новым пополнением, то в наших глазах и гроша ломаного не стоил. Авторитет офицера на войне, знаете ли, не от должности и звезд на погонах зависит.
Я стоял ближе всех к нему и ходячий устав, требовал от меня, объяснить, что же это такое без его самодержавной санкции происходит. Я пояснил, но недостаточно почтительно, к тому же одет был далеко не по уставу. Комбат повысил голос, я тоже. Но, возражая воинскому начальнику, я слишком сильно, плавный вдох - резкий выдох, показывал свое пренебрежение к офицеру. Запашок алкоголя долетел до чуткого стратегического носа комбата.
-- Арестовать его! Немедленно арестовать! - завизжал комбат, требуя от стоящих рядом молодых солдат, выполнения присяги и воинского долга. Но юные воины в отличие от академического стратега, уже знали, что уставы в армии бывают не только печатными, и стояли как истуканы.
-- Что здесь происходит? - спросил подошедший к нашей группе начальник штаба бригады. Я так думаю, что мой ангел хранитель поднял его с постели и отправил к месту конфликта. А может, он, будучи офицером умным, знающим особенности службы в Афгане, понимавшим, что после прибытия новобранцев, личный, дембельский, состав перепьется, и "ухо надо держать востро", решил ночью пройтись по бригаде.
Комбат, жалуясь на меня, на упадок воинской дисциплины, во вверенной ему части, забрызгал слюней, и статьями дисциплинарного устава.
Масливец повернулся ко мне.
-- Это опять вы? - безрадостно спросил он, узнавая меня.
-- Товарищ гвардии майор, мой взвод занимается плановой учебой, я совершенно не понимаю, почему командир батальона отдал приказ о моем аресте, - старясь не разжимать губ, изложил я, свою точку зрения на инцидент.
-- Ах, вы не понимаете? А ну дыхните! - приказал начальник штаба.
Я втянул воздух в себя и широко открыл рот, имитирую выдох.
-- Никого запаха алкоголя не чувствую, - сказал комбату, начальник штаба бригады. Комбат побагровел.
-- Вы сержант, продолжайте учить молодых солдат, - приказал мне гвардии майор Масливец. - А вас товарищ майор, я прошу зайти ко мне, - пригласил он, к себе в палатку, комбата.
О чем они там беседовали, я не знаю, но больше комбат на меня не обращал внимания, считая, что такая мелочь как я, недостойна его отеческой заботы.
- Начштаба просил тебя предупредить, это последний раз. Ты понял? - предостерег, меня ротный.
Я все понял, и вот идет мой взвод передовым дозором, а впереди кишлак, в котором отряд, точная численность которого не установлена.
Огонь! Летят нам навстречу пулеметные трассы. Бьет из ДШК (пулемет Дегтярева-Шпагина крупнокалиберный) дух пулеметчик. С лихим, свинцовым посвистом летит к нам Смерть, ищут свою добычу пули. Но не зря я учил своих пацанов, как выжить на войне. Без всяких команд, рассредоточился мой взвод, нашли укрытия солдаты, и открыли ответный огонь.
-- Нас обнаружили, ведем бой! - доложил я по рации в батальон.
-- В атаку! Вперед! - отдал приказ комбат.
А к ДШК подключились автоматчики, нарастает плотность огня. Судя по вспышкам и темпу стрельбы, в кишлаке не меньше сотни хорошо вооруженных моджахедов.
-- Куда вперед? В лоб на пулеметы? - кричу я по рации.
-- Приказываю! В атаку!! Вперед!!! - рация замолчала.
Можно, самому остаться в укрытии и послать на смерть, своих солдат, и приказ выполнить, и домой живым вернутся. Все на войне, можно, если совсем совесть забыть.
И кричу я в микрофон рации, а равнодушный эфир передает мои раскаленные от злости и отчаяния слова, - А не пошел ли ты, под такую мать, комбат!
После огневого контакта духи отступили, ушли в горы. Потерь в моем взводе не было. Преследовать моджахедов, ночью в горах, было бесполезно. Батальон вернулся в часть. Меня отстранили от командования взводом и посадили под арест. Через сутки вечером, вызвали на допрос.
В штабной палатке за столом сидели, мой командир роты и начальник штаба бригады. На столе бутылка водки, два стакана, скудная закуска.
-- Ваше дело будет передано в военную прокуратуру, - сухо сообщил мне майор.
-- Я сколько раз тебя предупреждал! Не выделывайся, - со злобой сказал ротный, - а вот теперь, все милый, ты доигрался. Рапорт на тебя у комбрига, это он приказал дело в прокуратуру передать.
-- Не понимаю тебя солдат, просто не понимаю, чего тебе надо? Ты же нормальный парень. Почему ты нарываешься все время? Тебе до увольнения месяц только остался! - недоумевал майор.
Эх, снявши голову, по волосам не плачут, все равно ждет меня трибунал, и я без малейшего стеснения стал тыкать офицерам.
-- А, что тут понимать? Я, что мальчишек должен был ради удовольствия и карьеры этого мудака положить? Что бы он орденок и еще одну звездочку на погоны заработал, за умелое командование батальоном? Ты старлей как бы сам поступил? Молчишь! Вот то и оно!
-- А ты майор подумай! Здесь что Москва сорок первого года, а может Сталинград сорок второго? Да на хер нам надо свои и чужие жизни здесь ложить? Кто за смерть наших ребят здесь ответит? Никто! Мы никому не нужны. А вы офицеры, долбанные, так вас и раз эдак, только о своих карьерах и думаете. Мы солдаты, вам только как пушечное мясо нужны, ступени мы к вашим генеральским эполетам!
-- Ты все сказал солдат? - спокойно спросил начальник штаба.
-- Все!
-- Тогда пшел, вон отсюда!
Утром меня освободили. Дело мое в военную прокуратуру так и не передали. Когда я спросил: "Почему?". Ротный покрыл меня матом, без всяких объяснений. А знакомый писарь шепнул, что ходил мой командир с начштаба, ночью к комбату-стратегу, поговорили, а утром тот свой рапорт и отозвал.
Я вернулся во вторую роту и сдал командование взводом вновь прибывшему офицеру. Через месяц, двадцать восьмого апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года, я был демобилизован.
В июне 1983 года меня повесткой вызвали в районный военный комиссариат. Военком, здоровенный, раскормленный подполковник прочитал формулировку наградного листа и вручил мне медаль "За боевые заслуги".
-- А что это означает "за умелое командование подразделением и проявленное при этом личное мужество", - поинтересовался он.
-- Понятия не имею, - ответил я, вышел из кабинета и пошел домой.
По дороге купил водки. А дома, обмакнув в водку медаль, выпил, за тебя товарищ гвардии майор, за тебя товарищ гвардии старший лейтенант.
****

Начальник штаба 56 ГДШБ гвардии майор Михаил Васильевич Масливец погиб вместе с ротным Мишей Гусевым двадцать третьего сентября 1983 г. Афганистан, Алихейль. Вечная Вам память ребята!
Командиру второй парашютно-десантной роты гвардии старшему лейтенанту Петржуковскому, досрочно было присвоено воинское звание "капитан", и был он награжден орденом "Красной Звезды", его дальнейшая судьба мне неизвестна.

Перед послесловием.

Годы то, как быстро летят, вот уже и сынишка подрос, и век на дворе новый.
-- Папа! А почему ты свою медаль не носишь, - спросил меня сын.
-- Не знаю, не ловко как-то.
-- Пап! Расскажи про войну! Ты вот как воевал?
-- Да ничего интересного, ты стреляешь, в тебя стреляют, есть почти все время хочется, вот и все.
-- Все? - недоумевает мальчик, - а вот я в кино видел, что все по другому было! Интересно, круто, в общем!
-- Я в кино не снимался, - засмеялся я.
-- Я все понял, - сын с разочарованием посмотрел на меня, - Ты не герой.
-- Не герой, - с улыбкой согласился я.
-- Тогда кем ты был на войне? - продолжал спрашивать мальчик.
Вот пристал, все то ему знать хочется. А, правда, кем я там был?
-- Я был простым солдатом, и старался остаться человеком, иногда это получалось, - ответил я сыну.
Когда перебираю памятные вещи, я смотрю на эту медаль, и всегда вспоминаю март 1982 года, прижавшийся к земле взвод, летящую к нам смерть, бездумный преступный приказ, и думаю: "А ведь в том, что не были тогда убиты эти мальчики - солдаты, и есть моя боевая единственная заслуга. Мой наградной лист".

АФГАН-НАВСЕГДА

- Ну, что мне с вами дальше делать? - спросил меня мой начальник. С такой же интонацией полной грусти, и крохотной затаенной надежды на исправление, меня много лет назад спрашивал командир учебного взвода в Гайжунае.
Меня вызвали в Москву, для отчета, о деятельности филиала. Компания, в которой я работал, имела представительства, во всех субъектах Российской Федерации. И директоров часто вызывали в Москву, на ковер. Впрочем, ковра, в кабинете моего начальника не было, но суть дела это не меняло.
Мне нравился мой начальник, эта была женщина моих лет, то есть за сорок, грамотная, умная, спокойная. Мелочной опекой она до умоисступления никого не доводила. Давая неизбежные выволочки, а как иначе прикажете руководить, грани вежливости не переступала.
Вооружившись моими отчетами, женщина - руководитель, мечта и идеал феминисток, пошла в наступление. Мне указывали, что объемы реализации не растут, клиентская база не расширяется, и прочее, прочее.........
Я бросился в контрнаступление, чистая прибыль в условиях конкуренции составила тысячу процентов на каждый вложенный рубль, (кстати, истинная правда) доказывал я. На рынке данных услуг, при низкой покупательной способности населения, узости рынка, и огромной конкуренции сделать больше не в человеческих силах, и так далее и тому подобное.
Но мой начальник, быстро подавил мои жалкие попытки оправдаться. С цифрами в руках мне было доказано, что другие филиалы, в таких же, а то и в худших условиях, дают до пяти тысяч процентов прибыли, что мои слова о трудностях не есть оправдание. Трудности существуют, для того, чтобы их преодолевать, с офицерскими, командными раскатами в голосе было заявлено мне.
Что делают при полном разгроме? Капитулируют. Но, я не зря был десантником, пусть и бывшим. Капитуляция? Нет, это не для меня! Я применил практически безотказный, веками отработанный прием.
Со времен Иоанна Грозного, и вхождения Астраханского - Ходжи - Тарханского ханства в лоно Российской государственности (если, кто не знает, то словом лоно, кроме прочих его значений, называют женский половой орган), воеводы, губернаторы, партийные секретари и всякая чиновная сошка помельче, везли в Москву ясык, или говоря иначе дань. Красная рыба, черная икра, смягчали белокаменные сердца московских вершителей судеб людских и государственных. И хотя с тех легендарных времен, москвичей - вершителей стало больше, а рыбы и икры меньше, традиция была жива.
-- Э..... вот, - замялся я, - вам сувениры из Астрахани, - и передал пакет.
В конце концов, все могло быть и хуже, читал я мысли начальника, прибыль пусть небольшая, но идет, а этот и денег не просит, и с глупыми прожектами не пристает.
Я, был временно, помилован. И милостивым кивком головы, отправлен из кабинета восвояси.
-- Привет девочки, - радостно после начальственной амнистии, поздоровался я. Хотя девочек в помещении было немного, большинство составляли, тридцатилетние тети. Но я свысока своих сорока с лишним лет, тоже, знаете ли, далеко не мальчик, называл их фамильярно девочками.
-- Здравствуйте господин директор филиала, - сразу устанавливая надлежащую дистанцию, поприветствовали, меня сотрудники регионального управления компании, ведающие отчетами филиалов.
-- Я вам гостинцев привез, - обрадовал я их и положил еще один предусмотрительно захваченный пакет, на стол самой старшей девочки.
Могу признаться, что привез я им подарок не ради весьма сомнительной выгоды, показатели работы есть показатели, и ради моих далеко не прекрасных глаз, менять цифры никто ни собирался. Но девочки всегда помогали мне правильно составить отчеты, снисходительно относились к задержкам в сроках, начальству на меня не жаловались, и за это я их любил, и всегда старался порадовать гостинцем.
Вопреки законам физики, рыба растопила, "ледяные" сердца москвичек. Меня усадили, стали поить кофе, и даже не морщились, когда я упорно продолжал называть их девочками.
Среди прочих, весьма достойных мужского внимания особ, была одна прелесть.
Вечер у меня был свободный, номер в гостинице одноместный. И черным, изрядно поседевшим, вороном, я стал виться над невинной юницей.
Девушка смеялась, кокетничала, и, вероятно учитывая, что в компании мужчин было мало, времени дорога на работу и сама работа занимала много, следовательно, возможностей для флирта было недостаточно, согласилась отужинать в ресторане.
Гордый своим первым шагом на пути к победе, да есть еще порох в пороховницах, не гнется татарская сила, я вышел подышать свежим никотином. Место для курения было расположено этажом ниже. Прелесть с подругой тоже вышла покурить, остановилась на лестничной площадке, и, не подозревая о моем присутствии, дала мне весьма лестную характеристику.
-- И этот, старпер, туда же лезет, - похвалила меня прелесть.
-- Зачем же ты согласилась встретиться? - удивилась ее подруга.
-- Поужинаю хорошо, этот то не жмот, домой на такси, а не на метро поеду, - откровенничала прелесть, - а если настроение будет, тогда может у него заночую, а что, до работы близко, рано вставать не надо, а эти стариканы, бывают еще хоть на что-то годными.
Вечером после работы я ждал прелесть у входа в здание. Где же мужская гордость? Ты же все слышал! Возмутится читатель. А, интересно, что было ждать от молодой девушки? Поэмы А.С. Пушкина "Полтава", любви Марии к Мазепе? Но я, уже упоминал, что от романтизма меня Советская армия излечила. Спасибо, что хоть прямо не послала к едрене фене.
Девушка вышла. Да! Прелесть, была прелестью. И я бросился на дорогу ловить машину. На мой отчаянный призыв, остановился старый потрепанный ВАЗ, прелесть слегка сморщила носик, но в машину села. Я сел рядом с ней на заднее сидение. Машина летела, я ворковал, прелесть смеялась. У ресторана машина остановилась, я протянул водителю деньги.
-- Не надо, - водитель отвел мою руку.
-- Это почему? - удивился я, - что мало?
-- Ты Татарча, глаза разуй!
Татарча, это мой военный псевдоним, а точнее прозвище.
Мы только прибывшее из учебки пополнение стояли, ожидая распределения.
-- Ты, почему ефрейтор? Когда все сержанты, - спросил меня подошедший офицер, - Ты, что разгильдяй? - Правда, офицер употребил другое более выразительное, нецензурное, но созвучное выражение.
-- Ефрейтор, это отличный солдат! - гордо ответил я, - лучше быть отличным солдатом, чем плохим сержантом.
-- Тебя как зовут, нахал? - рассмеялся офицер, и, выслушав воинское звание, имя, отчество, фамилию, дату и место призыва, партийность, семейное положение, национальную принадлежность, все было сказано, в безупречно корректной, уставной, но по существу, в нахальной форме, сказал, - Боже, как длинно! Ты будешь - Татарча! И запомни Татарча, наглеешь со мной ты в первый и последний раз. Понял?
Вот так меня и окрестили, Татарча.
Я присмотрелся к водителю.
-- Колька! Ты? - радостно удивился я, и выскочил из машины. Он тоже вышел. Обнялись.
-- Колька! Это ж, сколько лет, сколько зим! А ты изменился! Пошли поговорим, выпьем!
Колька с сомнением покосился на девушку-прелесть, потом на свою помятую несвежую одежду.
-- Давай, завтра встретимся, - предложил он.
-- Завтра, я уезжаю, домой. Пойдем, - потянул я его за рукав старенькой куртки.
-- Извини, - сказал я прелести, - это мой друг, мы больше двадцати лет не виделись.
-- Конечно, - пожала плечиками прелесть, - но только не долго.
За столиком в ресторане, выпили. Первую! За Афган! Вторую! За то, что живыми вернулись! Третью. Молча, стоя, до дна.
Прелесть толкнула меня под столиком изящной ножкой, и выразительно посмотрела. Выпили? Пора бы и честь знать. Ты, кажется, другую программу обещал?
Но грохотали в моей памяти взрывы, свистели пули.
-- Да! Да! Подожди, мы только поговорим, - отмахнулся я.
Прелесть встала, смерила меня убийственным взглядом, и ушла, покачивая бедрами и цокая высокими каблуками. Я только вздохнул ей вслед. Колька тоже вздохнул, и утешил меня, - Не переживай, бабы все такие. А помнишь?
Помню. Как подыхал, я на марш-броске в сырых литовских лесах, в учебке, а ты взял у меня пулемет, чтобы хоть так помочь, вечному залетчику, маменькому сынку. А потом нас обоих, заставил отжиматься, командир учебного взвода, мы отжимались до изнеможения, и по его приказу, повторяли: "Только мертвый солдат, имеет право отдать личное оружие".
Помню. Как собирались мы на первую боевую операцию в Афгане, и, выбросив консервы и сухари сухпайка, набрали патронов. И как хохотали над нами, старослужащие. А потом объяснили, что боеприпасы всегда подкинут, а вот еду, нет.
Помню. Как шли в горах, в головной походной заставе, и обстрелял нас душманский пулеметчик, и получил ты Коля ранение, а я тащил тебя, стараясь быстрее вытащить, из под огня, а ты еле шевелил ногами, но старался помочь мне. А когда я, при перевязке увидел, что прострелила пуля-дура, тебе обе ягодицы, хохотал как сумасшедший. Тогда мы чуть не подрались. А потом, до эвакуации, крыл ты, и другие раненные, нас здоровых, отборным матом, и просили: "Воды! Воды! Дайте попить сволочи!". Но не было у нас воды, а подходы к горному ручейку простреливал дух-пулеметчик. И тогда мы с Биктой побежали зигзагом по горной тропе, за водой, а ребята нас прикрывали шквальным огнем. Набрали мы воды во фляжки, а на обратном пути Бикту ранили в ногу, а мне худенькому солдатику, пришлось, обливаясь потом и страхом, тащить его стокилограммовую тушу вверх по склону. А вкус холодной горной воды, было последним, что попробовал в своей жизни, раненый в грудь Мишка, наш сослуживец по учебке, и соратник по "подвигам" в Чирчике. А помнишь, Коля как ты плакал, когда я нес тебя к вертолету, а когда я спросил: "Что Коля, так больно?". Ты сказал, что забыл взять из РД (ранец десантный), сбереженные с учебки значки, а теперь все им хана, и не в чем тебе будет ехать на дембель, такая вот обида на судьбу, а я побежал за знаками, и успел их принести, до эвакуации. А ты растрогался и сказал: "Спасибо". За то, что вынес тебя раненого, не говорил, за то, что под огнем воды принес, не говорил, а тут сказал. Смешно.
Помню. Что, разглядывая новое пополнение, я матерился, и повторял: "Ну, как с такими детьми воевать можно!", а ты ответил: "Да ладно тебе, выучим, не хуже нас будут".
Помню. Что подписал министр обороны приказ N 85 от 28.03. 1982г. и сделал 27 апреля 1982г. в наших военных билетах отметку начальник штаба бригады гвардии майор Масливец, заветную запись, "уволен в запас". Но молит о спасении попавший в окружение четвертый батальон.
-- Мы окружены! Просим помощи! Имеются раненые и убитые, просим о помощи!
И никто кроме, нашей совести, не мог уже отдать нам приказ. Но рядом были наши солдаты, те, кого мы учили, что самый страшный грех на войне, это бросить своих. Эх! В Бога и в мать! Где наша, не пропадала! Нам было страшно идти в последний бой, но мы пошли на помощь нашим товарищам, не предали свою совесть.
Четвертый батальон был деблокирован, и выведен из боя. А из нашего призыва, уже уволенных в запас солдат, пятнадцать погибли в том бою.
Льются воспоминания, льется водочка, и пьяные, не видим мы уже ресторанный столик, забыта прелесть, а мы, не битые жизнью не молодые мужики, а снова юные мальчишки в десантной форме, в чужой стране, мальчики на войне.
Я поднялся из-за столика и подошел к музыканту, что пел на караоке, очередной шлягер.
-- Слушай Филиппок! У тебя про Афган, песни есть? - и показал ему крупную купюру.
-- Я, не Филиппок, - возразил, привыкший к капризам пьяных клиентов музыкант, - песни, есть. Вас "Каскад" устроит?
И поет "Каскад" о нас и о войне. Уходят из Афганистана, не побежденные, но проигравшие войну батальоны, не считают, музыканты, сколько нас полегло, в этом дальнем походе, и снова грустит, боевой командир, и делят на троих спиртовую дозу уцелевшие разведчики, и затихает на горных склонах ветер, когда третий раз поднимает мы свои кружки.
- Знаешь, - говорит мне мой товарищ, - Много у нас в жизни было и хорошего и плохого, да и будет еще много чего, но, - Николай, подыскивая сравнение, сделал энергичный жест рукой, - Афган. Афган, это навсегда.
Мы выпили еще по одной. На следующий день я уехал.
Один раз в году второго августа, я не хожу на традиционную встречу десантников. Я иду к большому светлому дому, купол которого, минарет, украшает полумесяц. И каждый раз вижу в своей памяти, как стоит готовая к бою рота, и доносится до нас глубокий звучный голос, это муэдзин призывает к молитве правоверных, а снайпер поднимает винтовку и стреляет. Человек падает с купола мечети. И материт ротный, снайпера за зря погубленную человеческую жизнь. Но ушло воспоминание, и, войдя во двор, я в домике, примыкающем к мечети, совершаю ритуальное омовение, и вхожу в здание.
-- Как обычно? - спрашивает меня мулла.
Я молча киваю головой, и встаю на молитву.
Мулла нараспев читает на арабском языке Суры из Священной книги - Корана, а затем совершает поминальную молитву.
Я тоже молюсь, только на русском языке, и поминаю в своей молитве, всех солдат сорокой армии, живых и мертвых. И еще молюсь о душах тех, кого мы убили на этой проклятой войне. Имена же их Ты, Господи знаешь. Потом выхожу из мечети и, раздав садака, иду домой.
Дома меня ждет моя семья, жена и сын. Накрыт стол. Я сажусь и да простит меня Аллах, выпиваю. Первую! За Афган! Вторую! За то, что живыми вернулись! Третью. Молча, стоя, до дна.
-- Запомни мой мальчик, - говорю я своему сыну, - воевать можно и нужно, только когда ты защищаешь свою семью, свой дом, страну. Все остальное дерьмо в красивой упаковке. Запомни!
Мальчик кивает головой, все это он уже слышал много раз, может и запомнит.
-- Пап! Можно я пойду погуляю? Меня ребята на улице ждут.
Гуляй мой мальчик. Гуляй. Хочу верить, что когда ты вырастишь, тебе не придется убивать, чтобы не быть убитым.

Послесловие

Дорогой друг!
А если ты до конца дочитал это спотыкающееся на каждом слоге, повествование, то совершил поступок, на который способен только друг.
Я сознательно старался не упоминать конкретных фамилий, ограничиваясь только званиями, должностями, прозвищами или, в крайнем случае, именами. Может быть, эти люди, о которых рассказано, не горят желанием, видеть опубликованными свои имена. Исключение составляет гвардии майор Масливец, но он был убит в 1983 году, а ничего порочащего его память я не написал.
Конечно все или почти все, что я поведал, было проще, грубее, жестче, а в том, что касается боевых операций, страшнее. Но были и шутки и смех, и подначки.
Если тебя удивляет, что военнослужащие в моих воспоминаниях на этих страницах часто пьют, нарушают дисциплину, то позволь высказать свои предположения.
Армия старается превратить человека, в боевую машину, выработать в солдате привычку к безоговорочному исполнению любого приказа, каким бы бессмысленным, он не казался, отсюда бессмертные армейские афоризмы: "Круглое переносим. Квадратное катаем. Безобразно, но однообразно". Но живой человек, сопротивляется подавлению его личности. В армии это часто принимает форму, самоволок, пьянок, и прочих нарушений воинской дисциплины. Но любой боевой командир, думаю, согласится со мной, что лучшие солдаты, получаются, не их тех, кто выработал привычку к безусловному "Чего изволите?", а из тех, кто способен проявить лучшие качества русского, советского, российского солдата, смекалку, мужество, и готовность "положить живот, за други своя", даже если эти качества проявляются не только в бою, но и в нарушении уставов.

--------------------------------------------------------------------------------

afgan

Афган-Навсегда. Часть I I

Рыбак